С каждым разом отходить от нашего дома приходилось всё дальше, потому что в близлежащих домах и магазинах, на складах вода и еда заканчивались. В туалет ходили по-разному. Мы с мамой терпели до последнего, а потом быстро следовали наверх, в свою квартиру, и там справляли нужду. Многие поступали так же, были даже смельчаки из соседних домов, кто ходил к себе. Но были и те, кто справлял нужду прямо в подвале и за всё время ни разу его не покинул. В основном пользовались пакетами, а потом выносили на улицу.
Воду повсюду отключили, но мы сливали из батарей, иногда брали принесённую парнями. Помню, как однажды собирали снег на машинах и асфальте, а после кипятили на костре, чтобы была хоть какая-то вода.
Также в квартире и мылись, но это случалось очень редко. До сих пор вспоминаю, как научилась полностью мыть себя всего одной полторашкой холодной воды. Жуть.
Удивительно, но наш двор почти не пострадал. Казалось, что снаряды прилетали совсем рядом, что взрывы от них так близко, что страшно было даже высунуться, но потом мы обнаружили, что ошибались. Лишь раз артиллерия отработала прямо по нашему двору… Ну, может, два, но на то была причина. Однажды женщины, которые готовили еду возле дома, видели, как подъехала машина скорой помощи, оттуда украинские солдаты достали небольшую пушку, наверное, миномёт. Сделав несколько выстрелов, засунули пушку обратно и уехали. После этого был обстрел двора россиянами.
Мы тогда заметили, что наши – украинские военные – не устраивали себе из наших домов никаких укреплений или как они там называются. Из нашего двора миномёт работал только единожды, хотя из соседних такое бывало часто. Вот и получилось, что в ответ ничего и не прилетало. Наверное, именно поэтому наш дом и квартира остались не разрушенными и даже не размародёренными.
Самое страшное началось позже.
К тому времени мы жили в подвале недели три, наверное. Русская армия приближалась, мы слышали, как стрельба становилась всё громче, а артиллерийские снаряды падали всё ближе. Мы почти перестали выходить из подвала. Поход в туалет теперь представлял собой игру на выживание. Многие из тех, кто убегал домой в туалет, теперь тоже справляли нужду прямо в подвале. Кто-то в вёдра, кто-то в пакеты, которые потом выкидывались, а кто-то не брезговал со всем этим заморачиваться и просто… Надеюсь, ты понимаешь.
Можно подумать, что всем было стыдно. Но на самом деле люди слишком устали, изголодались и замёрзли. Многие болели. Повсюду слышался жуткий кашель, плач, иногда у людей случались истерики.
Мы сдружились с молодой женщиной. У бедняжки был грудной ребёнок, полугодовалый малыш. Наверное, им, а точнее матери, потому что ребёнок ещё ничего не понимал, пришлось тяжелее всех. Мужа у этой девушки не было, и мы не спрашивали, где он, ведь он вполне мог оказаться военнослужащим ВСУ. Мама иногда отдавала этой девушке свою порцию еды, потому что та кормила малыша грудью, а молоко и так с трудом шло. Также мы водили её к себе в квартиру, чтобы она могла изредка помыть ребёночка и помыться сама.
Одному богу известно, как малыш выжил. Как он не подцепил какую-нибудь кишечную инфекцию или ещё какую заразу, осталось загадкой. Но я рада, что так получилось.
Порой я плакала, смотря, как они спят на холодной земле подвала, подстелив под себя одеяла. Такие беззащитные, никому не нужные. Ужасно.
И вот однажды в подвал спустился Денис в сопровождении ещё нескольких военных. Освещая лица присутствующих – грязные и уставшие – они принялись выкрикивать призывы идти с ними тем, чьи родственники сейчас сражаются на стороне Украины. Они говорили, что, когда русские придут, их проверят на предмет связей с ВСУ и всех расстреляют после мучительных пыток. От их слов становилось страшнее прежнего, но я старалась об этом не думать. Я вжалась в угол, а мама меня прикрывала. Мы боялись, что Денис меня заберёт, если увидит.
И он увидел.
Сначала маму, а потом и меня. Он сел рядом и нормальным, спокойным тоном попросил пойти с ним. Я сказала, что не хочу. Он уговаривал меня недолго, но всё же не забрал силой, чего я опасалась больше всего. «Вы все сдохните, дура, – сказал он тогда, – а русские будут плясать на ваших костях». Эти слова в тот момент звучали правдоподобно.
Несколько человек ушли с ними. Видимо, у них были родственники из числа военных. Другие опускали взгляды, потому что боялись, что их заберут либо расстреляют.
И вот тогда случилось самое страшное. Один из тех мужчин, что пришли с Денисом, как мне кажется, он был их командиром, назвал фамилию. Он искал девушку с ребёнком, и ею оказалась Оля, та самая, с которой мы сдружились. Она не реагировала, но военные не уходили, тщательно рассматривая лица всех присутствующих. Когда они дошли до неё, командир, или кто он там был, достал телефон, посмотрел на экран, наверное, у него была фотография, и сказал ей пройти с ними.
Оля заплакала. И вслед за ней заплакал её малыш Ваня. Она сказала, что не хочет никуда идти, но мужчина был неумолим. Он заявил, что либо она пойдёт сама, либо они потащат её силой. Я не знаю, как повела бы себя на её месте, она просто сжалась в комочек и руками закрыла ребёнка, словно пытаясь оградить его от ужасов этого мира.
