1964 г.
Дед
И ты оттолкнешь те руки, что попытаются тебя удержать.
У. Уитмен, Листья травы
Вот и сегодня, пора бы уже кончить тренировку, а я снова закручиваю лямки вокруг грифа и уговариваю себя: «Ну только последний разок, и все!» Подергал штангу руками: лямки держат надежно. Подобрал живот. Расправил поудобнее связки и мышцы. Они зашевелились под кожей, подлаживаясь.
Сначала приняли тяжесть ноги. Ожгло подошвы.
Возле коленей я подхватил штангу и рванул вверх. Вдоль спины — я это знаю — отчетливо обозначился позвоночник. Гибкий и совсем не такой крепкий, как думается. Я ощутил каждую косточку.
Вытащить штангу выше не хватило сил. Я «клюнул» корпусом глубоко вниз. Стиснуло напряжение...
Виктор Михайлович Кузьмин посоветовал:
— Брось! Вес не по силам, зачем мучаешься?
Я с трудом понял его. Сердце гулкими ударами заглушило все шумы, даже грохот «железа». Я швырнул лямки на скамью и сел.
Этот год предшествовал Олимпийским играм. И Кузьмин, и я, и ребята тренировались особенно много и старательно. Но каждому из нас не больше двадцати пяти лет. А вот Кузьмин, ему каково?
«Дед», как ласково звали за глаза Виктора Михайловича, выступал шестнадцатый год кряду. И ни разу никому не проиграл. Случай небывалый! Весь мир знал его имя.
Возраст сказался внезапно. В сорок пять лет у Виктора Михайловича обвисли и подсохли мышцы, некогда массивные и налитые. Донял радикулит. Побаливали суставы и печень. Но Олимпийские игры! Каков финал! Отказаться, черт побери, не так просто. И он упрямо таскал «железо».
Сегодня тренировка не клеилась: потрясла новость. И мы слишком усердно спорили. Газеты, захватанные руками, валялись тут же на скамейках.
Юрий Бубнов выкинул номер. Кто бы мог подумать: из легкого веса махнул в категорию Кузьмина! И никому не сказал об этом. И вот спустя четыре месяца три из четырех рекордов Деда отобраны в один день!
— Бубнов с возрастом плотнел, а границы весовой категории неизменны, — кипятился Павел Продолговатый, автомеханик, прозванный так за высокий рост. — Плюнуть на успех и привычные веса? Страшно. Вот и терпел. С кожи да мускулов сгонял до пяти килограммов!
— Я-то знаю, — многозначительно отозвался Николай, низкорослый крепыш, шахтер.
Я познакомился с ним в Макеевке на руднике, где работал сменным инженером. Сдружились. Вместе начали тренироваться. Вместе вошли в сборную команду страны.
— Знаю сгонку! — Николай сдавил ладонями худое лицо.. — Все как после блокады. Хлеба позволительно малюсенький ломтик. Гарниры тоже не для меня. Подавай выжимки. А пить? Сгораю от жажды, а можно два стакана после тренировки, и конец. Гляньте, — он выставил руки, — таких крупных вен и тонкой кожи не сыщешь.
— А кто неволит? — внезапно вмешался Виктор Михайлович. — Ну кто? Сам, сам!
— А кто вас неволит в возрасте тренироваться? — обиделся Николай.
Кузьмин даже присел от ярости.
— Не забывайся, малый! — Он выругался. — И спорта не нюхал, а раскис.
«Эге, задели тебя рекорды Бубнова! — подумал я. — Зашалили нервишки». Я поставил штангу на стойки. Прошелся, налаживая дыхание. Вытер пот.
Мимо прокосолапил надутый Виктор Михайлович.
Продолговатый заговорил тоном пониже:
— Бубнов из-за сгонки слабел. С первых мест в мире скатился на шестое. Ты бы, Коля, тоже перекинулся в легкий вес.
