Абрам почти на скаку спрыгнул с коня, помчался, спотыкаясь, к карете, словно ноги быстрей могли донести его до Асечки, чем лошадь. Какова же радость была, когда вытащил ее, связанную и невредимую, из кареты.
– Ты жива, Асечка? Не расшиблась?
– Не беспокойтесь, Абрам Петрович… Я-то думала, забыли вы про свою Асечку.
Кто-то достал нож, разрезал веревки, Абрам и Асечка обнялись, не стесняясь посторонних глаз. Да ведь так давно не виделись! Абрам бормотал, целуя девушке лицо:
– Да как же я мог забыть тебя?! Все это время я искал тебя, Асечка, все время…
Ее пушистые глазенки смеялись и плакали одновременно, и была она необыкновенно счастлива и хороша. Солдаты добродушно посмеивались, в смущении отворачивались. Абрам посадил девушку на коня, запрыгнул в седло позади Асечки, крепко прижав ее, прошептал в ухо:
– Вот так и поедем теперь через всю жизнь до самой сме…
Его прервал выстрел. Асечка дернулась, замерла на вдохе, глаза ее широко раскрылись. Что-то потекло по рукам Абрама, державшим девушку. Он беспокойно огляделся, еще ничего не понимая. Два солдата держали за локти Ивана Лукича, а он и не вырывался, только страшно бледен был. Еще заметил Абрам, что держал он пистолет и дрожал всем телом, особенно подбородок у него дергался. Все равно Абрам не понял, что произошло, или… не хотел понять, отказывался верить! Асечка заговорила тихо, превозмогая боль:
– Не пришлось… далеко… ехать… Я так любила… вас… Не трогайте папá… он… от невежества. Прощай… – Она хотела еще что-то сказать, но губы перестали шевелиться, а зрачки погасли. Только тогда Абрам опустил взор на грудь Асечки. Текла кровь из раны в груди. Асечка была мертва, а кровь еще вытекала. Абрам прикрыл веки девушки и уткнулся лицом в ее плечо. Нет, не плакал. Внутри как будто что-то умерло вместе с Асечкой. Солдаты ждали молча, опустив головы, ждали долго, пока один из них не тронул за колено Абрама:
– Абрам Петрович… может, застрелить старого дурака?
Он очнулся. Не отвечая, спрыгнул с коня, взял Асечку на руки и поднес отцу:
– Бери, она твоя.
Передав мертвую девушку Ивану Лукичу, Абрам вскочил на коня, яростно хлестнув того плетью, поскакал, бросив еще одно страшное слово:
– Убийца!
У Ивана Лукича подкосились ноги, он опустился на землю, держа дочь, стал трясти ее, словно оживить хотел, стонал, рыдая:
– Асечка… дочка… Я ведь не в тебя хотел… я в него… черта черного… Асечка, открой очи… Не хотел я… Господи, за что?!
Мимо Ивана Лукича проносились всадники, догоняя Абрама. Он остался один с Асечкой. И вдруг завыл, как зверь в лесу зимней порой, раненый и умирающий…
… Алешка-арап наклонился к колыбели младенца, такого же темнокожего, как и его дети. Ребенок сладко спал, во сне сосал большой палец.
– Может, ты сынок Ибрагима, брата моего? – сказал тихо Алешка. – Ишь, тайной какой окружили-то тебя… К Асечке Ивановне никого не пускали, кроме жены моей, теперя матери твоей. И родила она тебя черненького… А ведь она, матушка твоя, из Петербурга, где Ибрагим живет, еще Абрамом его кличут. Думаю, все ж ты племянник мне… а может, и нет… Эх, знать бы… Любопытно мне, свидимся ль еще с Абрамом?
В избу вошла жена Алешки. Ввиду особых способностей мужа и того, что на свет производила арапчат – гордость Луки Лукича, ее не пользовали на крестьянских работах, а при усадьбе держали на легких хлебах. Она сообщила:
– Алеша, Лука Лукич требует тебя. Ступай скорей, а то рассердится.
– Иду, иду, – засуетился Алешка.
Он предстал перед хозяином, сидевшим в мягком кресле, аккуратно держа гобой, приготовившись по первому требованию играть новую пьеску, недавно разученную.
– Нет, – сказал Лука Лукич, – сегодня я не желаю музыки. А позвал я тебя вот по какому поводу. Доложили мне, что называешь своего приемного сына не по-христиански. Правду сказывали?
– Да, – сознался Алешка, – правду.
– А как зовешь?
– Ибрагимом.
– Не смей боле так называть. Младенцу дали имя при крещении, тем именем его и зови. Ступай.
Алешка поклонился, как того требовал Лука Лукич, и послушно побрел домой. Значит, сегодня вечер он проведет вместе с женой и детьми. Впрочем, Лука Лукич может и ночью потребовать к себе в опочивальню музыкантов, если с ним бессонница приключится, а вместе с ней меланхолия придет. А то бывало, что без музыки спать хозяин не мог, и музыканты всю ночь играли, затем еще ночь и еще, пока не надоест Луке Лукичу. Ну, это ничего, Алешка доволен, ибо жил здесь как у Христа за пазухой, другим-то много хуже жилось.
Войдя в избу, он с нежностью посмотрел на жену, кормившую приемного сына.
– Ибрагимка… Ибрагим, – обращалась она к мальчику.
– Не зови его Ибрагимом, – сказал Алешка, – Лука Лукич не велел.
