Он выдавал требуемые суммы Златане, никогда не проверяя, насколько оправданны ее расходы, и полностью положившись на нее в ведении хозяйства.
Единственным, что он покупал без всякой меры, были табак и книги. Мелко нарезанный «герцеговинец», всегда из «Табачной лавки союза инвалидов», а книг столько, что не успевал прочитать все купленное в промежутке между регулярными визитами в лучшие книжные магазины Гецы Кона, С. Б. Цвияновича, Йовановича и Вуйича или в «Пеликан» Гаврилы Димитриевича, а при этом он еще постоянно заказывал книги в Париже, по каталогам и рекламам тех или иных изданий, вывешенных на доске объявлений в недавно открытом французско-сербском читальном зале на улице Князя Михаила.
Еще он следил за газетами, просматривая их строго с недельным опозданием, по субботам, когда сидел за кофе со свежевзбитыми сливками, слегка присыпанными корицей, в ресторане «Русский царь» или по понедельникам в парикмахерской «Три бакенбарда», куда ходил стричься и, что было совершенно излишне, ухаживать за светлыми, похожими на пух усиками и бородкой, которые он отпустил в дни траура по покойной матери.
Такой замкнутой жизнью зажил Анастас Браница после своего девятилетнего отсутствия на родине. Визитов он не наносил. Сам никого не принимал. Да, впрочем, он почти ни с кем и не был близко знаком. Он проводил время главным образом в бесконечном чтении книг на французском или сербском языках, которые продолжал неутомимо приобретать. Закрывшись в бывшем кабинете отчима. Иногда не выходя целыми днями. Иногда читая и по ночам, чтобы восполнить отсутствие снов. Иногда он читал одетым, словно для выхода в гости или на прием, в шляпе, с платочком в нагрудном кармашке пиджака, в перчатках и гамашах. Иногда с босыми ногами в небрежно запахнутом халате, под которым не было совершенно ничего, кроме признаков его мужественности. Иногда в чтении он забирался так далеко и надолго, что возвращался вспотевшим, с запавшими щеками. Иногда появлялся таким свежим и бодрым, словно погрузился в чтение не более четверти часа назад, а не с того момента, когда, открыв глаза, поднялся с постели.
Закончил ли он факультет права, чем занимался в Париже, как провел годы войны – обо всем этом он никому не рассказывал, и о той муке, в которую история смолола эти его годы, можно было только догадываться, когда он скупо упоминал о чем-нибудь, скупо настолько, что этого было явно недостаточно, чтобы утолить любопытство окружающих. Но даже и эти скудные сведения казались настолько странными, что верила им только служанка, как, впрочем, и тогда, когда он двенадцатилетним мальчиком впервые в жизни спустился с холма к берегу моря. Возможно, ее поведение объяснялось глубоким почтением ко всему, что связано с книгами. А возможно, просто тем, что она привыкла быть преданной своему молодому хозяину. Однако, скорее всего, причина крылась в том, что после возвращения Анастаса Браницы в доме на Большом Врачаре под ногами снова заскрипел нежно-желтый песок. Не так, как раньше, не в таком количестве, что за один день набирался целый кулек, но все же его было достаточно, чтобы Златана никогда больше не усомнилась в правдивости каждого произнесенного хозяином слова.
– Приготовьте мне летний пиджак, легкое белье, белые брюки и рубашку, я буду отсутствовать несколько дней, – требовал он каждый месяц, и она, выполнив распоряжение, терпеливо дожидалась его возвращения, не заходя в комнату с книгами, неколебимо уверенная в том, что Анастас действительно отсутствует, хотя знала, что из дома он не выходил.
Только в первую зиму она высказала опасение, как бы он не простудился. Звонкий мороз сковал улицы, железо прилипало к рукам, вокруг Большого Военного острова, островов и берегов Дуная громоздились льдины, а голодные норки и ласки шныряли с берега на берег заключенной под лед Савы. А он так легко одет, да к тому же не соглашается растопить печь в кабинете.
– Там, куда я собираюсь, солнечно, там очень солнечно, – пытался он развеять ее опасения и действительно вернулся с обгоревшими лбом и носом, покрытой загаром кожей под расстегнутой до третьей пуговицы рубашкой, рукава которой были закатаны, обнажая потемневшие руки, а сам он при этом излучал такое тепло, словно провел все это время на жаре, хотя в Белграде солнца не хватало даже на то, чтобы вызвать капель и заставить ее звенеть под окнами.
Никто никогда уже не узнает, как получилось, что из этих его ежемесячных исчезновений в какой-то другой мир соткалась целая история. Благодаря ей Браница приобрел репутацию «немного чокнутого», потому что, как говорили, в книгах он встречался с одной англичанкой, женой землевладельца-колонизатора, которая за тысячи миль отсюда, в тропиках, долгими днями, пока ее муж объезжал плантации каучука или чая, читала книги с такими же названиями. Читала для того, чтобы видеться с молодым любовником. Как сложилась эта история, неизвестно, но на Анастаса Браницу стали смотреть как на чудака, на одного из тех, о ком каждый считает себя вправе говорить все, что заблагорассудится, сплетничать, выдумывать и наговаривать, перешептываться за спиной или насмешливо перемигиваться.
