– Как?
– Кх-кхак, кх-кхак! – она то ли повторила мой вопрос, то ли закашлялась.
– Давай уйдем от очага задымления! – предложила я и потянула мамулю вниз по ступенькам.
– Куда? – испуганно ахнула она.
Я не стала ей отвечать, впервые в жизни радуясь, что в нашем дачном доме нет и никогда не было теплого туалета. Сколько раз я темной ночью или туманной предрассветной порой выходила, чертыхаясь, во двор по нужде! Сонная, со слипающимися глазами, я машинально отсчитывала ногами три ступеньки, потом делала шесть шагов от крыльца до магистральной садовой дорожки, а там поворачивалась на девяносто градусов и топала прямиком до сортира.
Доведенный до автоматизма навык очень пригодился в экстремальной ситуации. Даже в дыму я не заблудилась, отсчитала свои обычные шесть шагов до дорожки, но не стала разворачиваться лицом к туалету, а, наоборот, повернулась к нему спиной и по прямой устремилась к калитке. Сработало безошибочно! Уже через полминуты мы с мамулей выкашливали розовые облачные клочья на улице за забором. Чебуран, спрятавшийся в закрытом автомобиле, испуганно глядел на нас из-за стекла, как плюшевая игрушка, забытая в барабане стиральной машины. Я хрипло засмеялась.
– Не вижу ничего смешного! – обиженно сказала мамуля. – Если ты не поняла, я повторю: у меня украли баксы!
Я перестала смеяться, развернулась к расстроенной родительнице и внимательно ее оглядела:
– Ты цела? Жива-здорова?
– Вроде да, – не вполне уверенно ответила мамуля. – А что?
– А то! Ты в порядке, и даже ноутбук твой любимый, я вижу, с тобой! А ведь могло быть и хуже!
– Но могло быть и лучше! – возразила мамуля. – Если бы две тысячи долларов остались при мне!
– Жадина-говядина! – беззлобно обругала я ее. – Это были чужие деньги, их все равно пришлось бы вернуть банкиру.
– Кому?
– Хозяину Капустина. Ты помнишь Капустина? Это тот чудак, который угодил в нашу выгребную яму.
– О, его я забуду не скоро! – призналась мамуля. – Как вспомню его лихой прыжок на туалетный холм – в р-развевающемся плаще, р-растопырочкой! – так прямо пальцы чешутся, хочется засесть за новый ужастик! – Она подумала немного и добавила уже не весело, а сердито: – Хотя трудовой энтузиазм нужно придерживать, сегодня творческий порыв стоил мне двух тысяч долларов!
Я вопросительно выгнула брови, и родительница рассказала мне следующее.
Этим вечером, в самый разгар съемочно-постановочных работ, наша великая писательница ощутила непреодолимое желание немного поработать над новым гениальным произведением. Страхолюдный косомордый пупс, который по воле режиссера катался туда-сюда над мамулиной головой, как вагончик подвесной канатной дороги, чрезвычайно ее вдохновил! Писательница покинула съемочную площадку и отправилась в дом, невзирая на уговоры Макса, который уверял, что она пропустит все самое интересное.
«Самым интересным», по мнению Смеловского, было пиротехническое шоу, запланированное на более поздний час: в полночной мгле предполагалось отснять кувырки и кульбиты пупса-дублера на фоне адского пламени и соответствующих огней. Китайские хлопушки и ракеты в ожидании своего звездного часа аккуратной поленницей лежали под стеной сарая, и там же Саша с Максом сложили круглые коробки дымовых шашек.
– Так это дымовухи! – обрадованно перебила я рассказчицу и посмотрела на наш двор.
Там стало посветлее, дымные облака подтаяли, а огненная потеха закончилась. В небе уже не распускались пламенные цветы, и кукольный уродец завершил свое показательное катание.
– А я уже испугалась, что мы горим! – призналась я.
– Я тоже этого испугалась! – кивнула мамуля. – Тем более кто-то именно так и крикнул мне в окно: «Горим! Пожар! Спасайте все ценное!» Ты думаешь, почему я выскочила на крыльцо в пижаме и босиком, зажав в одной руке ноутбук, а в другой – пачку баксов?
– А на крыльце тебя встретил грабитель? – догадалась я, против воли начиная смеяться. – Ноутбук он тебе великодушно оставил, а доллары, которые ты сжимала в кулачке, отнял и был таков?
– Безнаказанно скрылся в тумане, как айсберг, потопивший «Титаник»! – подтвердила мамуля.
Я поняла, что ее творческий порыв еще не иссяк, и предложила:
– Садись в Денискину «Ауди», открывай компьютер и твори дальше, пока ты еще в настроении.
– Во-первых, в настроении, во-вторых, без обуви, – согласилась мамуля.
Она забралась в машину и, зябко поджимая пальцы на босых ногах, застучала перстами по клавишам. Я уважительно подумала, что сочинение ужастиков – отличный тренинг для нервной системы, и захлопнула дверцу, чтобы мамуле не дуло.
– Инка, слышь, Инка! – позвал меня из другого авто помятый и всклокоченный Чебуран. – Ты знакома с этими мордоворотами? Скажи им, что я хороший! Пусть меня отпустят! Клянусь, я больше не буду торговать «Антимышином»!
– Это никакие не мордовороты! – строго сказала я. – Это оперативные работники Управления внутренних дел!
– А это кто?! – с ужасом выдохнул Чебуран, неестественно округляя глаза.
