— Глушитель, — встретил меня новостью Хосе. — Оторвался глушитель, папа.
Хосе достает инструменты и задумчиво смотрит на землю. Он не представляет себя под машиной. Раскладывает инструменты красивым рядком.
Толстый парень-негр стоит рядом и сопит, разглядывая нас. Хосе разглядывает инструменты. Я сижу на обочине...
...Из-под машины торчат две грязные пятки. Хосе наклоняется и вежливо подает инструменты толстяку. Потом открывает капот и долго смотрит на радиатор. Ни один мускул на лице не выдает его чувств. Так же молча закрывает.
Толстому парню помогает его товарищ, смешливый мулат. Из-под машины несется хихиканье вперемежку с надрывным кряхтеньем толстяка.
Через сорок минут все готово. Я в машине жду Хосе. Он расплачивается с работниками. Едем. Под машиной трескучие взрывы.
— Хосе, они починили глушитель?
— Да, — отвечает помрачневший Хосе, — закрепили проволокой. — И зло бранится.
— Дорого обошелся ремонт?
— Три песо.
— Возьми деньги.
— Пустяки, папа. — И замысловато выругался по-русски.
Хосе устал. Лицо осунулось. На каждой остановке он выпивает по чашке кофе и всю дорогу беспрерывно тянет крепкую сигару.
— Хосе, останови-ка.
— Зачем, папа?
— Угости ананасом. — Я делаю это нарочно. Он сильно устал, и ему надо отдохнуть.
Солнце уже перекатилось на запад. Но по-прежнему невыносимо жарко.
Хосе достает из багажника ананас. И я не могу понять, почему вместе с «ушастыми» плодами лежит продымленный глушитель. Он ведь прикручен проволокой под машиной. Переворачиваю тяжелый глушитель.
— Хосе, что это?
— Понимаешь, папа, пять песо. Они требовали пять песо. А за пять песо в Гаване мне приделают новый, а не прикрутят проволокой это старье.
— Но они его прикрутили. Я сам видел!
— Потом оторвали. Я не дал им пять песо, и они оторвали глушитель.
Теперь мне понятно все: и почему хмурился Хосе, и почему не взял деньги, и почему ругался по-русски.
Хосе бегает возле багажника и показывает, как спорил с этими вымогателями и как они оторвали потом глушитель.
— Поехали, папа. — Хосе нажимает на педаль.
Из мотора раздается виноватое повизгивание.
Хосе стоит в позе матадора, готового нанести свой последний удар. Стоит над открытым двигателем. Он дергает тоненькие проволоки в пластмассовой черной коробке.
— Жми!
Я покорно нажимаю стартер. Визг на полтона выше.
— Отоматик, — безапелляционно выносит свой приговор Хосе и щелкает капотом. — Толкай, папа!
Я вылезаю из машины и ищу, где бы поудобнее навалиться. Хосе усаживается за руль. Машина не заводится.
— Хосе, — я показываю на «виллис», набитый солдатами. — Он катит к нам.
Хосе поднимает руку. Совещается с шофером. Я в машине с тоской жду решения.
Хосе садится рядом и сообщает:
— Сейчас они подтолкнут, папа.
Короткий толчок — и хруст раздавленных стекол. Хосе стонет, как от зубной боли, и выпрыгивает из машины. Снесен задний фонарь. Хосе хватается за голову и стонет громче. Стонет и раскачивается над съехавшим набок фонарем.
Снова сидим в машине. «Виллис» подталкивает. Катимся вперед. Мотор оживает. Хосе смеется и машет водителю «виллиса».
Хосе гонит «бьюик» во всю мощь трехсотсильного двигателя.
Недалеко от Гаваны шоссе с односторонним движением. Два самостоятельных рукава. Мы мчимся в крайнем левом ряду. Впереди тоннель. Хосе принимается обгонять грузовик. Грузовик тоже на предельной скорости. Тоннель разевает черную пасть шире и шире.
— Но нормаль! Парэ!
Поздно. Хосе не успевает закончить обгон, и перед нашим носом стремительно растут бетонные. разграничительные надолбы между двумя тоннелями.
«Как глупо!» — мелькает в голове мысль.
Хосе пробует тормозить. Но грузовик не снижает скорости, и нам некуда податься. Сейчас надолбы опрокинут машину. Хосе рванул руль. «Бьюик» пошел направо. Слева нас царапнули надолбы. Грузовик завизжал тормозами и отвалился в сторону. Теперь мы несемся чуть ли не поперек шоссе — на другой автомобиль, мирно кочующий в своем самом спокойном первом ряду. Проскакиваем от него на расстоянии меньше ладони. Проскакиваем большой черной торпедой и уносимся вперед.
Я тяжело дышу.
Хосе радостно колотит себя в грудь и кричит:
— Хор-роший шофер!
Теперь мы обгоняем древний, весь проржавевший автомобиль. Мы снова на осевой линии. Борта автомобилей быстро сближаются. Сейчас будет удар. Я вижу загорелое лицо, склонившееся над рулем. Человек, ничего не подозревая, прикуривает. В следующий миг, буквально опалив дыханием ржавый автомобиль, мы катим дальше.
...Океан справа. Штормит. Волны заливают шоссе. Потоки зеленой воды журчат под колесами. В лицо летят горькие брызги. Поднимаю стекло и тяну за плечо Хосе.
— Парэ, парэ!
Он с жалостью оглядывает меня.
Возле дома я желаю ему весело отпраздновать день рождения.