– Да кто он такой?
– Пасынок покойного адвоката Величковича. Был фантазером с самого детства.
– Пресвятая Богородица и все святые! Такой никудышный наследник у такого достойного человека!
– Бог его знает, чем он там занимался, странствуя по свету?! Факультет права он наверняка так и не закончил, иначе занялся бы здесь каким-нибудь полезным делом.
– Тяжелый случай! Ничего не делает. Бездельничает, всё только книжки читает!
– Еще бы, там все куда лучше, чем в жизни. Парижанин! Чудак!
– А мне кажется, это так романтично, сентиментально…
– О чем вы говорите! Побойтесь бога… Он обчитался книг, сам себя не помнит и не понимает.
– Но говорят, что после встреч с этой женщиной он возвращается с расцарапанной в кровь спиной и покусанными плечами – видать, горяча англичанка.
– А еще рассказывают об одной русской аристократке, у которой после большевистской революции и уплаты карточных долгов ее беспутного мужа от всего богатства остался только лежак на пляже в Биарице, оплаченный на двадцать пять лет вперед, и изъеденная молью семейная библиотека.
– Какая англичанка?! Какая русская аристократка?! Это просто жалкая певичка, одна из тех несчастных, которые по ночам развлекают мужчин во всяких сомнительных заведениях, а днем утешаются, читая в романах описания возвышенной любви. Вот, в «Булеваре», гостинице Джёрдже Пашона, жила одна труппа артистов кабаре…
– Англичанка это или русская, аристократка или ночная бабочка, дело не в этом. Госпожа Колакович клялась мне, что, листая ту самую книгу, название которой я не хотела бы вам сейчас называть, чтобы не смущать присутствующую здесь молодежь, так вот, я говорю, что, листая ту книгу, она услышала, причем не напрягая слуха, как кто-то, простите за выражение, весьма эротически стонал и вздыхал!
– Вот он, значит, каков?! А ходит тут перед нами с постной миной…
– Донжуан! Не удивлюсь, если выяснится, что он там заработал триппер или еще какую-нибудь пикантную болезнь!
– А вы слышали, что во время войны он по заданию французского Генерального штаба «читал» описания территорий, где планировалось проводить решающие операции?
– И говорят, он мог не только видеть каждую кочку, овраг или козью тропу и абсолютно точно рассчитать, сколько часов марш-броска потребуется для того, чтобы добраться от одной отметки на карте до другой, но и знал расположение каждого дерева, за которым можно разместить гнездо пулеметчика…
– Утверждают, что он «читал» и портоланы, навигационные карты, в которых указаны направления подводных течений и сила ветра и описана береговая полоса со всеми маяками и волнорезами, и благодаря этому мог заметить любую мель или нагромождение камней, указать местонахождение блуждающих мин, предугадать курсы передвижения австрийских крейсеров и торпедных катеров, обнаружить притаившиеся в засаде германские подводные лодки. Шрам поперек левой брови он заработал как раз, когда наткнулся на вражеских разведчиков, чуть было не потеряв при этом глаз.
– Не может быть?! Да неужели вы верите во всю эту чушь?!
– Лично я не верю, просто я вам рассказываю, что о нем говорят.
– Он просто душевнобольной! Не стоит пересказывать все эти глупости, которые слышны со всех сторон, а не то в конце концов окажется, что он умнее всех нас, нормальных людей.
Сам Анастас Браница не пытался воспрепятствовать распространению таких слухов. Хотя он ни единым звуком и не подтверждал их, за исключением объяснения, почему он читает только старые газеты, но его загадочные исчезновения, весь его внешний вид, от продолжительного чтения покрасневшие белки и мешки под глазами, а также явное стремление избегать любого более или менее близкого контакта с людьми говорили сами за себя. А если добавить ко всему этому карманные часы с навечно замершими стрелками, остановившимися как раз перед римской цифрой XII, часы, о которых перешептывались, что они отсчитывают какое-то волшебное время во времени, то станет ясно – найти слова в его защиту было бы совсем непросто.
Год-другой все это продолжало оставаться любимой темой городских сплетников и сплетниц, а потом новые подробности появляться перестали, внимание переключилось на другие, еще более невероятные события, пошли разговоры о том, что за морем, в американских Штатах, нашли способ переносить речь и музыку на далекие расстояния по воздуху, что выдуманы такие подвижные картины, которые не требуют музыкального сопровождения на пианино, что какой-то Линдберг вообще собирается перелететь через океан… Увлеченные этими и другими безумствами двадцатых годов, люди просто забыли об Анастасе Бранице.
Сам виноват.
Он же первый от всех отгородился.
33
Однажды поздней весной 1927 года служанка Златана подала на гравированном серебряном подносе обычный утренний стакан воды и вазочку с остатками акациевого сотового меда урожая 1924 года, особенно богатого цветами.