— Не глупи, — возразил Николай. У него было смущенное и расстроенное лицо. — Чуть что, и в крайность. Такой спорт?! Брошу лучше! — И зашептал: — Бубнов донял Деда. Почти нокаут. Ясное дело, он из семи чемпионов мира самый пробиваемый: возраст. Откуда черпать силу? Вот и долбят. И крысятся. Сначала Сашка Вадков. Теперь Бубнов. Подожди, американцы привезут Роберта Хайна. Вот свалка выйдет!
Я вытянул ноги, дав мышцам свободу. Они затвердели крупными желваками. Я подумал, что неплохо бы отмассировать их. Решил сбавить нагрузку. Перехватишь — жди, пока отойдут.
Виктор Михайлович стучал штангой на дальнем помосте, перебрасываясь замечаниями с тренером Кислицыным.
— Дед всыплет, — не унимался Павел Продолговатый. — Нашли слабенького. У него рекорд в жиме. С налету не возьмешь.
— Положение Деда не из приятных, — посочувствовал я. — Рисковать именем. Проще уйти на покой.
Виктор Михайлович принял вызов и жизнь подчинил одной цели: победить на Олимпийских играх!
Он обладал звериным чутьем на работу. Выполнял ее ровно по физическим возможностям. С величайшим искусством извлекал из организма нужное усилие, не будоража нервов. Намеренно входил в опасные перегрузки. Но как искусно сочетал их с малыми и средними тренировками! Как скупо расходовал себя!
На массаже Кузьмин обычно дремал. А тут не жалел массажиста. Рьяно поучал, с какой силой и как обрабатывать разные мышцы. Десять потов с человека сходило, а не отпускал.
После тренировки, разумеется, мылся под душем. По четвергам парился в бане. Шел туда как по делу: «Выгнать усталость. Суставы прогреть для профилактики». Витаминами пичкался до смешного. Каждое утро обязательно. А перед тренировкой — дополнительный порошок. Отрекся от развлечений. В десять часов покидал самый интересный спектакль или выставлял гостей из дома. Избегал солнца, боясь слабости. Не купался.
В день отъезда на чемпионат Союза я размялся и пошел в душ. Разделся.
— Спишь в ней? — дернул за майку Кузьмин.
— Да.
— Напрасно. Плечи после работы усталые. Тепло подавай. Рубашку. Чтобы во сне не застудить. А майка? Не годится, Борис. — Виктор Михайлович взял мои ботинки. — И каблуки низковаты. Штанга в подседе валит. Подбей.
На чемпионате Советского Союза в Ленинграде Кузьмин все же уступил Бубнову первое место.
После своего выступления я пошел к Деду. Цвела белая ночь. Прозрачный разлитой свет. Мы сидели с ним в гостиничном номере. Из растворенного окна набегала прохлада. Отстукивали шаги прохожие. Света не зажгли. Лица сейчас ни к чему. Все от души.
Я раскинулся в кресле, забросив ноги на стул. Побаливала натруженная поясница. Истома.
«Чертовски приятное состояние после победы, — наслаждался я покоем. — Мир ласковый, и жизнь сказками баюкает. Все по плечу».
А Кузьмин вспоминал. Называл имена.
— Быстро позабылись, — качал он головой. — А я ведь с большинством из них выступал. Знаменитые люди. — И негромко скомандовал: — «На помост вызывается Виктор Кузьмин! Москва». Красиво звучит!
А я услышал возгласы публики. Даже жаром дохнуло, словно из полного зала.
— Шестнадцать лет тренировался и поругивал «железо». Три раза бросал. А въелось! Мясом приросло. Ох, жаль!
Я вытащил из портфеля бутылку.
Где-то часы гулко пробили полночь.
— К случаю! — усмехнулся я и подумал: «Сближают испытания. Посердечнее становимся между собой».
— В жиме не добрал семи килограммов. Юрка и насел. Публика за него. Старики проигрывают — все радуются. А он молодец. С лица свеж. Выступал азартно, — бесстрастно говорил Кузьмин. — Только долго не протянет. Последний взлет. Бубнова сгонки измотали. Упустил время. Ох, и тяжело он в Риме сгонял вес! Дня три почти не ел. В бане парился. Носился в шубе как угорелый. Едва сбросил вес. И следом шесть часов на помосте отбухал. Выносливый. А выиграл и смеялся: «Не Кузьмин — съел бы я свою золотую медаль».
