оскольку лейтенант был несомненно виноват в разгроме фланга больше других, он и обязан ответить за случившееся. Все пытливо посматривали на командира полка: провинившийся-то – его сын. Как поступит майор?
Майор Теремов понял и вину сына, и что выражали взгляды командиров. Он сознавал: колебаться нельзя. Оттого, как он сейчас решит, зависит и его честь, и его доброе имя. И все же не ради всего этого, не ради сохранения своей чести и авторитета принимал он роковое решение. «Если не поступить решительно сейчас, то отступление будет продолжаться. Нужно будет прощать кого-то и завтра и послезавтра. Прощу я – простят другие. Все пойдет по-старому, и покатимся мы до Москвы и за Москву. Нет, нет, этого нельзя допустить! Нельзя щадить ни себя, ни тебя, Саша. Приказ «Ни шагу назад!» должен быть выполнен…»
Тяжелая борьба длилась в душе майора всего несколько секунд. Приняв решение, он тем же официальным тоном, что и прежде, задал сыну новый вопрос:
– Как могло случиться, что немцы свалились в вашу траншею неожиданно? У вас было организовано наблюдение?
– Да, наблюдатели были выставлены, но солнце на закате слепило им глаза. И потом немцы раньше не наступали вечером…
– Доложили вы командиру роты о нападении, предупредили его об опасности? – жестко спросил Теремов.
Лейтенант опустил голову, он только теперь все понял. Понял не только то, что ему грозит, но главное, что действительно виновен в случившемся.
– Нет, я не оповестил командира роты, – тихо ответил Александр, – я не успел… У меня не было времени… Пришлось сразу стрелять… – Он вспомнил о Косогорове, но сказать о нем теперь было просто невозможно. Сочтут за трусость, за попытку выставить красноармейца виновником всего.
Лейтенант молчал.
– Значит, именно вы, лейтенант Теремов, подставили под неожиданный удар роту, а за ней батальон и весь полк, – сделал заключение командир.
Лицо его побледнело, на глазах у всех он осунулся. Чувствуя, куда все клонится, батальонный комиссар Гопанюк попытался несколько облегчить вину лейтенанта:
– Наблюдение и у нас, на полковом КП, и у других командиров тоже оказалось не на должном уровне.
– За это с меня и с вас, Андрей Митрофанович, тоже спросят, – сухо бросил Теремов. Понимая, что отступления для него нет и каждая минута оттяжки только усугубит страдания его и сына на глазах у всех, Николай Петрович глотнул нехватившего вдруг воздуха и тихо, но слова ему казались оглушительными, проговорил:
– Командир комендантского взвода, арестуйте лейтенанта Теремова… Он будет расстрелян перед строем полка.
Пошатываясь, майор пошел в сторону. Командиры подразделений поспешили за ним. Они стали уговаривать, чтобы он изменил свой приказ. Минуту назад настороженно ждавшие, вынесет ли майор такой приговор и, если не вынесет, готовые бросить ему в лицо свое презрение, они теперь забегали вперед и просили:
– Товарищ майор, нельзя же так…
– Товарищ майор, отмените!
Майор смотрел на них невидящими сухими глазами и тихо говорил:
– Как же быть с отступлением?
Командир первого батальона, пожилой капитан, недавно, уже во время боев, призванный из запаса, вдруг сорвал фуражку с головы, скомкал ее и крикнул в лицо Теремову:
– Да черт с ним, с отступлением. Все же восстановлено!
Теремов остановился, пристально и благодарно посмотрел в глаза капитана, положил ему руку на плечо, все так же тихо сказал:
– Иначе я поступить не могу. Не имею права. Нельзя иначе. Понимаете?
Майор Теремов ушел в палатку, желая скрыться от всех и наедине с самим собой разобраться в случившемся.
Но в этот день беды для него еще не кончились. Вскоре налетели немецкие пикировщики. Они шли волнами и долго бомбили участок, где так упорно отбивали все атаки гитлеровских наземных войск.
Во время этого налета была убита Лидия Максимовна.
Произошло это так. Командир роты, назначенный командиром батальона взамен погибшего, сразу же, как вернулся из штаба, разыскал Лидию Максимовну и без обиняков, понимая, что каждая секунда дорога, рассказал ей о приговоре, вынесенном ее сыну. Новый командир советовал ей поспешить к мужу и повлиять на него.
Оглушенная невероятным известием, Лидия Максимовна тут же побежала в штаб. Она не слышала ни воя пикировщиков, ни свиста бомб, ни взрывов. Она бежала спасать сына. Здесь и настиг ее осколок. Она упала и осталась лежать на земле, даже после смерти устремленная вперед, туда, где попал в беду ее Саша.
Узнав о гибели жены, Николай Петрович в первое мгновение как-то бесстрастно, будто посторонний, подумал: «Так для нее даже лучше. Не будет терзаться о Саше». И только осознав, о чем говорит ему связной, вдруг понял, кого он потерял. Нет человека, с которым он шел рядом всю жизнь, которого любил и без которого себя на этом свете вообще не представлял, – нет Лиды!.. Нет той, которая подарила ему Сашу! Того самого Сашу, которого он бережно нес в пикейном одеяле из родильного дома, боясь раздавить в своих сильных руках. Того самого Сашку, для которого украсил землянку багульником. Того самого Сашку, который радовал пятерками и типично мальчишечьими проказами в школе. Того самого Сашку, который приехал домой в курсантской форме и буквально ослепил их своей красотой. Того самого Сашку, который шел с ним в боях от границы до этого проклятого леса. Того самого…
Мысли майора прервались. Он опустился на пол, не увидев стула.
