Себя преодолеть — страница 15 из 34

Из аккуратного словесного ручейка под снимком вытекало, что человек в форме — знаменитый Король, неоднократный чемпион мира и спортивная гордость нации.

«Очередная тренировка с заключенными. Он и на покое с пользой служит отечеству». Надзиратель прочитал последнюю фразу и криво усмехнулся. Пододвинул ботинки под ноги: каменный пол леденил ступни.

«От Короля до Толстого живота. Очерк. Х. Шапиро, спортивный обозреватель». Надзиратель насмешливо протянул:

— Мерси, Орипаш, мерси боку. — Он остался верен привычке выворачивать слова наизнанку, даже фамилии.

Как случается с людьми, о которых часто писали, он сначала бегло просмотрел всю статью, чтобы уловить смысл. И лишь потом углубился в нее по-настоящему.

«Знаменитый Король»! Под таким именем знал его весь спортивный мир и даже младенцы в детских колясках. Маленькие и грандиозные палацетто, паласы, халле, залы! Ваши стены хранят память об этом удивительном спортсмене и неизменном триумфе, вечном спутнике его выступлений.

С ваших подмостков музыканты и поэты, артисты и дипломаты покоряли зрителей умом и талантом. Великий Король покорял силой. Силой без страха — этим золотым слитком человеческой породы. «Бороться без страха» — не есть ли сей девиз наивысшее выражение жизни?! Его поединки и победы — мужской голос в визгливом хоре кастратов. Солнце в гнилом подвале!

Да, наш Король не ведал страха. На заре своей спортивной карьеры, еще не оперившийся птенец, он приезжает в Осло на турнир лучших гиревиков мира и смело атакует русского геркулеса Синицу. Тогда он поднял столько же, сколько и многославный русский богатырь. Судьбу золотой медали чемпиона решил собственный вес атлетов. Король оказался на сто граммов легче соперника и был объявлен победителем. А русский заявил журналистам: «Я желаю одного, чтобы это равновесие сил сохранялось как можно дольше». Равновесие не устраивало Короля. Он набирал силу и расправлял плечи. И на следующий год Синица уже развенчан.

На пути к короне «тяжеловеса номер один» встал грозный Ян Ренсен. Ренсен в молодости работал корабельным плотником, и уже в те времена о нем складывали легенды. Бревна и огромные якоря теряли тяжесть в мощных мозолистых лапах парня. Он заменял две бригады рабочих и небольшой мотор и просил только об одном — не мешать работать. Пять литров молока Ян выпивал лишь за первые три часа работы! Читатели, вероятно, помнят фотографию Яна Ренсена с экс-премьером Экю. «Сила и мощь нашей расы — это вы, непобедимый Ян Ренсен!» — воскликнул Экю, прикалывая Яну «железный крест».

Нет, сила и мощь за нашей «королевской» расой!

После поединка в Берне руки плотника Ренсена больше не годились ни на что другое, как снова разделывать бревна на верфях.

Уже первое движение троеборья — жим — показало: Ренсену несдобровать. Железные руки мальшшки Короля выжали небывалый вес. Рывок не дал преимущества ни тому, ни другому. И вот заключительное упражнение, венец соревнований — толчок. Движение, в котором сливаются мощь жима и резкость рывка. Как говорят штангисты, толчок всех ставит на свои места. Король занял трон, подобающий его спортивному прозвищу. Ян Ренсен разревелся в раздевалке и отказался выйти на пьедестал почета. Цифра «два» была невыносима для экс-чемпионского самолюбия.

А потом поединки с русскими, французами, немцами. Зрелость. Мужество. Опыт. Девять лет спустя после Берна — первый горький проигрыш нынешнему чемпиону и властелину помоста, известному под несколько грубоватым прозвищем Толстый живот.

Да, закончилась достославная эпоха Короля. Король покинул помост. Уже пять лет не слышно его имени на соревнованиях. Реже и реже встречаются у любителей его автографы.

Но отечественный спорт не осиротел. Наш Толстый живот — первый в мире и приумножает славу Короля!

Король, как тебя забыть! Тебя помнят бесконечные толпы. А ты помнишь пот? Это соленое вино победы и поражения! Пот каплями срывается и растекается по рукам, груди, ногам. Дрожат руки, перепачканные белой магнезией. Усталая улыбка и безмерное счастье. И, кажется, нет силы, способной свернуть тебя. Какое глубокое счастье — победа! Все в мире прекрасно. Могучий человек, люди приветствуют тебя!»

Надзиратель закрыл глаза. Опустил голову. Жирные ощечья расплылись по воротнику.

«Король... Было, было... И звучное имя, и титулы, и жадное подобострастие. Легко я привык к ним. Живут во мне. Не желают умирать».

Под дремлющими веками беззвучно, с быстротой молнии, проносились одна картина жизни за другой.

«Спортом занялся лет в двенадцать. По-мальчишески мечтал об одном — быть первым. Не помню, стал ли я первым. Наверное, нет. Но сдачи давал аккуратно. И здорово лазал по деревьям.

В шестнадцать лет возмечтал о другом. Пусть спорт сделает меня красивым, гибким и неутомимым, как Маугли. Нет, не из желания нравиться людям. Велико наслаждение носить красоту в себе. Не глазеть на кого-то и завидовать, а носить в себе. Я не знал, что за штука — страх. Быстрины, коряги, змеи в весенний паводок — мы вместе. Ноги сворачивает судорога — я набираю воздух, погружаюсь в воду и разминаю мышцы. Меняю стиль и смеюсь над судорогой. Холодно? Кручусь и бью ногами по воде. И кровь ускоряет ток, согревая меня.

