— Plus précisément trente-neuf centimèters[28]. Я решила. Придет день, может, даже в этом году во время осенней инспекции, когда вице-президент попросит вашей руки, и это станет моим свадебным подарком. Вполне подходящий сувенир в память о днях вашего девичества… — иногда говорила она, прикидывая, насколько увеличивается вес и объем шара с каждым новым фантиком.
Справедливости ради следует сказать, что и Анастасу Бранице, и Натали Увиль, порознь и вместе, иногда начинало казаться, что их роман — это просто галлюцинация. Что отдельно ни он, ни она не существуют, что они друг друга просто выдумали. Да, время от времени им так казалось, но следы их любви опровергали это, убеждали в обратном. Бывало так, что Анастас возвращался с ладонью, испачканной пастельными мелками, причем именно той ладонью, в которой он недавно сжимал руку любимой. Бывало, что она после чтения замечала на своих пальцах пятна от его фиолетовых чернил. Обилие следов пастели и чернил свидетельствовало о том, что постепенно они открывали совсем новую для себя область взаимоотношений.
И если бы не эти следы, было бы невозможно описать, что произошло в тот летний день 1930 года, когда были окончательно завершены кровельные работы на здании и они отправились бродить по всему дому, осматривали первый этаж, взбегали на второй, снова спускались вниз, теперь по внутренней лестнице, стараясь повсюду оставить эхо своих улыбок, а потом, устав, уселись на голом полу самой большой комнаты — будущего музыкального салона или скромного зала для танцев. В общем, когда Натали Увиль в доме на Сеняке отложила в сторону письмо, она заметила следы фиолетовых чернил на каждой из несомненно недавно расстегивавшихся пуговиц, обтянутых тем же жоржетом, из которого было сшито ее платье. Опасаясь, как бы этого ни увидела мадам Дидье, девушка поспешила переодеться и обнаружила отражения перепачканных чернилами рук Анастаса на своих чулках, от колена и выше, а потом и на всем белье, и не только на нем: оставшись обнаженной, она нашла те же самые отпечатки на коже, на белизне груди, живота и бедер… В общем, когда Анастас Браница в доме на Звездаре отложил в сторону письмо, он заметил следы пастельных мелков вокруг пуговиц своей рубашки. Догадавшись, что это может означать, он сорвал ее, а за ней и остальную одежду, повсюду встречая мимолетные или же полные отпечатки измазанных пастелью пальцев, всегда именно такого цвета, который больше всего соответствовал данной части тела, правда, главным образом, здесь преобладали оттенки красного — от стыдливо-розового до пурпурно-кипящего…
Пятое чтение
40
Отдаваясь созданию писем полностью, всем своим существом, до малейшего трепетания чувств, Анастас Браница, ради удовлетворения проистекавших из рукописи потребностей, безоглядно тратил и тратил солидные денежные средства. За годы прилежной работы над романом, годы духовного парения и, соответственно, полного отсутствия в повседневной жизни, унаследованная им наличность медленно, но верно таяла и наконец испарилась окончательно. Анастас начал постепенно, один за другим опустошать, а потом и закрывать банковские счета, продавать доставшиеся ему от отчима ценные бумаги — пачки акций становились все тоньше, от некоторых осталась одна только надушенная трехцветная ленточка, которой они были перевязаны крест-накрест. Если бы молодой человек даже поверхностно проанализировал свое финансовое положение, расчеты показали бы, что оно более не позволяет производить столь значительных расходов. Но точно так же, как Анастас Браница в письмах к возлюбленной не ограничивал себя в выражении чувств, не принимал он во внимание и объемы своих трат, продолжая брать столько, сколько требовалось на те или иные нужды, и не заботясь о том, сколько остается. Основное правило, которым он руководствовался, состояло в том, что Натали Увиль заслуживает всего самого лучшего, и ради этого он ни разу не торговался ни с самим собой, ни с другими, начиная от проектировщиков виллы Лаврентия Балагача и Паулуса Винтера и до парижского профессора садового и паркового дела Пьера Боссара, в соответствии с цветущими замыслами которого он устраивал роскошный сад, не говоря уж об остальных подрядчиках, которым он доверял другие, менее масштабные области своего дела, а тем более о незнакомцах, доставлявших ему незатертые слова и новые значения известных выражений. Иногда он поступал так оттого, что не имел времени самостоятельно довести до полного совершенства осуществление возникавших по ходу дела многочисленных идей, а иногда потому, что считал себя недостаточно одаренным для решения той или иной задачи.
