никогда толком не постарался понять этого человека с некоторыми странностями.
Воспользовавшись занятостью отца, она однажды подошла к нему и предложила помочь. А продолжением стало то, что она все чаще и чаще оказывалась в «Пеликане», под предлогом подменить отца или подсобить ему, ну, а потом получилось так, что именно она, и только она, стала упаковывать купленные Анастасом книги в простую грубую бумагу, и наконец девушка расхрабрилась настолько, что иногда произносила пару слов или прикрепляла к свертку какую-нибудь воздушную, украшенную бантиком любезность. Но если уж быть совсем точными, то все началось в тот день, когда она обнаружила в иллюстрированном ежегоднике «Прививка растений» сообщение об одной разновидности поздних садовых трагически-красных роз, которую Анастас давно искал.
– Мне бы хотелось посадить такой куст… – не раз говорил он, правда, никогда не уточняя, где именно.
С того дня Браница обращался за помощью только к ней, и Наталия всегда старалась услужить ему. Сначала, не имея представления о предмете его деятельности и интересов в целом, она просто выполняла просьбы, соглашаясь решать на первый взгляд совершенно лишенные смысла задачи или отвечая на в высшей степени заковыристые вопросы, которые он неожиданно задавал ей. Но каждый раз она встречала его все лучше подготовленной, исполненной решимости догадаться, что же именно руководит действиями молодого человека, напряженно стараясь проникнуть в его мысли, иногда уверенная, что напала на правильный след, а иногда еще более растерянная от новых, неожиданных требований.
– Благодаря медленному движению земной оси роль Полярной звезды каждые несколько веков переходит от одного светила к другому. Та, по которой мы ориентируемся в настоящее время, выполняет эту функцию приблизительно с начала нашей эры, и так будет продолжаться еще около тысячи лет… – Обнаружила она несколько малоизвестных фактов в тот период, когда он прилежно занимался методами определения того или иного места по отношению к сторонам света.
– Есть подтверждения того, что кроты на всю зиму запасают себе пищу необычным и весьма жестоким способом – они собирают множество дождевых червей, предварительно искалечив их таким образом, чтобы те, потеряв способность передвигаться, при этом не погибли бы, а оставались живыми… – Вместо Анастаса она изучила все, что было написано в только что переведенной и опубликованной книге Альфреда Брэма «Жизнь животных» о кротах, прожорливых существах, которых он ненавидел, хотя и сам признавал, что никогда не встречал их вблизи своего дома на Звездаре, до недавнего времени называвшейся Большой Врачар.
– Синие, под «веджвуд», или красные, «помпея», образцы обивки?! Но это же зависит от вашего вкуса, размеров и назначения комнаты. Я бы вам посоветовала заказать вторые, мне кажется, они более теплые… – разрешила она его колебания, когда он заговорил об этом аспекте интерьера как о жизненно важном вопросе.
И так далее, то одно, то другое. И наконец в мае 1931 года Наталия Димитриевич решилась потребовать у него однозначного ответа, в чем состоит конечная цель столь безграничного читательского интереса:
– Это потому, что я пишу… – смутился он, не зная, куда деться от взгляда ее больших глаз, смотревших прямо в его глаза.
– Вы писатель? – Она и не думала оставлять его в покое.
– Можно и так сказать… Точнее, лишь отчасти… Пока я пишу только письма… – Анастас выговорил гораздо больше слов, чем это было ему свойственно.
– Письма?! Какие письма!? Значит, вы состоите в переписке с важными умными людьми, раз вам приходится так основательно готовиться? Так же как наша Анджа Петрович, когда обменивалась письмами с графом Львом Толстым…[29] – Девушка не сдавалась, намереваясь прояснить все до конца.
– Нет, это… как бы вам сказать, это письма личного, интимного характера… – покраснел Анастас.
– О! – покраснела и Наталия, только после этого отступившись от него. – Тогда извините, я совсем не хотела быть неучтивой и заглядывать слишком глубоко…
– Ничего страшного… Честно говоря, мне даже как-то легче стало… – улыбнулся молодой человек, обнаруживший, что разделить с кем-нибудь собственную тайну даже приятно, тем более что большеглазая девушка за книжным прилавком казалась ему именно тем человеком, которому можно полностью довериться.
42
Так Наталия Димитриевич, почти непреднамеренно, проникла в самый дальний, самый сокровенный слой жизни Анастаса Браницы. Правда, сначала догадавшись, а потом и получив подтверждение того, что письма молодого человека обращены к другой женщине, она ощутила, как в ней зашевелилась ревность. Однако, несмотря на это, по мере того как она становилась все более посвященным свидетелем любви Анастаса, она все меньше и меньше могла сопротивляться чувству расположенности к этому человеку, который всю свою жизнь отдал тому, чтобы столь безоглядно и вместе с тем деликатно любить и только любить. И вот наконец, когда получилось так, что он полностью открыл перед ней ту область, которую описывал ночи напролет, когда, воспользовавшись тем, что Гаврило Димитриевич поехал в Врняце на лечение сернистыми водами (беспокойство за все человечество теперь вызвало у него и нарушение пищеварения), Анастас принес в книжный магазин «Пеликан» одно из своих писем и потребовал от Наталии искренне высказать свое мнение о нем, когда она впервые оказалась на таком близком расстоянии от него, что почувствовала смешанный запах табака и медовых сот, когда прочла несколько трогательных страниц… она отложила их, с огромным трудом удержавшись от того, чтобы не сообщить, как она его…
– И? – спросил он испуганно, неправильно истолковав то, что она крепко зажмурилась.
