Оля умерла примерно через час. Я сидела рядом и держала её за руку. Мне казалось, что она это чувствует. Я думала – хоть она была без сознания – вдруг ей страшно, и тогда, возможно, тепло моей руки может помочь побороть этот страх, дать понять, что она не одна.
Надеюсь, она попала туда, где ей сейчас хорошо. Надеюсь, что её малыш жив и здоров и находится в добрых руках, хотя в это сложно поверить. Может, они вообще воссоединились и счастливы вместе где-то там, на небесах.
Столько смертей. Столько бессмысленных смертей и страданий, столько человеческих жизней оборвалось непонятно за что. Я многого не понимаю, но жизни людей… они ведь бесценны.
Тело Оли вынесли мужчины. Её положили подальше от подъезда и от того места, где разводили костёр для приготовления пищи. Неизвестно, сколько ещё могло пройти времени до того, как весь этот кошмар закончится.
Боевые действия приближались. Мы почти никуда не выходили и представление о том, что творилось снаружи, имели расплывчатое. Даже самые отчаянные без острой надобности теперь не высовывались из подвала, только за провизией, да и то не всегда. Повсюду стоял грохот взрывов и перестрелки. Мы все боялись, как могли экономили воду и еду. Какой там помыться, мы даже об этом не мечтали. На моих глазах умерло несколько пожилых людей, их организм просто не выдержал той нагрузки, что мы испытывали.
До сих пор удивляюсь, как мы с мамой пережили это. Она молодец, у неё хватало сил помогать тем, кто был слабее. Ухаживала за парой старушек, которые почти ничего не могли делать самостоятельно. Я же сломалась. Я постоянно думала об Ольге и её малыше.
Однажды кто-то раздобыл вино. Мне тоже досталось несколько глотков. И, знаешь, изголодавшая, я тут же опьянела, меня так накрыло, что на какое-то время почувствовала облегчение.
А вечером пришли несколько монахинь. Или даже не монахинь, а женщин, служащих в церкви. Недалеко от драмтеатра у нас в городе строился большой храм, и рядом с ним находилась небольшая церквушка, как я поняла, женщины были оттуда. Одетые во всё чёрное, они поставили на небольшое оконце подвала икону и зажгли перед ней свечку. Помню, как опьяневшая, я смотрела на огонёк этой свечи, на ту икону и вдыхала запах таявшего воска. Женщины тихо напевали какие-то молитвы, наполняя жуткую атмосферу подвала упоением. В тот вечер на меня снизошла такая благодать, что я уверовала в наше скорое спасение.
И вот уже следующим утром после очень сильного обстрела артиллерией перестрелка раздалась очень близко. Мы поняли, что стрельба идёт в нашем дворе. Мы сидели и ждали, чем же это закончится. Большинство ждали русских, но никто не говорил, что ждёт украинцев. После случая с Ольгой если и остались их приверженцы, то они себя никак не выдавали.
С улицы доносились взрывы. Мы слышали, как в подъезде раздались крики, мат, почувствовали запах пороха, но сопротивления солдаты не встретили. Как мы потом поняли, украинские войска отступили.
Чуть позже в подвал вошла группа русских военных. Они были совсем не похожи на тех парней из нашей армии. Грязные, вонючие, запыхавшиеся, в замызганной форме, они резко контрастировали с солдатами ВСУ, которых мы видели раньше. Расцветка их формы тоже сильно отличалась. Вместо светлой украинской на них была одета тёмно-зелёная одежда, вся в грязи, истёртая и потрёпанная. Но вот в чём я увидела главное отличие – лица другие.
Знаешь, видно было, что они очень уставшие, но я сразу поняла, что эти люди не опасны. Ребята сразу принялись опрашивать нас. Они осмотрели каждого на наличие оружия, выискивали украинских военных. Убедившись, что никого подозрительного нет, старший сделал объявление.
Он сказал, что нас всех выведут и эвакуируют за пределы города, где накормят и окажут медицинскую помощь. В первую очередь женщин и детей, а также пожилых. Потом он спросил, что у нас с водой. Мы сказали, что её нет. Он связался с кем-то по рации, и через десять минут принесли воду и специальные такие коробки с армейской едой, которые они называли сухпайками. Нас обещали вывести под вечер, когда на улице немного стихнет, а им удастся отодвинуть подразделения украинцев подальше, чтобы они нас не расстреляли. Так он сказал.
И знаешь, интересно: те говорили, что нас убьют эти, эти говорили, что те. А мне просто хотелось уехать куда подальше и забыть всё, как страшный сон.
До вечера мы поели и попили воды, русские солдаты оказали помощь тем, кому она требовалась. Некоторых они готовились переносить сами, потому что ни у кого уже особо не оставалось сил – себя бы ноги унесли.
Я слышала, как тот их командир говорил своим солдатам, что они теперь отвечают за нас головой. Я была очень удивлена, не понимала, почему мы представляем для них ценность. Они были очень вежливы и проявляли не наигранное сострадание. Некоторые даже делились с детьми шоколадками, которые хранили у себя в рюкзаках.
