В том журнале на меня тоже был нарисован шарж и сделана подпись в стихах:
Он как спортсмен
известен нам,
К спортивным он привык
победам.
А нынче – спец по «языкам».
Слывет у нас «языковедом»!
И еще там было написано: «79 «языков» привел отважный разведчик – Герой Советского Союза капитан В. Карпов. До войны он был спортсменом-боксером».
Мне хочется сразу внести поправку в эту подпись под моим изображением. Не я один привел этих «языков», в разведку я ходил со своими замечательными друзьями-разведчиками, правильнее было бы написать, что я участвовал в захвате 79 «языков».
Я всегда испытываю затруднение, когда меня просят рассказать какой-нибудь случай или задание из работы в разведке. Как-то неудобно о себе говорить. Вот я и придумал литературную форму изложения своего фронтового опыта. Придумал разведчика Василия Ромашкина, писал о нем рассказы, а потом и роман «Взять живым», в котором конечно же отражена и моя биография. Вот и теперь, чтобы дать представление читателям, чем я занимался в годы войны, прибегну к помощи Ромашкина, приведу один эпизод из боевой жизни. Была поставлена задача добыть хорошо осведомленного, «грамотного языка» из штаба полка гитлеровцев. Разведчики знали, где расположен этот штаб. Однако проникнуть в тыл врага не так-то просто: начиналась весна, снег таял, появились в нейтральной зоне лужи, которые ночью подмораживало, они покрывались тонким, хрупким ледком, проползти по ним бесшумно невозможно. И вот мы решили использовать речку, покрытую льдом. Лед еще держал, но был ненадежен. Умышленно выбираю случай, где я допустил оплошность, чтобы меня не заподозрили в нескромности. Ну а теперь слово Ромашкину.
«Между высокими берегами было куда темнее, чем наверху. Ромашкин думал: “Это в нашу пользу. Надо только смотреть в оба – фашисты не дураки: могли где-то продолбить лед, где-то поставить мины, могли натянуть сигнальные шнуры или просто набросать консервных банок, чтобы звенели”.
Впереди на льду показалось какое-то темное сооружение. Конечно, это та огневая точка.
Василий остановился метрах в двадцати от дзота. Вслушался: не заговорит ли там кто, не стукнет ли что-нибудь внутри? Не слышно. Только наверху перекликались пулеметы, изредка прочесывали нейтральную зону.
Вынул гранату и стал подкрадываться к дзоту. Правее полз Рогатин. Заметили издали: дверь открыта. Это уже говорило о том, что дзот пуст: о тепле никто не заботится.
Подползли с двух сторон одновременно. Заглянули внутрь. На полу затоптанная солома, окурки, гильзы – словом, пусто. Можно двигаться дальше.
Когда вся группа отползла от брошенного немцами дзота метров на двести, Василий махнул рукой Рогатину, чтобы тот выбирался на берег в кусты. За ним повернули Пролеткин и остальные пятеро. Василий ждал, пока выйдет на берег последний. «Все-таки прошли! До деревни, где стоит немецкий штаб, осталось километра четыре, а там выбирай «языка». Хорошо бы взять офицера».
Ромашкин на миг забыл осторожность, оперся на лед локтем, и тут же хрустнуло. Холоднющая вода обожгла тело. Василий ухватился за край пролома. Лед опять треснул, и он окунулся с головой. Вынырнул, бросился на лед, и вновь лед сломался. Намокшая одежда тянула Василия на дно. Едва удалось ему схватиться за ремень, брошенный с берега Рогатиным. Кое-как выкарабкался.
Кто-то скинул с себя нательную рубаху, другой – гимнастерку, третий – портянки. Василий переоделся в сухое, но никак не мог согреться. Его колотил озноб.
– Спиртику бы вам, – сказал Рогатин.
– Где же его взять? – отозвался Пролеткин. – Давай, хлопцы, садись вокруг лейтенанта, погреем без спиртика.
Все подняли куртки масккостюмов, расстегнули телогрейки – раскрылились и облепили Ромашкина теплыми телами. Неунывающий Пролеткин поздравил:
– С легким паром, товарищ лейтенант!
Василию стыдно было перед разведчиками. «Так хорошо все началось! И вот на тебе – сам, как мокрая курица, автомат – на дне речки». Василия охватила злость.
– Пустите, ребята! – Он высвободился из их объятий. – Не греть же меня так всю ночь! Идти надо.
Надел два запасных маскировочных костюма. Подпоясался сигнальным шпагатом.
– Двигаем!..
Деревня Симаки чернела в низине, вытянувшись длинной улицей вдоль дороги. Разведчики зашли со стороны огородов. Подкрались к сарайчику, от него – к плетню. Василий посмотрел поверх плетня, стараясь разобраться в обстановке. Нет ли поблизости часовых? Спят ли в соседних домах? Если ребята набросятся здесь на проходящего немца, с какой стороны может подоспеть помощь?
В ближнем доме света в окнах не было. Но Василий на всякий случай приказал двум разведчикам подпереть дверь бревнышком, лежавшим у завалинки. На другой стороне улицы стояла хатенка под соломенной крышей. Едва ли там поселились немцы: хатенка уж больно убога.
Место для засады как будто подходящее. Только бы появился на улице «чин» покрупнее. Решили ждать. Брать фрица из дома опасно – такое дело без шума проходит редко. А шуметь ни в коем случае нельзя: по речке отход возможен только без преследования, спокойно.
