Распустил нюни, и вялость тотчас сковала. Похрустывают суставы.
А листья за окнами не унимаются. Шумят, как ручей. Бросить бы все, и айда бродить по свету!
На сей раз приседаю в ритме, стараясь внизу пружинить ногами. Тогда легче вставать. Кружатся перед глазами серые пятна. Сердце, как плохо закрепленный мотор, рвется в разные стороны...
Не могу успокоиться. Не могу вздохнуть полной грудью. Дышу часто, как кролик. Ноги затвердели. Плохо. Мну их пальцами. Камни, а не живое мясо. Совсем не поддаются массажу. Мну сильнее. Предательские уплотнения! В них прячутся усталость и боль. Вот после такого и не могу спать.
Мне 33 года, а ночами меня преследуют кошмары.
Внезапно оживут в памяти забытые соревнования. Даже в забытьи, а колотит. Дрожу, обливаюсь потом. Стон. Гвалт. Прыгает штанга.
Если в спальне хоть немного душно — сразу «оказываюсь» в кабаре. Табачный дым. На висках горит нашатырь. Жаркий, согретый десятками тел воздух. Запах вина. Вскакиваю, конечно. Не могу так спать. Подолгу проветриваю комнаты. Жена обижается.
Бедные мои ноги! Есть ли там вообще здоровое место? Стопа — залечил недавно. Ахиллово сухожилие вот-вот лопнет: нагрузки измочалили.
С левым коленом дрянь. Поплатился за собственную глупость. Доверчив был. Кое-кому моя победа костью застревала в горле. И подсунули вместо магнезии тальк. А тальк скользкий. Рванул штангу — руки не выдержали. Штанга на колени. 190 килограммов!
Плечо — тоже неприятная история. Тренер особенно не любит вспоминать. Дело давнее, конечно. А я три месяца не мог сам одеться!
И так все надоело и опротивело, что не интересен я даже себе. И люблю по-настоящему, пожалуй, одно — сидеть. Вот так, как сейчас, безвольно, бездумно и часами. А если знаю, что от меня никому и ничего не надо, получаю особенное удовольствие. Выходит, возраст не только календарь. В школе бы этому не мешало учить.
Теплынь, а я замерзаю. Сбрасываю мокрую майку...
Тренер страшно удивлен и переспрашивает меня:
— Прибавить еще шестьдесят килограммов?
— Да, — требую я.
— Ты что? Спятил?
— А заметно?
— М-м-да. — Он заглядывает мне в глаза. — Да как будто нет. — Пожимает плечами.
Мои глаза всегда предавали меня. И он это знает. Но сегодня я выдерживаю испытание.
— Так мы поставим диски? — спрашиваю я.
— С таким весом еще никто и никогда не приседал.
О, он всегда прав, мой тренер. Я не возражаю: пусть выговорится. Все равно будет по-моему.
— Это, — он выразительно хлопает рукой по грифу, — тебе не под силу. А потом — сам знаешь. — И кивает головой на мои ноги.
Я жду.
Он снова не выдерживает и пускается в пространные объяснения, из которых следует, что мое здоровье и счастье — единственная забота и цель его жизни.
Он лжет. Моя сломанная нога и его новая дорогая квартира — события одного и того же года и месяца. Он умеет красиво говорить, рыцарь дармовых денег. А околпачивать — еще лучше! Не его учить. Я хорошо знаю своего тренера. Даже слишком хорошо. Слишком потому, что знать столько о человеке, сколько знаю я о нем, трудно. Почти невозможно. А я знаю. Где в карман плывут деньги, да немалые, мир познается быстро.
Если бы это была только жадность! Я сам заблуждался. Думал, общее дело. Верил. Соглашался. Не жалел себя. А срывался — и всегда один в тоске, в горе.
Тренер молчит. Он что-то соображает.
Я догадываюсь что.
В зале всегда шляются бездельники, «друзья» спорта и выпивки. Народ болтливый. И если мне повезет (мне это абсолютно безразлично), «друзья» разнесут новость по всему городу. Газеты тем более не останутся в стороне. Сыграют на патриотизме, силе нации. И сборы и моя марка поднимутся. И все мы заработаем.
Я смотрю на тренера и уже не сомневаюсь в своем предположении. Он и в самом деле думает о хлесткой рекламе. Вот он косится на мои ноги, мысленно ощупывает, пробуя их крепость. Глаза — угли горят. Сорвать бы банк! Он снедаем трусостью и алчностью. Не прогадать бы!
Но тренер пытается спрятать суть дела. Он любит, когда все благопристойно.
Выдавливает улыбку.
— Черт! С тобой не договоришься. — Мнется. — Все видят, я против!
Меня забавляет это неуклюжее притворство волка из «Красной Шапочки».
— Ну, что ты стоишь? — не выдерживает он. — Пробуй. — И на всякий случай отходит к дверям. Там «друзья». Лица у них прямо-таки светятся восторгом. Подвезло! Тренер разводит руками: «Моя совесть чиста. Поди уговори такого. Несносное упрямство!»
Я знаю, на уме-то у него другое: «Какова находка! Реклама, и никаких затрат! Игра стоит свеч...»
Злость? Обида? Их у меня нет.
Почему я рискую? Ведь тяжесть, признаться, страшная.
А вот почему.
Миллион — страховая цена моих ног.
Как я раньше не застраховался, болван! Ведь деньги за искалеченную ногу — сразу на бочку. Эх, сообразил бы года три назад — скольких мучений избежал! В славе тогда жил. Она бы свое сделала. И страховые условия отхватил бы повыгоднее. И сумму пожирней! Честное слово, с них не грех и взять побольше. Но кто знал? Всегда так: задним умом крепок.