Не так-то легко установить, сколько раз ему приходилось нанимать помощников. Все договоренности он обычно заключал устно, без письменных следов, вместо подписи подтверждая сделку сердечным рукопожатием, доверчиво выдавая при этом аванс и зачастую даже толком не представившись и почти никогда не объясняя конечных причин своих загадочных заказов. Вот, например, непосредственно после того, как закончились работы по установке крыши, он явился к известному торговцу редкостями Исааку Конфорти и в общин чертах указал, какая ему нужна мебель. Нисколько не удивленный и привыкший как к тому, что покупатель, если у него есть чем расплатиться, всегда прав, так и к тому, что на Балканах люди зачастую стремятся заполучить нечто из ряда вон выходящее, чтобы восполнить не просто исторические пробелы, но даже целые эпохи или столетия, Конфорти за два года сотрудничества поставил необычному заказчику не одну страницу описаний, которыми и был меблирован каждый свободный угол виллы Анастаса Браницы. Раз в неделю в доме на Большом Врачаре, который теперь уже почти все и всегда называли Звездарой, появлялся, потирая руки, лично сам антиквар или его помощник и один за другим разворачивал десятки рулонов бумаги, на которых от ранних утренних бликов на оконном стекле и до отбрасываемых в сумрак вечерних теней рассматривался каждый отдельный образец.
— Ну, повезло вам, господин Анастас, сегодня у меня есть настоящий бухарский ковер, каждый узелок завязан вручную, с восточным терпением, ни одна нитка не пропущена.
— Скажу откровенно, вы первый, кому я предлагаю этот гобелен, фламандская работа, читайте сами, вот, здесь… Будете подбирать? Какие образцы обивки вы предпочитаете — синие, под «веджвуд», или красные, «помпея»?
— На лето рекомендую вам драпировки из тафты, а для зимних холодов и морозов те, что потяжелее, бархатные или парчовые.
— Стулья со спинками в форме веерообразных ракушек, шесть штук, совершенно идентичных, переписчик точнейшим образом скопировал все косые, вертикальные, закругленные и извилистые линии.
— Пожалуйста, пожалуйста, рассматривайте сколько вам угодно! Деревянное кресло, украшенное резными гирляндами из дуба и лавра, более исчерпывающего описания не найдете даже у Бальзака.
— Древесный массив для столовой, резной орех и дуб, множество видов небольших инкрустированных столиков, какой вам угодно: для послеобеденного чая, для шахмат, для пасьянса, под вазу с сезонными цветами, для позабытых мелочей и безделушек?
— Секретер из розового и лимонного дерева. Правда, возможно, сначала вам будет нелегко разобраться, в нем много потайных отделений и перегородок. Однако если в правильном порядке выдвинуть каждый из шестидесяти девяти ящичков, двойное дно семидесятого откроется прямо в пространство без конца и без края.
— Пузатый комод из эбенового дерева. Каждая фраза покрыта двенадцатью слоями лака.
— Шкафы, фанерованные палисандром, кедром, тиком, черешней и грушей с годовыми кольцами, если наклониться поближе, будьте так любезны, еще немного, чуть ближе, почувствуете и запах каждого из перечисленных видов дерева…
— Полированное зеркало, в котором каждое отражение сохраняется ровно сто лет…
— Китайские ширмы из рисовой бумаги. Говорят, что потребовались тысячелетия доя того, чтобы получить такую степень прозрачности, которая бы позволяла лишь намекнуть на силуэт.
— Большой выбор безделушек из севрского фарфора. Гладкого и бисквитного. Когда бы вы ни взялись читать, ни один узор не повторяется.
— Уникальное стекло с острова Мурано. Пожалуйста, осторожнее! На эти вещи нельзя даже дышать, они чрезвычайно хрупкие.
— Миниатюры, фигурные бронзовые консоли, молотки доя входных дверей, колокольчики доя вызова прислуги, все виды фурнитуры, дверные петли, ручки, накладки для замочных скважин, полированные канделябры и настенные подсвечники…
Многие из этих предметов самых разных эпох и стилей имели оригинальные печати и знаки известнейших старых мастеров, декораторов, резчиков по дереву, ювелиров и граверов: Буля, братьев Гобелен, Томаса Чиппендейла, Жакоба де Мальте, Лемаршана, Беланже — всех не перечислишь. Конечно, за свои услуги Исаак Конфорти брал дорого, но он ни разу не обманул своего необычного клиента. Как это часто бывает с евреями, судьба рассеяла семейство Конфорти по всему свету, и все эти копии интерьеров он получал от дальних родственников, которые за его счет самым внимательным образом осматривали знаменитейшие дворцы по всему миру, смиренно выжидали в коридорах, чтобы заглянуть в залы мэрий, до мозолей стаптывали ноги в музеях, а потом высылали Исааку подробнейшие отчеты, в результате чего эпистолярный роман Анастаса Браницы приобрел несколько достоверных описаний предметов мебели и внутреннего убранства исключительной красоты.