– Если появится один немец, берем его я и Рогатин, – зашептал Ромашкин разведчикам. – Если группа, – пропустим.
И стал примеряться, как прыгнуть через ограду. Но едва он дотронулся до плетня, тот затрещал так, что все испуганно присели. Как же тут внезапно нападать? Затрещит чертов плетень.
Ромашкин встал на четвереньки.
– Ты, Рогатин, с моей спины перемахнешь через ограду, а я уж вслед за тобой.
– Может, мне первому, товарищ лейтенант? – предложил Саша Пролеткин. – Если этот громила залезет вам на спину, из вас блин получится. А я легкий.
– Ты делай, что прикажут, – рассердился Ромашкин. – Сейчас не до шуток, понимать надо!
Саша виновато замолчал.Ждали долго. Но вот послышались шаги. Мимо прошла смена караула: унтер и два солдата. Они протопали совсем рядом, их можно было достать рукой. С троими, однако, без шума не справиться.
Немцы дошли до конца улицы, сменили там часового и возвратились обратно. Протопали мимо в другой раз.
«Неужели вернемся с пустыми руками? – терзался Василий. – С таким трудом пробрались сюда и ничего не можем сделать! А скоро рассвет».
– Будем брать часового, – сказал он решительно, – иного выбора нет. Пойдем в конец улицы, разыщем пост и на месте все прикинем окончательно.
Осторожно, опасаясь собак, пошли огородом вдоль забора. Неожиданно чуть впереди в одном из домов, скрипнув, распахнулась дверь. Полоса желтого света упала на землю и сразу исчезла – дверь притворили. Одинокий силуэт отделился от дома: какой-то фриц двинулся по улице прямо на разведчиков. Василий огляделся – других прохожих не было. Встал на четвереньки, жестом приказал Рогатину прыгать.
Иван, почти не коснувшись его спины, перелетел через забор и свалился на проходившего. Они упали, покатились по земле. Ромашкин тоже перемахнул через ограду и подскочил к боровшимся.
Рогатин крепко держал немца за горло, не давая ему кричать. Василий быстро затолкал схваченному рукавицу в рот, подобрал два каких-то ящика и фуражку с серебристым шнурком. «Ого, офицер!»
Пленного перевалили через плетень. Связали руки брючным ремнем. Наблюдая за этими сноровистыми действиями разведчиков, Ромашкин думал: «Вот окаянные! Ни бог, ни дьявол им не страшен, но до чего ж суеверны! Ни один, уходя за «языком», не возьмет веревку или кляп. Вот и сейчас во рту у немецкого офицера моя рукавица, а связан он поясными ремнями. И когда я провалился под лед, мне тоже бросили брючный ремень. А как нужна была веревка! Ведь я приказывал взять ее.
Спросил Сашу Пролеткина:
– Где веревка?
Тот посмотрел на командира безгрешными глазами и, не моргнув, ответил:
– Забыл я ее, товарищ лейтенант. Да обойдемся, вы не беспокойтесь! Было бы кого вязать…»
Вот такие некоторые наследники.
В перестроечные годы развалили не только Великую Державу, но истребили прекрасную силу, объединявшую нас, – Дружбу Народов.
Сегодня ее заменили оскорбительными и обидными кличками: «лицо кавказской национальности», «чучмек», «черненький» и т.д.
На фронте мы ходили в атаки все вместе и не смотрели, кто справа или слева – узбек, грузин, украинец или татарин, мы все были боевые братья. И хоронили погибших в могилах, которые по сей день называются братскими.
Насколько сильно, благородно и нерушимо было это сознание братства, покажу на примере из фронтовой жизни.
Чуст – небольшой городок в Наманганской области Узбекистана, с давних времен славился он своими красавицами. Сюда приезжали за невестами из далеких краев. И еще тут вышивали удивительные по красоте тюбетейки особой формы, с невиданной прелести узорами.
В советские дни Чуст обстроился новыми домами, они стоят окруженные садами, в которых зреют и благоухают сказочные плоды: виноград – дамские пальчики, инжир, гранаты… А за городом раскинулось огромное пространство, поделенное на квадраты каналами и арыками, рядами тутовых деревьев, растущих вдоль этих каналов. Здесь царство хлопка. Здесь трудятся чустские жители. Хлопок – их гордость, забота и повседневная радость.
В годы войны и отсюда, с этой мирной красивой земли, ушли на фронт защищать Родину многие чустские жители. Они отстояли вместе с другими братьями советскую землю и вписали в историю Чуста новую страницу. Теперь Чует славится не только красавицами, тружениками на хлопковых полях, но и героями, совершившими замечательные подвиги. В память об этих ратных делах на гранитном монументе в центре города начертаны слова: «Сыны земли Чустской, ушли вы в бессмертие, память в граните и слава вам вечны».
В этом городе и в прилегающих колхозах тоже есть Дома славы с личными папками на каждого фронтовика, ведется та же, что и на всей наманганской земле, широкая патриотическая воспитательная работа.
Но я расскажу вам опять-таки на конкретном примере об одном удивительном деле. В этой книге вы уже познакомились со многими прекрасными героическими и патриотическими поступками. Но тот, о котором я узнал в Чусте, не только поражает своей необычностью, он вызывает чувство гордости, что живут в нашей стране такие замечательные соотечественники.