Я люблю и уважаю людей, которые верят в человека до конца. Для всех ты погиб, а этот человек — с тобой и, верит. Я благодарен своим друзьям: они верили в меня и были со мной.
Советская команда заняла первое место. Четыре золотые, серебряная и бронзовая медали — это триумф. Окончательно сломленные, далеко назад откатились американцы. Потерпели неудачу наши друзья — польские штангисты: ни одного первого места. Зато замечательно выступили венгерские атлеты. Они заняли второе командное место.
1962 г.
Поэзия силы
Я вкладываю в машинку чистый лист бумаги и думаю, как лучше написать о Луисе Мартине, новом чемпионе мира. Я думаю о Луисе Мартине и вспоминаю нашего Аркадия Воробьева, потом поляка Иренеуша Палинского.
Невольно приходит мысль о времени. Извечная старая истина о быстротекущем, неумолимом времени. Оживают люди, события...
Старик Георг Гаккеншмидт, «русский лев», как почтительно величали его газеты, не кажется мне таким уж ветхим, седым старцем. Я вижу его руки с морщинами, синими венами, сухой тонкой кожей в пятнах. Он вручает мне приз Британской ассоциации тяжелой атлетики. А вечером на банкете плачет, когда я рассказываю ему о далекой Родине и о том, что его там помнят.
Сейчас я смотрю на фотографию, подаренную Гаккеншмидтом. Она лежит у меня на столе под стеклом. На снимке он рослый красавец. Чемпион мира 1903 года. Фотография сделана в Вене. На превосходной бумаге — тисненый королевский герб.
«Да, да, всему виною время», — думаю я. И решаю писать очерк о Луисе Мартине, разматывая клубок времени...
Я пытался заснуть. Ворочался, и хотя в комнате было тихо, сон не шел. Я лежал в номере Воробьева. Окна моего номера выходили на шумную центральную улицу Варшавы, и Воробьев буквально силой увел меня в свою комнату.
— Здесь будет тише, — не сказал, а приказал он. Взял чемоданчик и ушел. Я остался один. Лежал и думал о соревнованиях. Думал о том, что сейчас Воробьев на помосте.
В номере темно и очень спокойно. А я никак не могу заснуть. Наверное, минуло несколько часов, прежде чем задремал.
Это был чуткий, напряженный сон. Когда услышал шорох и чьи-то приглушенные голоса, мгновенно проснулся. По комнате на цыпочках ходил Аркадий и шепотом отвечал тренеру. Он заметил, что я проснулся.
— Все в порядке. Хорошо. Ты спи. Завтра тебе выступать. Спи... — И поспешно вышел.
«Все в порядке, значит он первый», — засыпая, решил я. Но какое-то нехорошее подозрение встревожило меня: не понравились его сдавленный голос и нервная поспешность.
Утром опасения оправдались. Накануне в тяжелой борьбе на мировом первенстве 1959 года неоднократный чемпион мира Воробьев проиграл никому не известному негру — англичанину Луису Мартину.
Я познакомился с чемпионом. Он, ошалевший от неожиданного счастья, стоял в вестибюле гостиницы и раздавал автографы. Знакомился я с ним, как выяснилось, уже во второй раз. Узнал его, когда подал руку. Это был тот самый парень-весельчак с необыкновенно красивыми пропорциями тела и превосходными рельефными мускулами. Он тренировался рядом с нашими ребятами. Штангу поднимал коряво. Про него говорили, что силен, но никто не принимал предостережений всерьез. Зато, когда Луис раздевался и демонстрировал свои необыкновенные мышцы, вокруг собиралась толпа. Восторгам не было конца. И, признаться, было от чего ахнуть. А Мартин открывал в улыбке сахарные зубы и смеялся.
Тогда ему просто повезло. Бывает такое. Имея рекорд мира в сумме троеборья 470 килограммов, Воробьев, конечно, был недосягаемым противником для Мартина. Но в острейшем поединке с Виталием Двигуном на Спартакиаде народов СССР Воробьев получил тяжелую травму. Больница. Перерыв. Форсированные тренировки... и незалеченная нога.
Никто не верил в «звезду» Мартина. Для этого он был еще слишком юн. Но когда на соревнованиях все увидели: Воробьев не тот, Воробьев слаб, — взгляды и симпатии публики обратились к новому фавориту. Публика ревела, приветствуя Мартина. А он, подхлестываемый всеобщим энтузиазмом, рвался к победе.
Последний вес! Если он возьмет его, он возьмет и золотую медаль чемпиона, потому что этот вес выводит его на первое место...
Глаза Мартина вылезли из орбит. Крупная дрожь. Разве можно его подвиг назвать просто толчком?!
А потом парень, обезумевший от счастья, тут же на помосте сбросил ремень, майку и изогнулся в приступе восторга. Потное тело сверкало в лучах прожекторов.
Газеты захлебывались от восхищения. Ругали Воробьева. И славили нового чемпиона.
Жизнь — прекрасная штука, если уроки, преподнесенные ею, не запоздали. И если остались силы, чтобы все расставить по своим местам. Для Воробьева 1960 год был далеко не лучшим. Проигрыш звания чемпиона СССР Трофиму Ломакину. Общее недоверие. Шушуканье за спиной. Что и говорить, такое не радует.