Кузьмин ухмыльнулся.
— За четыре часа до выступления обедали вместе. Смотрю, тащит простоквашу. Я за руку: «Эй, нельзя!»
А на соревнованиях, как нарочно, результат с австрийцем одинаковый. Зато у Бубнова собственный вес на двести граммов меньше. Ему и присудили первое место. Вот тебе и простокваша! Австриец от обиды чуть в обморок не упал...
Кузьмин шагнул и лег грудью на подоконник.
— А он, чудак, тянул. Четыре года еще выступал, гоняя вес. Конечно, здоровье не то. Сегодня перед толчком вылакал термос черного кофе. Нервишки шалят. Не кофе — сплошная чернота. Разве это дело? Махнул бы в мою категорию четыре года назад — себя бы сохранил и результаты: другим несдобровать! Сейчас что? Выигрыш из последних сил.
Я тоже подошел к окну. Выпили. Вино слегка горчило.
Неоновый свет, как легкая ткань, накрывал сквер у Русского музея. Дорогу, мягко пригибаясь, пересекла кошка. Нырнула в кусты.
— ...Раньше Крайнин юлил передо мной. Я чемпион, он на помосте — коза паршивая. Проку никакого. Теперь в спортивных начальниках. Велеречив. Морда выхоленная. Однажды пожаловался ему на усталость. Снисходительно посоветовал отоспаться и еще три года выступать. Простить себе слабости не могу... За что человека выдвинули? Бездарен, — без обиды в голосе говорил Кузьмин. — Сегодня я вес по правилам выжал. Придраться всегда можно. Крайнин и придрался. Жюри отменило результат. Третья попытка не вышла. Сгорел я. Вот и разрыв в семь килограммов... Да ты его не знаешь, ты в школу еще бегал. Я его прозвал «Уо»: умственно ограниченным. Не забыл. Сквитался.
Я не утешал Кузьмина. Впереди неизбежно ждало то же самое: проигрыш.
В философии это называется борьбой между старым и новым. Между отмирающим и нарождающимся. Объективный закон развития.
В спортивных репортажах пишут: Победила юность».
В народе говорят: «На чемпиона сыщется свой чемпион. На рекорд — новый рекорд».
Тренер Кислицын вымолвит: «Судьба!» И вычеркнет человека из памяти.
— Вот и пришло мое время. Возраст — плохой товарищ. Уйду я из спорта. — Кузьмин сунул в карман руку и зашагал по комнате. — А знаешь, что на это скажет чуткий тренер Кислицын? — Кузьмин словно прочитал мои мысли. — С глаз долой — из сердца вон! Да-а... Долго и упрямо стоит за свои мысли и дела человек. В обидах, в ошибках изобьется. И, кажется, заметен в жизни. А ушел — будто и не был. Словно камень в воду. Всплеск — и разошлись круги. И зеркало, а не вода. Из-за таких вот Кислицыных...
На будущих Олимпийских играх борьба предстояла ожесточенная: американцы уже ярились, считая медали. Тренеры решили не рисковать призовым местом в легком весе — Федор Кубасов явно проигрывал японцу и американцу — и наметили выставить в одной весовой категории Бубнова и Кузьмина. Атлеты опытные. Полмира за плечами. И судейскую несправедливость испытали. И свист опьяневшей публики. И поврежденные суставы бинтовали туго, страхуя. И усталость вминала их в кресла, слабя мышцы. Тут бы закрыть глаза и позабыться. Но снова зовут на помост. И штанга ждет, как бессердечие целого мира. И путь на помост никак потом не припомнить. И яростное пробуждение — тяжесть в руках и крик мышц! Море непокорных мышц. И жизнь миллионами нервных клеток страждет, поет и тащит «железо».