Рация у этих солдат не прекращала кричать, и они заметно психовали. Командир, обозлённый, схватил девушку за руку и потянул на себя.
«Нет»! – прокричала Оля, ища взглядом поддержки окружающих. Она смотрела на мужчин вокруг, но те ничего не могли сделать. Я не готова их осуждать. Если с нами хоть как-то церемонились, то с мужчинами разговор был коротким. Солдаты вооружены и агрессивны, они могли расстрелять любого, кто представлял для них хоть малейшую угрозу.
Ольгу всё-таки подняли, она рыдала и молила, чтобы их с ребёнком оставили в покое. Потом, не дождавшись ни от кого помощи, поддавшись неведомому порыву, от безысходности, она ударила того человека, командира. Не выпуская из рук ребёнка, она дала ему пощёчину, а потом, ожидая ответной реакции, укрыла кричащего в истерике малыша.
Солдат обозлился. Я видела, что он сейчас кинется на неё. В его глазах, освещённых светом фонариков, читался гнев. Не знаю, что побудило меня вступиться за Ольгу – страх за неё, малыша или просто поиск справедливости. Я инстинктивно бросилась на её защиту, причём так стремительно, что даже мама не успела меня остановить. Собственно, она и не ожидала от меня ничего подобного.
Я втиснулась между мужчиной и Ольгой, преградив таким образом ему путь. Я стояла лицом к нему, причём так близко, что слышала запах его дыхания – запах крепких сигарет вперемешку с чем-то ещё, возможно, алкоголем.
Этот солдат, недолго думая, схватил меня за волосы и отшвырнул как куклу. Силы ему было не занимать. Мама закричала и бросилась ко мне. Обняв, отвела в сторону.
Несмотря на боль, я наблюдала за развитием событий, но уже без особого рвения помочь Ольге, за что корю себя до сих пор и вряд ли перестану корить до конца жизни. Я думала, Денис вступится за меня, но он стоял как отрешённый, даже не шелохнулся, лишь мельком взглянул в мою сторону. Видимо, у того командира был серьёзный авторитет среди подчинённых, отчего осуждения его действий не было даже в глазах подопечных.
Этот солдат попытался схватить Олю за руки и потащить, но та слишком крепко сжимала ребёнка. Тогда он ударил её по лицу. Один из гражданских мужчин рядом дёрнулся, наверное, хотел помочь, но другой солдат навёл на него автомат и чем-то щёлкнул. Я не разбираюсь в оружии, но, судя по лицу того мужчины, он понял, что его могут сейчас расстрелять и никто этому не помешает.
Оля разрыдалась сильнее, а этот их командир, потрепав её за волосы, ударил повторно. Тогда она почти выронила малыша, но солдат вовремя его схватил. Он взял ребёнка, не говоря ни слова, развернулся и передал Денису, стоявшему неподалёку.
– Уходим. Этого достаточно.
Группа военных направилась к выходу, но мать, у которой только что отняли малыша, кинулась им вслед. Она набросилась на командира сзади и повисла мешком.
Солдат легко сбросил её с себя и, разъярённый, ударил автоматом в голову. Мы и очнуться не успели, как увидели Ольгу, лежавшую на полу.
Я услышала тогда ужасный звук, словно её череп раскололся. В тишине, когда каждый боялся даже дышать, а несчастный Ваня наревелся и тоже замолчал, тот звук слышался очень ясно. В душе у меня зародились самые страшные мысли.
Командир оглядел людей, а потом дал команду уходить. В последний момент я посмотрела на Дениса, как и прежде державшего в руках ребёнка. Я пыталась найти в его взгляде хоть что-то человеческое, но не нашла. Тогда я окончательно убедилась в том, что это совершенно другой человек, что от того парня, которого я когда-то полюбила, не осталось и намёка.
Не успели солдаты уйти, как к Ольге кинулись люди. Один мужчина пробился к ней сквозь толпу с криками, заявив, что он врач. Странно, но до этого я от него такого не слышала, хотя он жил с нами с самого начала. Я тоже хотела подступиться к Оле, но не смогла – слишком много людей её окружало.
Тот мужчина принялся осматривать девушку. Когда он коснулся её головы, я увидела кровь на его руках. Он пощупал пульс, что-то сказал, но я не разобрала. Всё было как в тумане. Когда все разошлись по углам, я смогла подступиться к Ольге. Мама всегда была рядом со мной. Тогда я поняла, что Оля не жилец. Она прерывисто дышала, хрипела, глаза не открывались. Говорить она не могла, шевелиться тоже. Я вообще не знаю, соображала ли Оля в тот момент хоть что-то.
Мужчина, называвший себя врачом, сказал, что ей недолго осталось. Он не объяснил причин, а может, и говорил, но я не слышала. Во мне вспыхнула целая палитра чувств, начиная от жалости к матери и её ребёнку и заканчивая ненавистью ко всем этим трусливым людям, среди которых только я смогла попытаться хоть как-то воспрепятствовать случившемуся. В то же время я проклинала и себя, что сделала недостаточно. Мама не пыталась меня успокоить, она как будто чувствовала, что было не то время для этого, и я до сих пор думаю, что это какой-то неведомый, знаешь, такой материнский инстинкт.