Его остановившийся взгляд был устремлен за мою спину. Я порывисто обернулась и увидела потрясающую картину в лучших традициях голливудского кино.
Из калитки медленно и величественно выступил кто-то рослый и кубический, как Шварценеггер. За спиной у героя реяло черно-розовое дымное марево, а на руках прикорнула хрупкая фигурка.
Витязь был плечист и крепок, как гранитный монумент, и у меня возникло полное ощущение, будто это знаменитый памятник Солдату, спасающему ребенка, сошел со своего постамента. Не помню, правда, чтобы у нас в садочке стояло такое архитектурное украшение!
Могучий витязь размеренной поступью Каменного Гостя выдвинулся на улицу, приблизился ко мне и сказал нормальным человеческим – притом знакомым – голосом:
– Вижу, женщин спасать не надо, это хорошо!
– Анатоль? – удивилась я. – Вы-то как сюда попали?
– Он принес лекарство для Сашиного зуба и остался, чтобы поработать осветителем, – ответил мне еще один знакомый голос – юношеский. – Да отпусти ты меня, дылда, хватит уже!
Поль вырвался из рук Анатоля, отряхнул одежду и на всякий случай отбежал от своего спасителя на пару шагов.
– Пацана нужно было вынести из огня, а добровольно он не соглашался, – поймав мой вопросительный взгляд, с кривой улыбкой объяснил накачанный двойник Делона. – Пришлось припугнуть и применить силу.
– Он сказал, что замотает меня в простыню и понесет, как спеленутого младенца! – выкрикнул обиженный Поль из-за автомобиля.
– Я вижу, на наши простыни образовался ажиотажный спрос! – заметила мамуля.
Она распахнула заботливо закрытую мной автомобильную дверцу и указала на калитку. Через нее вразброд вышел небольшой отряд пеших бедуинов. У воинов пустыни были закопченные лица, почти полностью скрытые намотанными на головы простынями. Опознать кого-либо в такой маскировке было немыслимо, но я узнала голос капитана Кошкина.
– Он не мог далеко уйти, – решительно говорил он. – Надо выставить кордоны на дорогах и прочесать лес.
Я поняла, что речь идет о преступнике Мухине, и посоветовала:
– Загляните в гнездо на дубе, не исключено, что он там засел.
– Чего ради он будет сидеть на дереве? – включилась в разговор сердитая мамуля. – Баксы он уже стибрил, так что теперь наверняка уносит ноги куда подальше от Буркова!
– Кстати о ногах! – неожиданно подал голос Поль. – Я не понял, мы уже все здесь или кого-то не хватает?
– Надо устроить перекличку! – сказала мамуля.
Бедуины спешно размотали свои головные простыни.
– Ну, так и есть! – сказал Поль, оглядев чумазые лица воинов пустыни – ими оказались Кошкин с его бойцами, папуля и Зяма. – Наших тут только двое – Борис Акимыч и Казимир! Этих товарищей я не знаю, а где же Максим и Саша?
– Ма-аксик, ты где-е? – закричала встревоженная мамуля в сторону двора, сложив ладошки рупором.
Смеловский всегда был ее любимцем, мамуля многие годы мечтает выдать меня за Макса замуж.
Столпившись у калитки, мы всматривались в поблекший и поредевший туман.
– Максик… – жалостливо пробормотала мамуля, закусывая губу.
– Да погоди ты реветь! – одернула ее я.
Сизое марево таяло, открывая нашим взорам дачный двор, точно театральную сцену, – медленно и интригующе. Сначала стали видны наиболее крупные объекты – дом, надворные постройки, старые ветвистые деревья – почему-то белые, словно в густом инее. Потом сквозь дымную мглу проступили разноцветные огни новогодних гирлянд и грязно-белые сугробы.
– Это что – снег?! – изумилась я.
– Нет, это бабушкины простыни, – ответила мамуля, сосредоточенно вглядываясь в кисельную муть.
– Вы что, собирались спать в саду?! – продолжала удивляться я.
– Да нет же, мы там работали! – обиженно ответила она.
– Это что же за работа такая – на простынях?! – не поверила я.
– Съемки! – гаркнула мама.
– Съемки на простынях?!
– Порнуха, что ли? – чрезвычайно оживились «бедуины» и полезли в первый ряд зрителей, больно толкаясь локтями.
– Тихо, вы! – невежливо крикнула я. – Смотрите, смотрите…
Туман окончательно развеялся, и за последней кисейной завесой на сцене обнаружились действующие лица.
Оператор Саша, невозмутимый и сосредоточенный, стоял за камерой, а Максим Смеловский топтался у него за спиной и активно жестикулировал.
– Максик! Живой! – радостно вскричала мамуля.
Живой и, судя по всему, здоровый Смеловский обернулся, блеснул остекленными очами и приветственно качнул хоботом старомодного противогаза.
– Ах они, сукины дети! – нешуточно рассердился папуля. – Затейники телевизионные! Мы-то думали, у нас пожар начался, а это они дымовухи запалили!
– Сами противогазы натянули, а женщин и детей дымом травили! – возмутился Анатоль.
– Искусство требует жертв! – ехидно сказал Зяма.
– Это кто тут дети? – нешуточно обиделся Поль.
– И кто жертвы? – встревожилась мамуля.
– Бу-бу-бу! – крикнул Макс – то ли оправдываясь, то ли привлекая наше внимание. Он махал руками, как ветряная мельница, и прыгал, как макака. – Бу! Бу!