Но один из дней Олимпийских игр, 9 сентября 1960 года, восстановил истину. После ожесточенной борьбы с Ломакиным, многих месяцев гложущего сомнения пришла победа. Да еще какая! Новый мировой рекорд — 472,5 килограмма, вторая золотая олимпийская медаль и долгожданный реванш!
Луис Мартин стоял на пьедестале почета над цифрой «три» и виновато улыбался. Он больше не слышал похвал. Его забыли. Слава и победа соперника в одну ночь лишили всего. Но, наверное, в то мгновение и родился мужественный атлет — Мартин. Потому что триумф твоего спортивного противника — слишком сложное испытание. А он его выдержал и запомнил на всю жизнь. Лишиться того, чем он обладал? Никогда!
...1961 год. Венский «Штадтхалле». Огромное бетонное сооружение. От рева публики дрожат стены, пол, потолок. Я сижу в раздевалке и шнурую ботинки. Через десять минут начнутся соревнования тяжеловесов. Я слушаю, как по коридору из зала несется гулкое эхо. Зрители чествуют нового победителя — поляка Иренеуша Палинского. Публика не хочет успокаиваться и кричит, топает ногами.
Я шнурую ботинки, потом бинтую кисти и... боюсь смотреть в глаза Воробьеву. Он проиграл. Он третий. «Каково ему?!» — думаю я и нарочито долго вожусь с бинтами. Быть пятикратным чемпионом мира, чемпионом Олимпийских игр, десятки раз расправляться с рекордами. Теперь стоять и слушать здесь весь этот шум. Говорить слова утешения? Таким людям, как Воробьев, они не нужны. И я молчу.
Потом газеты хвалили мужество и силу поляка. О Воробьеве предпочитали не упоминать.
А Луис Мартин набирал силы. Стройный юноша вырос в статного могучего мужчину. Раздались плечи. Серьезнее и печальнее смотрели глаза. Он готовился к «своему» дню. Он верил: такой день придет. Об этом пели его мышцы. Пело наливающееся силой тело. Серебряные медали не для таких. Такие рождены быть первыми. Злые, упрямые, умные!
...Я в Лондоне. После соревнований беседуем с Мартином. Это было накануне венского чемпионата мира. Луис рассказывает. Я записываю.
— Тяжелая атлетика — неудачное название для такого красивого и интересного спорта, как наш, — говорит он не спеша. — Не знаю, как у вас, на русском языке, а по-английски это буквально так: «Lifting». «Поднимание» — это грубо и очень неправильно...
Голос у него чистый и низкий. Его приятно слушать.
— Спорт — это поэзия силы. Это ритмы и напевы моего любимого Шелли, если вам так угодно.
После Луис жалуется мне на больную ногу.
...Будапешт. 21 сентября 1962 года. По своему обыкновению, чтобы «не сгореть» раньше времени, я не пошел на соревнования полутяжеловесов. Сижу в холле отеля «Ройяль» и жду. Через холл путь в ресторан. Время ужина, и я рассчитываю узнать здесь последние новости.
Перебираю в памяти прошедшие дни. Палинский был взволнован и сумрачен. Я спросил о нем у ребят из польской команды. Говорят, не совсем готов. А Мартин цветет. Будет драка.
Первым появился в холле взъерошенный итальянский арбитр Марсано, мой давнишний приятель. Накануне он чрезмерно строго судил соревнования легковесов, и публика освистала его. Тогда он очень расстроился и все спрашивал меня:
— Ведь я судил как надо: строго, но по правилам. А?
— Строго и по правилам, — подтвердил я. — Но, Марсано, друг мой, ведь поднимать это чертово «железо» не так легко. Ты же знаешь. Сила силой, а придирки придирками.
На том мы и сошлись. А сейчас Марсано стоял напротив меня в своем голубом пиджаке и сыпал новостями:
— Мартин первый! Новый рекорд — 480 килограммов! О, что за зрелище, бог мой! Он бесподобен, этот англичанин. Мартин, Мартин!..
Вот и вся история Луиса Мартина, негра с Ямайки, рабочего из английского города Дерби. Сильный человек, гордость английского спорта, каждый год по крохам собирающий деньги, чтобы поехать на очередной чемпионат мира.
1962 г.
Леденец на палочке
Должно быть, есть что-то гнилое в самой сердцевине такой социальной системы, которая увеличивает свое богатство, но при этом не уменьшает нищету...
К. Маркс, Население, преступность, пауперизм.
С Сергеем Андриановичем Кондратьевым судьба столкнула меня в венской гостинице. Я вышел из лифта. Навстречу поднялся старик и спросил по-русски:
— Господин Романов?
— Да. — Я несколько опешил.
Старик приподнял шляпу и представился:
— Кондратьев Сергей Андрианович. Ваше удивление разделяю. Позвольте поговорить? Ничего серьезного. Так, интересуют новости с родины. Не задерживаю?
— Нисколько. — Я с любопытством разглядывал старика.
— Не возражаете, если посидим в кафе «Микадо»? Поблизости. Каких-то сто шагов.
Я уже наведывался в «Микадо» ради превосходного пива и теперь охотно согласился.
Стоял вечер, теплый, окутанный дымкой. Мы спустились с холма, где за старыми деревьями пряталась гостиница. Старик шагал с достоинством, звонко постукивая изящной тросточкой. И за всю дорогу слова не проронил.
В тесном кафе Кондратьев перебросился парой фраз с хозяином. Поздоровался с посетителем, тощим, краснолицым мужчиной. И уверенно направился к угловому столику.