Я застраховал ноги после той истории с тальком. Сам-то не хотел страховать. Компания уговорила. Опять реклама.
Условия договора вызубрил наизусть. Со знающими людьми переговорил. Дело верное, не сорвется.
Сейчас побольше разверну больную ногу стопою наружу. Вес на штанге достаточный.
Затем резко вниз... Я проконсультировался с нашим лучшим хирургом. Он уверен: отрыв костной ткани обеспечен.
И миллион мой! Плевать на всех и жить!
Ладони скользят. Гриф влажный. Пот с моих рук. Эх, судьбина!
А ветер унес белые борозды.
Огромная тяжесть согнула гриф. Сейчас. Ноги врастают в пол. Едва-едва отрываю их.
Шаг. Штанга вздрагивает. Я замираю. И мы долго раскачиваемся вместе.
Прислушиваюсь к тяжести на плечах. Осторожно, а то сломает, да только не в колене.
Левую ступню в сторону. Кажется, все.
Приседаю! Оно! Рвется что-то в колене! Боли не чувствую...
Удивительно, но я, кажется, могу встать!..
Потом сижу, отдыхаю. Холодная стена приятна освежает разгоряченную спину. Меня колотит от возбуждения. Страха нет.
Незаметно ощупываю колено. Досадно. Это не то, что мне нужно. Придется повторить, чтобы наверняка.
Закрываю глаза. В душе пустота, ни единого чувства в ответ. Словно не я, а кто-то другой калечит свои ноги.
Вероятно, мал вес: я неплохо поднялся с ним. Надо еще добавить. В этом все дело.
Преодолевая неприятное ощущение какой-то перемены в суставе, иду к штанге. Иду ровно, как всегда.
Надеваю диски. Тренер услужливо помогает. Суетится.
Да, раньше один вид вереницы больших дисков перевернул бы меня. Сейчас нет. Много, ну и что?
Какой-то шум.
Ого! Половина зала уже забита. «Друзья», как стая голодных собак, уселись кругом.
Толпа растет. Люди жадно разглядывают меня и штангу. Десятки нетерпеливых глаз.
Тренер взволнован. Я толком и не пойму, что он говорит. Он забегает вперед и заглядывает мне в глаза. Его снова терзают сомнения. Он противен мне. После я все скажу ему. Все, что думаю!
...Тяжесть, словно гигантская рука, с неимоверной силой придавила меня к полу. Я увидел прямо перед своим лицом серые выщербленные доски помоста. Совсем близко. Штанга сжала меня так, что рот свело судорогой, и он съехал в сторону. Дышать! Невозможно дышать!
Гриф с прокладкой из ваты глубоко втиснулся в спину.
Бросить!
Нет! Нет! Поздно!
В глазах не сумрак. В глазах ночь! Кровь кипит. Раскаленная, обжигает.
Тело больше не мягкие мышцы и податливая плоть. Я слит из железа.
Что это?!
Руки рвануло в стороны. И... тяжести нет. Легко! Звон и грохот! Тупые удары и треск! Падаю назад.
Почему назад?!
Железный скрежет.
Одинокое металлическое дребезжание.
Тишина. Это гриф. Не выдержал металл — лопнул возле втулки. Гора сваленных дисков, проломленные зубастые половицы, щепки, куски штукатурки.
Оседает белая пыль.
Я сижу на полу.
В окна с тополей плывет пух. Кружится по залу. Бесшумно ложится на пол.
1960 г.
Король
Хорошо, когда в желтую кофту
душа от осмотров укутана!
В. Маяковский
«На ночных дежурствах всегда найдется свободное время, — подумал надзиратель. — Гуляй по коридору — и все дела. Выстави стул на порог и спи».
Он снял галстук и бросил на стол рядом с фуражкой. Ослабил ремень на брюках. Вытащил стул поближе к дверям. Сел.
Тихо. Потом уловил гудение труб отопления и легкое потрескивание электрической лампы над дверью.
Ночные дежурства лучше дневной суеты. Вызовы, приемы новичков, драки. Особенно хлопотно в банные дни. А ночью никто не надоедает. Спать все хотят.
Подошел к вешалке. Вытащил из кармана форменной тужурки журнал. Нащупал плоский флакон с водкой. Взглянул на часы и решил: не стоит. Взбодрит, а потом навалится сон, хоть на пол ложись. Уже было так. Хорошо, что дежурный с третьего этажа свой парень. Разбудил — и ни звука.
«Зайду к нему поболтать. Посмотрю журнал и зайду». Надзиратель сбросил ботинки и развалился на стуле. «Тропс», — прочитал он название журнала вслух. — «Тропс». У него была смешная привычка читать наоборот названия фильмов, газет, компаний и вообще все слова, особенно те, что красуются на фасадах домов.
«Ого! Быстро обернулся Шапиро. Месяц. — Он прикинул в уме. — Нет, ровно двадцать дней. Недаром говорил, что материал на колесах и дело за фотографией. О, снимок ничего!»
Это была обычная журнальная фотография и даже не во весь лист. На гладкой меловой бумаге был запечатлен просторный плац, не то с выгоревшей, не то вытоптанной жухлой травкой и пыльными плешинами. Рослый, сбыченный человек, расставив ноги попрочнее, склонился к штанге. Сбилась на затылок фуражка с кокардой. Набок съехала большая связка ключей. Поодаль на скамейке сидят стриженые парни с белыми полосками вместо глаз. Чтобы скрыть преступников. Своеобразная тюремная этика.