Теремов поднял голову, будто сознание у него и не прерывалось. Перед ним стоял батальонный комиссар Гопанюк. Командир смотрел на Гопанюка и не мог понять, почему тот молчит. Теремов спросил:
– Ну, в чем дело? Я слушаю.
– Николай Петрович, – тихо сказал Гопанюк, прежде он никогда не называл командира полка по имени-отчеству, их отношения были сугубо официальными, – Николай Петрович, вы же весь белый…
– Как белый? – не понял Теремов.
Он оглядел свою одежду, думая, что где-то испачкался.
– Не о том я, – все так же тихо продолжал пораженный Гопанюк, – голова у вас побелела.
Батальонный комиссар Гопанюк вместе с командиром привел в порядок подразделение полка после авиационного налета и, как только выкроил свободный час, отправился в комендантский взвод. Комиссар боялся, чтобы в горячке не поторопились привести в исполнение приказ командира полка. Он хотел своей властью сначала задержать, а потом с помощью старших начальников вообще отменить расстрел сына Теремова. Вначале он подумывал о том, что защита сына командира полка может показаться кому-нибудь делом приятельским, семейственным. Но оценив еще раз все происшедшее, твердо убедился: лейтенант не заслужил такой крайней меры, и, окажись на его месте кто-то другой, он, Гопанюк, так же заступился бы и принял все меры, чтобы отменить расстрел.
В тылах полка ни приговоренного, ни конвоира не оказалось. Гопанюк стал их искать. В санитарной части полка комиссар обнаружил раненого солдата, который видел старшину – командира комендантского взвода и лейтенанта Теремова. Солдат, жестикулируя одной рукой – другая представляла собой забинтованную подвешенную на шее культю, – рассказал:
– Я сам видел, товарищ батальонный комиссар, убило их обоих. Начисто убило. Рядом бомба ахнула. Мне тоже от нее осколок по руке врезал. Вот, видите. А они лежали на другой стороне воронки. Я подходил к ним. Думал: помощь нужна. Подошел, а они лежат все порванные на части. Кровища все залила…
Комиссар не очень-то доверял в таких случаях: уж если «кровища залила», да к тому же сам ранен, мог от испуга и напутать.
Придя на место взрыва, комиссар и солдат обнаружили там лишь свежую братскую могилу. На ней не было еще ни надписей, ни списка погребенных.
– Вот здесь и была та самая воронка, в ней и похоронили, видно, – сказал солдат, показывая на холм сырой земли.
Возвратясь в штаб, Гопанюк рассказал обо всем Теремову, тот даже немного оживился, на секунду вроде легче стало. «Все же не по моему приказу и не позорной смертью», – подумал он.
А с лейтенантом в тот день произошло следующее.
Командир комендантского взвода, пожилой украинец старшина-сверхсрочник, взяв под охрану Теремова, вел его лесом. Старшина шел в полной растерянности. Выполнить приказ командира полка он был обязан. Но в то же время он любил своего командира и знал, что смерть сына для него будет непоправимой бедой на всю жизнь. Старшине очень нравился и молодой Теремов: деловитый, напористый, да и просто по-юношески чистый и бесхитростный. Нет, он не мог расстрелять такого человека! Старшина решил побыстрее увести лейтенанта в тылы полка и подержать его там, может, улягутся страсти, и простят. Он боялся только одного, чтобы не возвратили и не заставили расстреливать молодого Теремова перед строем. Поэтому старшина спешил. По правилам он должен был конвоировать арестованного, идя за ним сзади. Но старшина об этом и не думал, он шел впереди Теремова и поторапливал:
– Товарищ лейтенант, ходимте швыдче!
А Теремов, оглушенный случившимся, не торопился. Пытался разобраться, в чем он действительно виноват. Но с какой стороны ни подходил к событию, ничем не мог оправдать себя. «И приказ не выполнил – отступил. И полк подвел. И люди погибли. И отец, рискуя жизнью, сам ходил в атаку со вторым эшелоном, спасая положение. Отец! Как ему трудно было принимать сейчас решение о расстреле. Он будет всю жизнь мучиться, а ведь я действительно заслужил такое наказание. А мать? Перенесет ли она удар?»
Думать обо всем этом было так тяжело, что Александр остановился и спросил старшину:
– Куда мы идем?
– Та куда надо, туды и идемо. Ходимте швыдче!
– Ну, зачем далеко идти? Зачем меня мучить?! Товарищ старшина, расстреляйте меня здесь, пожалуйста. Не могу я больше ждать. Сил нет. Прошу вас.
Добрейший по натуре, старый служака едва не прослезился от таких слов.
– О чем вы просите, товарищ лейтенант?! Та рази ж можно таке просити? Ходимте. Мабудь, ще усе образуется.
Старшина и лейтенант почти добрались до тылов. Они шли просекой, по которой в сторону передовой и в обратном направлении двигались машины, повозки, упряжки с пушками и просто пешие.