Босиком, в коротеньких трусах бегал часами. Пружинистый шаг. Легкое дыхание. По просекам, полям, по обрыву над рекой. Слепни гонялись за мной. Я — прыжок вверх, потом — вперед. И снова один. В шестнадцать лет я сильнее закаленного мужчины. Не знал табака, водки, головной боли и хруста в суставах. Криком радости встречал рассветы. Не сонная колода, как сейчас. Я прыгал к окну, и мои ноздри трепетали, вдыхая пар земли, туман, запахи лугов, леса.

В восемнадцать лет я побывал на соревнованиях. В ту ночь, проплутав до рассвета, поклялся стать таким же сильным, как те могучие люди.

В двадцать один год, сокрушая всех на своем пути, я нежданно-негаданно — первый из первых! И все: луга, лесные просеки и красота — провалились в черную яму тщеславия».

Надзиратель открыл глаза. Крякнул. Погладил, растирая, затекшие шею, ноги. Подумал со злостью: «Все мы — жизнерадостные кретины с зубным порошком «Детский» вместо мозгов. И вообще самый правильный взгляд на жизнь — юмористический. Как на колесо смеха».

Взял журнал с колен.

— Ну не смех ли?

«Судьбу золотой медали чемпиона решил собственный вес атлетов. Король оказался на сто граммов легче соперника и был объявлен победителем».

— «Сто граммов», — передразнил неизвестно кого надзиратель. — Результат с русским получился одинаковым. Вес перед соревнованиями — тоже. Провели повторное взвешивание на сцене. Мы разделись догола. Сначала взвесили Синицу. Закутали в национальный флаг — и на весы. Потом меня. Пока толкались вокруг русского, я намочил в бандаж, Вот и золотая медаль! Ха, ха, ха!

Надзиратель смеялся, вспоминая подробности.

— А поединок с Ренсеном в Берне? Ха!

«Железные руки малышки Короля выжали небывалый вес». Ха-ха, и в самом деле, колесо смеха! Я никогда не выиграл бы у Ренсена, если б не случай. На разминке чувствовал себя паршиво. И смирился с серебряной медалью. Сам Ян Ренсен будет первым! Стою за занавесом и жду вызова на помост. Занавес бархатный, тяжелый, с золотым шитьем. Слышу, тренер Ренсена спрашивает у него позволения посмотреть мой подход, дабы правильнее распределить силы. А Ренсен в ответ: «Зачем? Сопляку не выиграть! А обращать внимание на падаль всякую — чести много». Словно грязь из-под колес мне в лицо. Колотит от возбуждения. Не дождусь подхода. «Ах ты, туша мясная! Умру, но обойду тебя!»

Я таким злым никогда не был. Не руки — пресс. Точно подменили. Один вес — легко, второй — еще легче. А взял третий — Яна чуть удар не хватил: в коронном движении проиграть семь с половиной килограммов!

После поражения Ренсен делал глупость за глупостью. В летах, поистасканный жизнью, он вознамерился не пускать меня вперед. Наверное, года три и попридержал бы, пока я наливался силой, да увлекся. Ему бы отдыхать и свежестью «давить» меня: силы-то хватало. А он помногу тренировался. Согнулся под усталостью. И под откос! Перетренировка.

Я помог: толкал его на глупости. Заявления с умопомрачительными прогнозами печатал. Небылицы пускал о своей спортивной форме. Из последних сил рекорды вытягивал. Лишь бы досадить ему, убить волю, лишить покоя, взвинтить нервы. Ренсен и клюнул.

Мне тоже, ох, как было нелегко! Но я был молод. А Ренсен сломался. «А потом поединки с русскими, французами, немцами. Зрелость. Опыт. Мужество».

Надзиратель презрительно фыркнул:

— Не слишком ли громко сказано, писака? Была обычная работа, будничная, надоевшая. Мой друг Таракан, прозванный так за черные фатоватые усики, прямо говорил: «Айда в конюшню таскать «железо». А уходя из клуба, заявил газетчикам: «Пусть поищут новых лошадей. С меня довольно».

Эх, как он, бывало, на пари клал первого встречного! Редкий удар, без осечки. «Никаких культурных околичностей!» — тоже его девиз.

А в раздевалке всегда показывал соперникам свой бицепс и нагло заявлял: «Дрожите, фраера. Сейчас я разденусь!» Один раз набил рот клюквой и во время жима раздавил. Как настоящая кровь изо рта. Зашатался, ноги заплетаются. Мы за кулисами поумирали со смеху. Зато публика горой за Таракана. Едва судью не забросали бутылками, когда тот не засчитал вес: Таракан сжульничал и здорово поддал штангу коленями.

Перед вызовом на помост Таракан заводил патефон и мчался к штанге под марш тореадора! Взбешенный, невменяемый.

«Но отечественный спорт не осиротел. Наш Толстый живот первый в мире и приумножает славу Короля».

— «Приумножает!» — Надзиратель сплюнул и вытер губы. Попробовал языком пломбу. Зубы больше не ныли. — «Властелин помоста», «не осиротел». А мы его звали даже не Толстый живот, а похуже — Акулий желудок. За ледяную жестокость и беспредельную тупость. Таракан служил во флоте и рассказал один случай. Акуле распороли брюхо — и в море. Выдранный желудок на крючок. Через минуту акула сожрала собственные внутренности с крючком.