Ещё не стемнело, как старший военный сказал приготовиться к эвакуации. Нам предстояло выбраться из дома, пройти за торец здания, а там перебежать к следующему, где мы бы оказались в безопасности. Перемещаться должны были максимум по трое. И хотя редкая стрельба доносилась уже далеко от нас, почему-то тот солдат или, наверное, офицер был встревожен и требовал, чтобы мы в точности выполняли его указания.
Его подчинённые начали выводить людей, сам он стоял возле подъезда и направлял их, подбадривал. Когда я увидела этого человека на свету, то разглядела молодого парня, ничем внешне не привлекательного. Он то и дело оглядывался по сторонам и каждому проходящему говорил слова поддержки. Обещал, что скоро всё закончится и нас отвезут в безопасное место.
Мы с мамой и ещё одной женщиной выходили примерно в середине, пропустив перед собой пожилых людей и детей, а также тех, кому нужна была медицинская помощь. Когда я стояла в подъезде, ожидая команды этого парня, обратила внимание, что он постоянно куда-то пристально вглядывается. Когда те, кто прошёл вперёд нас, ушли достаточно далеко и за нами вернулись его подчинённые, он отдал команду следовать за ними.
Мы только вышли из подъезда – женщина, мама, а следом за ней и я – солдат закричал, чтобы мы пригнулись. Он набросился на меня сзади, отчего я очень испугалась. Я подумала, что он хочет причинить мне вред и чуть не описалась от страха. Наверное, сдержалась только потому, что организм был обезвожен.
Мужчина навалился на меня всем телом и что-то прокричал в ухо. Потом он громко матерился. Я лежала под его весом и недоумевала, что происходит. Не сразу поняла, что по нам стреляют. Мама и та женщина… Их оттянул в сторону солдат, который должен был нас сопровождать за угол дома. Вместо этого сейчас он укрыл их за бетонным выступом подъезда, и они спрятались в углу. Мы же с тем мужчиной лежали на открытой местности.
Он, этот офицер, начал толкать меня от себя, кряхтя и матерясь, как старый дед. Я тогда не знала, что он ранен, мне вообще было непонятно его поведение. Солдат, его подчинённый, потянул к себе сначала меня, спрятав за бетонной стенкой подъезда, а потом и своего командира, истекающего кровью.
Я знаю, что это был именно командир, потому что тот солдат его так назвал и потому что мужчина, раненый, окровавленный, несмотря на своё состояние, не переставал отдавать приказы. После его слов, которые я не разобрала, подчинённый солдат начал стрелять в ту сторону, откуда стреляли по нам. Ответа не последовало, но солдат всё равно пускал туда короткие автоматные очереди.
В это время его командир пытался оказать себе помощь. Он достал бинт в замызганной упаковке и одной рукой и зубами неуклюже вскрывал пакет. Видя, что у него не получается, мама ему помогла, а потом ещё и умудрилась перемотать ногу и руку, получив второй бинт у стрелявшего по невидимому врагу солдата.
Всё происходило как во сне. Рядом раздавались автоматные очереди, гильзы от выстрелов падали рядом, а в ногах у меня лежал окровавленный командир, и моя мама, также вымазавшаяся в его крови, оказывала ему помощь.
Я не помню, как мы оттуда выбрались, как сели в машину и нас вывезли за Виноградное, это небольшой посёлок возле Мариуполя. Я пришла в себя уже в одном из заброшенных детских лагерей, куда свозили беженцев. И то, очухалась только после того, как мне поднесли к носу нашатырный спирт.
Нам с мамой неизвестна судьба того командира и его солдат. Мы не знаем, выжили они или нет в Мариуполе. Но позже, в лагере, мы увидели почти всех тех людей, что сидели с нами в подвале. Раненого офицера, по их словам, эвакуировали, а его солдаты уже самостоятельно продолжили выводить остатки людей из подвала.
Я очень хотела бы увидеть того человека, потому что он спас мне жизнь. По словам очевидцев, ни до меня, ни после, по людям, которых эвакуировали русские солдаты, не стреляли. Даже по самим военным никто не стрелял. И только тогда, когда в поле зрения невидимого стрелка появилась я, кто-то открыл огонь. Очевидно, что целью была именно я. А хотеть моей смерти мог только один человек. Я как сейчас помню его слова, что либо я достанусь ему, либо никому. Денис хотел убить меня. Ему как-то удалось остаться незамеченным, он выждал момента, терпел, несмотря на опасность самому быть загнанным в ловушку, лишь бы разобраться со мной.
Получается, если бы не тот офицер, у него это получилось бы. Война идёт уже больше года, и даже после освобождения Мариуполя продолжают гибнуть люди.
Надеюсь, что когда-нибудь судьба сведёт меня с этим человеком, и я смогу сказать ему спасибо. Я не знаю ни его имени, ни фамилии, лишь позывной.
Солдаты называли его Каскадом.
9
Рома молчал.
В его голове не укладывалось, как может произойти столько бед с одним человеком всего за несколько лет и сколько ужасов пришлось пережить Алисе в столь юном возрасте по сравнению со сверстниками.
По щекам девушки текли слёзы. Только сейчас она убрала свою руку из-под его ладони, чтобы вытереть их. Затем одним махом выпила остатки вина в бокале, который мужчина по ходу истории периодически наполнял. Сам же выпил совсем немного.