– И?! – Она оттягивала момент, когда ей все-таки придется раскрыть глаза, потому что понимала, как больно будет ей видеть этого мужчину, который должен остаться для нее только знакомым, самое большее – другом.
– И как вам это кажется? Будь вы той девушкой, вам бы понравилось? – засыпал ее вопросами Анастас.
– Я думаю… я думаю… – лихорадочно заметалась Наталия Димитриевич, не зная, что сказать, чтобы не обнаружить, насколько углубилась осознанная ею невозможность возврата к менее опасным чувствам. – Я думаю, что это очень хорошее письмо.
– Правда? – обрадовался он, как ребенок. – Судя по всему, и ей бывает приятно читать их… Но я всякий раз сомневаюсь, боюсь… Она приучена к великой французской литературе… Знаете ли, Рабле, Мольер, Гюго, Стендаль, Флобер, Мопассан, не говоря уже о поэтическом Парнасе, Нерваль, Готье, Малларме, Верлен, Рембо, Бодлер, Антонен Арто…
– Но ведь это книги, написанные для всех нас. Для читателей вообще. А вы пишете, творите для нее одной…
– Да, в один прекрасный день это станет эпистолярным романом, в котором мы с ней вне пределов времени и истории, не отягощенные излишними событиями, свободные от всего, что человеку не так уж и нужно, станем единственными читателями и героями…
– Понимаю, роман только для вас двоих… Вилла прекрасна, по надписи на фронтоне видно, что она названа ее именем… Сад еще прекраснее… Правда, его портят кроты… – Наталия старалась обойти суть дела стороной.
– Проклятые землевредители, никак не могу от них избавиться! Теперь вам ясно кое-что из того, чем я интересовался раньше… – с жаром заговорил Анастас, объясняя ей все, что он еще намеревался сделать, описать, каким образом передать силу впечатлений от восходов и заходов солнца, от отражения небесного свода и пузыря луны в пруду, как довести до совершенства каждую травинку на круглых клумбах, каждую веточку подстриженных шарами буксовых кустов, каждый угол своего дома.
– Я попробую помочь вам справиться с кротами… – Наталия попыталась сосредоточиться на чем-нибудь, отчего ей не будет больно.
Вот таким образом мадемуазель Наталия Димитриевич оказалась в ситуации, когда ей пришлось жить между одной и другой любовью. Одной – своей, никогда не высказанной. И второй – его, о которой долго и пространно говорилось в каждом из писем, из тех, что Анастас Браница приносил ей посмотреть и посоветоваться, в каком направлении продвигаться дальше и как разрешить те или иные сомнения.
Так она и продолжала жить, стараясь ничем не выдать свою любовь, зная, что случись такое – и она в тот же миг навсегда его потеряет.
Так она и продолжала жить, вынужденная постоянно читать о его любви, более того – поддерживать его, когда эта любовь начинала становиться для него утомительной.
– А не слишком ли все это нереально, я бы сказал, преувеличенно? Ведь все-таки мы с ней никогда не виделись по-настоящему, лицом к лицу. Вы думаете, она действительно понимает мои побуждения? Может быть, мне следует быть более открытым, более конкретным? По-сербски она, конечно, говорит хорошо, но все-таки по рождению она француженка, вот я и думаю, вдруг она все-таки не вполне понимает тонкости нашего с вами родного языка… – забеспокоился Анастас после того, как Натали Увиль однажды не заметила какую-то деталь, которую он ради нее доводил до совершенства несколько бессонных ночей.
– Не надо мучиться, чувства, о которых вы пишете, все и всегда понимают одинаково, независимо от разницы в языках… – успокаивала его Наталия Димитриевич, страдавшая от собственного волнения.
– Весь день мы провели в музыкальном салоне, и хотя окна оставались закрытыми, арфа сама играла одну мелодию, которую раньше я никогда не слышал, и она была такой страстной, что казалось, повыскакивают колки и полопаются струны… – Прибежал он в другой раз, запыхавшись и с трудом переводя дыхание, чтобы сообщить ей, как проходило последнее совместное чтение.
– Это из-за вашей внутренней дрожи. Мелодии именно так и возникают, из совпадающего трепетания чувств… – Она вслух радовалась его гармонии, пытаясь задушить в себе собственную, раздирающую ее какофонию.
43
О следах пастельных цветов, которые она все чаще замечала на его рубашке, он мог и не рассказывать. По тому, насколько они приумножались, можно было догадаться обо всем. Подтверждение она нашла весной 1932 года, когда, не выдержав, решила посмотреть на свою соперницу вблизи. (Возможно, она тайно надеялась, что не встретит ее, что та, другая, девушка просто не существует, что она выдумана, что на самом деле он просто постоянно ее себе воображает.) Зная день и час, назначенный для передачи нового письма, дочь книготорговца Гаврилы Димитриевича чуть не столкнулась с Натали Увиль на улице Князя Михаила у входа в Французско-сербскую библиотеку. Мадемуазель в сопровождении полной дамы как раз выходила оттуда в прекрасном настроении, крепко сжимая в руках какой-то роман, в котором, конечно же, было спрятано обращение к ней таинственного любовника. Наталии Димитриевич хватило одного мгновения, чтобы заметить на верхней пуговице ее платья крошечную точку фиолетовых чернил, тех самых чернил, которыми он всегда выводил буквы, тех самых чернил, которыми всегда были испачканы подушечки большого и указательного пальцев его правой руки.