— Хосе, завтра готовь машину. Поедем в Пинардель-Рио.
— Идет, папа. — Хосе машет рукой. На руках мазут. Хосе вытирает ладони платком.
— Боже, мама скажет, что я совсем не шофер, а механик!
1963 г.
Венский турнир
Мы ждем соревнований. Слоняемся, томясь бездействием. Читаем австрийские газеты. Рекламы занимают половину выпусков. Обязательно есть приложение — «Отдел любви и брака», если его так можно назвать. Мелким, убористым шрифтом сообщается всем страждущим, где и как найти себе подходящую жену или мужа. С каким капиталом можно рассчитывать на успех. И неплохо, если будущий супруг или супруга окажутся не слишком высоки ростом, бережливы и добропорядочны...
Рядом с переводчиком сидит Стогов. Хмурый, неразговорчивый. Переводчик нашел заметку о предстоящем чемпионате мира и читает:
— «В легчайшем весе борьба развернется между американцем Чарльзом Винчи, русским Владимиром Стоговым, японцем Иосинобу Миякэ и венгром Имре Фельди...»
— Фельди? — переспрашиваю я иронически и смотрю на Стогова.
Стогов не заставляет себя ждать.
— Ты напрасно, Юра. Я знаю Фельлди. Такая «закуска»...
Через день я убедился в правоте Стогова. А пока мы молчим, и я исподтишка разглядываю товарища. Удивляет его голос, резкий, раздраженный. Я догадываюсь почему и ищу подтверждений. Скулы у Владимира заострились. Лихорадочный румянец проступил на щеках. «Горит», — убеждаюсь я и сочувствую. Понятно, ждать встречи с такой «злой» компанией — занятие не из приятных.
А ждать надо уметь. Тысячи раз переживаешь предстоящую борьбу. У новичка такое ожидание иногда сжигает все силы. Отнимает сон, покой, свежесть, бывает — и волю.
Борьба нервов. Эту невидимую борьбу еще до встречи на помосте проиграл американец Чарльз Винчи. Постоянные поражения от Стогова, предчувствие своей обреченности в этих поединках разрушили уверенность.
На помосте Винчи был жалок. Не сильный мужчина, а растерянный кудрявый мальчик. Что в его поражении виноваты именно нервы, меня убедил следующий день. Разминаясь после соревнований, Винчи поднял в рывке 105 килограммов. Те самые 105 килограммов, которые он так и не смог осилить вчера. И это на другой день после изнурительной борьбы до глубокой ночи. Когда обычно хочется только одного — отдыха, а мышцы, кажется, неспособны носить собственное тело...
Суеверия. Они живучи. Вот мои старые, счастливые ботинки. Кривые, стоптанные, но счастливые... Бывает счастливое трико. Особенное трико. С ним связаны победы. И наплевать, что оно вытерлось и висит, как тряпка. Счастливое...
Винчи на жеребьевке вытащил тринадцатый номер — и согнулся от горя. Так и объяснял свое поражение: тринадцатый номер. Объяснял вполне серьезно, со страхом.
Итак, из четырех признанных фаворитов один уже не шел в расчет — Винчи: его тринадцатым номером был Стогов. Владимир это отлично понимал и следил за японцем и венгром. Опасность таили именно они. Мы, свидетели этой борьбы, согласны с мнением газеты «Дас кляйне Фольксблатт»:
«Дуэль была настолько накаленной, что подобной еще не знал мир тяжелоатлетов... Для Стогова нервное напряжение было очень велико. 150 граммов спасли ему звание чемпиона мира. Он чемпион, который ни в одном из трех движений не был первым, но, несомненно, явился лучшим тактиком».
В скупых выражениях заключена вся суть соревнований. Нервное напряжение было чрезвычайным. Даже после жима и рывка никто не осмеливался назвать чемпиона... А впереди шел Стогов. Миякэ и Фельди ждали, пока Стогов израсходует три попытки. Ждали, чтобы потом сразу, набавив вес на штангу, догнать Владимира.
Стогов решал сложную задачу. «В толчке я слабее, — думал он. — Что делать? Стоит ли рисковать? Нет. Надо брать свое, верное. Решено!»
Удачной попыткой на 132,5 килограмма он заставил своих противников продолжать борьбу на предельных весах. Чтобы победить, Фельди нужны 137,5 килограмма. Штанга вырывается у него из рук и летит на помост. Еще один противник выбыл.
140 килограммов! Два раза Миякэ вставал с тяжестью на груди, которая пригибала к полу. Два раза, запрокинув голову далеко назад, молил бога о победе. Безжизненное, дрожащее лицо. И губы шепчут, шепчут... Два раза с отчаянным криком посылал снаряд вверх на прямые руки. И каждый раз ронял на помост.
Нет!
Японец мужественно дрался за победу, не ведая страха. «Любимец венской публики, он пытался покорить счастье, — восклицала одна из газет, — но со смущенной улыбкой должен был примириться с тем, что из бронзы не сделаешь золота».
Но у Фельди и Стогова одинаковый результат. При взвешивании Владимир оказался легче. Легче противника на 150 граммов. (Стогов всегда помнил об этом. И согнал вес очень расчетливо — так, чтобы весить чуть меньше нормы, но ненамного. Ведь каждые сброшенные сто граммов собственного веса в этой категории заметно отнимают силу.
Теперь у Владимира пять золотых медалей чемпиона мира. Что ж, зря они не даются...