Он вышел на крыльцо полюбоваться простором вокруг. День клонился к закату. Ни ветерка. Хорошо…
Петюн сидел возле водителя и командовал: налево, направо, прямо, еще направо… Через пяток кварталов свернули на махонькую улочку. Сунув сумму, вдвое превышавшую таксу, Гарпун и Петюн скорым шагом добрались до параллельной улицы, поймали частника и, проехав еще некоторое расстояние, пересели на автобус. Расслабились только дома. Это была квартира Стеллы, которую она, чувствуя приближение смерти, переоформила на брата. Являясь собственником квартиры, прописан он был в доме отца, который «пропал без вести», так что паспорт с пропиской, выуженный ниггером во время аварии, не поможет ментам отыскать Гарпуна. Им в их тупые головы не придет мысль, что у Павла Гарелина есть частная собственность, где он и скрывается.
Гарпун повалился на диван – нестерпимо ныла нога, которую он забросил на мягкую спинку в надежде, что отток крови хоть немного ослабит боль. Петюн расположился в кресле, положив ноги на журнальный столик.
– Убери копыта, не люблю, – проворчал Гарпун.
– Пожалуйста, – развел руки Петюн, нехотя спустил ноги на пол. Достав из кармана золотые побрякушки, он рассматривал каждую в отдельности.
– Не вздумай их сбывать здесь, – предупредил Гарпун.
– Понял. Слушай, ну ты клево придумал с пожаркой!
Старый трюк, проверенный…
Первый настоящий заказ Гарпун получил не скоро, еще хлебнул голодухи, пожил за счет Адреналины, а месяц спустя, после розовой куртки, она передала, что его хотят видеть. Те двое. Грохнуть предстояло неприметного мужичонку. Взяв за правило, никогда не вдаваться в причины, побудившие заказать устранение, и не выяснять, что за человек, которого предстоит убрать, Павел пользовался лишь скудными сведениями: где живет «подопечный», где бывает, примерный распорядок дня.
Щуплый мужичонка ходил пешком или пользовался общественным транспортом, завалить его не составило труда. И кому такое чмо мешало? Но за это чмо заплатили впятеро больше, чем за кусок розовой куртки. Тогда Павла удивило, что человеческая жизнь стоит так мало. А вот за местного бизнесмена он получил солидно: пять кусков в баксах. Оказывается, есть разница меж людьми: одни тянут лямку, и цена их жизни копейка, другие – важные люди, соответственно цена их велика.
Но и повозиться пришлось с заказом. Бизнесмен – фигура, его охраняют телята, ножичком не чиркнешь. Гарпун начал осваивать огнестрельные игрушки. Правда, ему предложили взять помощника, но второе правило Павла – рассчитывать только на себя, а не доверять чужому. Сошлись, что справится и один.
Бизнесмен очень любил бары-рестораны и услады девулек и мальчуганов, короче, у него было два слабых места. Когда Гарпун обследовал кабаки, в которых часто бывал крутой мен (он думал, что крутой, на самом деле круче пули ничего не бывает), ему приглянулся один ресторан, вернее, сортир в нем: одноместный, с «прихожей», окно вообще расположено уникально – выходило на глухой двор (глуше не придумаешь), но решетка… Несколько раз Гарпун бывал в кабаке, пользовался сортиром не для нужд, а готовил форточку, чтобы можно было открыть ее без шума и снаружи. Двум мордоворотам-заказчикам сказал:
– Надо в ближайшие дни загнать его в такой-то кабак.
– Как действовать будешь?
– Это мои проблемы.
– Ну, гляди, – с едва заметной угрозой сказал главный. – Сработать надо точно как в аптеке.
– А будет как у ювелира, – заверил Павел. – Каждый вечер жду его там.
Он был абсолютно уверен, что «подопечный» обязательно захочет писать и вряд ли станет испражняться при телятах. Не в самом ресторане пас его Павел, а прогуливаясь напротив, или торчал в кафетерии, откуда виден вход в кабак через стеклянную дверь, и только изредка он пил кофе в самом кабаке.
На третий вечер тормознули две шикарные тачки: «подопечный» с компанией решил поужинать. Павел зашел за ними, выпил пива, сходил в сортир, где повернул задвижку форточки, покурил у входа и пробрался к пункту наблюдения. Стоя на внешнем выступе окна, он не боялся, что его заметят внутри – проверено, из сортира ничего не видно. Ждал с час. Наконец долгожданный мен вошел, закрыл дверь на щеколду, встал у вазы писсуара. Павел взял его на мушку. К современным пушкам имеются классные глушители, задача состоит лишь в точности попадания, а человека стрельнуть предстояло ему впервые. Целился Гарпун в голову. Не подозревающий смертельной опасности мен ловил последний кайф у писсуара, закатив глаза к потолку. Бесшумно приоткрылась форточка, понадобилось одно мгновение для точного прицела…
Гарпун удалялся без спешки. Он ясно видел дырку в башке «подопечного», но на всякий случай выстрелил и в тело. Хана мужику. И странно, в душе был полный покой, будто не завалил он только что человека, а всего-то поупражнялся на манекене. И за это платят такие бабки! Да Гарпун полстраны перестреляет, если ему заплатят.
Потом были другие. Когда по ящику повествуют о преступной группировке, уничтожившей десять человек, Гарпун внутренне смеется. На его счету… в рай не возьмут, тут сомнений быть не может.
– Не, я в умате, клянусь, – базарил в это время Петюн. – Если по-честному, очко у меня сужалось не раз. Особенно когда ты с крыши лез. Прикинь, тачку я тормознул, жду… Ну, когда ты за ней пошел, я сразу тачку подцепил, говорю – жди, кентяра мой хромает, пока доберется… А тебя нет и нет. Я к дому. Смотрю – ты на пожарке, торопишься. Думаю, точно что-то не то. Обошлось. Ух, и рисковый ты!