Деревянные стены сплошь были увешаны оленьими рогами. Кондратьев повесил шляпу на самый длинный рог, торчащий над нашими головами. Жестом пригласил меня за стол. Я поблагодарил и сел.
Тапер стукнул по клавишам и с наглой улыбкой затянул «Очи черные». Старик поморщился. Отсчитал деньги. Тапер взял их и заиграл старинные менуэты.
— Вульгарная традиция, — извинился Сергей Андрианович. — От господ гвардейских офицеров и Лещенко.
Я заказал кружку швехатского пива. Кондратьев — графинчик белого вина и соленых орешков.
— Позвольте величать вас просто Петрович. Покойная супруга так приучила. Она из мещан. У них это принято. Ладно?
Старик степенно выложил на стол массивный портсигар с эмалевым рисунком на крышке. Ловким движением открыл. Вытащил сигаретку, половину от обычной. Неторопливо дрожащими пальцами заправил ее в вишневый мундштучок.
— Не могу-с без курева. Не могу-с. — Затянулся глубоко. Поймав мой взгляд, усмехнулся. — Любопытствуете? — пододвинул портсигар ко мне.
— Есть слабость, — признался я и провел ладонью по дутой крышке.
На почерневшем серебряном фоне отчетливо выделялся разноцветный дворянский герб. И совсем в стороне сцеплялись в старинной буквенной вязи какие-то инициалы.
— «СМ», — разобрал я. — Герб, вероятно, происхождения первой половины восемнадцатого столетия. При Петре Великом геральдика учредилась официально. Глядите. Вот щит — рыцарское достоинство. Насколько помнится, красный цвет символизирует храбрость и доблесть, зеленый — надежду и свободу.
С последними словами я поперхнулся. Они звучали здесь жестокой насмешкой.
— Ну, а этот рисунок... Может быть, он означает происхождение рода? Кажется, правильно: сирена держит в руках музыкальную книгу. Постойте! Князья М.?!
Лицо Сергея Андриановича дрогнуло.
— Родоначальник — солдат Семеновского полка. Красавец высоченного роста! Бархатный баритон увлек Елизавету. Правда, неизвестно, что больше, голос или красота, — пошутил я. — Через семь лет М. — богатейший вельможа. Потому-то здесь и сирена с нотами. — Я указал пальцем на герб. — Кстати, и подтверждение: М — фамилия, а С — очевидно, имя одного из потомков.
— Блестяще! — старик расцвел. — Ну, знаете! Я сам впервые такое слышу! Так, так... А откуда вы узнали?
— «Русская геральдика». Автора запамятовал.
— Так, та-ак... Любите древние письмена и сушите мозг в толкованиях?
— Да, слабею перед книгами, — засмеялся я. — Увижу древнюю в переплете из телячьей кожи да еще с отметинами времени — и ноги подкашиваются. У меня приличное собрание петровских изданий.
— И «Дедакция» есть?
— «Рассуждение, какие законные причины его величество Петр Великий, император и самодержец всероссийский и протчая и протчая к начатию войны против короля Карла XII Шведского в 1700 году имел», — процитировал я на память начало любимой книги. — Мой экземпляр без титульного листа. Из библиотеки Соболевского, друга Пушкина. А вы знаете эту книгу?
— Самую малость, Петрович, самую малость. И преимущественно по клочковскому каталогу, так сказать, теоретически. Здесь подобных книг нет и в помине. Встречались в двадцатые годы, но страшно дорогие. А ныне и не сыщешь. Я свой каталог купил по случаю в Берлине. Зачитал до дыр. Вроде свидания с прошлым...
Сергей Андрианович рассеянно улыбнулся и углубился в грустные воспоминания. Я выжидающе потягивал прохладное пиво. Прежде чем спрятать портсигар, он пояснил:
— Герб действительно княжеский. Подарок бывшего благодетеля... — Он назвал угаданную мной дворянскую фамилию. — Только вряд ли сам князь понимал символику родового герба. Равнодушие полное. — Он взял портсигар в руки и поднес к лицу. — Память сердца да вот сей портсигар — и ничего более от родины... Подыхал. Играл по вертепам, не как он. — Старик кивнул на тапера. — Это что? Приличное заведение. Не льют за шиворот вино. Не суют деньги сбегать за девкой... С ним не расстался. Да-с, вот такое не продают.
Сергей Андрианович взволнованно закашлялся. Потом сказал совсем неожиданно и не к разговору:
— Ничто так не влияет на конституцию, как занятие с тяжестями. Можно изваять любые формы и пропорции. Как врач, я постоянно интересовался этой проблемой. На «ты» был с покойным графом Рибопьером — истинным энтузиастом спорта. Близко знавал Луриха, дядю Ваню Лебедева. Всех и не припомню. А как ваше здоровье?
— Спасибо, в порядке.
Старик снова обрел свой невозмутимый и чуть холодноватый вид.
— Вам, атлетам, надо поосторожнее. Не довольствуетесь славой. Лезете, лезете и все теряете. И здоровье и силу. — Кондратьев строго посмотрел на меня. — О вас давно не писали. Решил, оставили спорт. Выходит, ошибся. А кончить пора бы. Служить надо-с. Не чиновничать — идее служить. Годы идут. Опоздаете.
Я порывался ответить резкостью. Ведь, в сущности, он не имел права так говорить со мной. Кто он, этот высокий старик с блеклыми воспаленными глазами? Эмигрант, неудачник и незнакомый человек. И что знает о моей жизни и делах? Что понимает в нашем спорте? Но в тоне старика звучала искренность.
Я сдержанно ответил:
— Погоня за силой — в самом деле занятие бесконечное. Всегда в запасе неиспользованные возможности. Пускаешь в работу. Попутно открываются новые. Это захватывает. Но есть у меня и другая жизнь и другие цели...
Кондратьев внимательно выслушал меня и сказал:
— Служить двум богам? Или то, или другое. Еще Стефан Цвейг, с коим имел счастье дружить, говаривал мне, что щедро раскинутой вширь жизни почти всегда сопутствует ничтожная душевная глубина. Беспечнейший человек был. Немножко мистик и редкий писатель. Да-с, мысли у него не кончались с точками в конце предложений. Океан раздумий.
Старик увлек меня. Я не выношу поучений. А его слушал с удовольствием.
— Знаете ли, Петрович, Ницше не такой дурак. Но заблуждался в проповеди эгоизма. «Все живое живет для себя» — отменнейшая ложь. И они Штирнер врут. Человек продолжает свой род и заботится о нем. Без этой заботы оборвалась бы преемственность жизни. Одно это убивает подобную философию.
Эгоизм — это неестественно для человечества. В этом суть. Жизнь немыслима без стадного существования. Какая уж тут «жизнь для себя»! Химера! Да-с, любим потешаться мыльными пузыречками. — И неожиданно спросил: — А вы, наверное, предпочитаете Макса Нордау или Шопенгауэра? — Но тут же спохватился: — Простите, вы не студент 1905 года...
Старик отпил вина. Погрыз соленый орешек. И уткнулся в мундштучок, вычищая пепел.
— Молчите, чураетесь? Махровый белобандит?
— Зачем же так? — я пожал плечами. — И потом вы не спрашиваете.
— Справедливо замечено. — Кондратьев улыбнулся. Тщательно продул мундштучок и положил на стол. — Кстати, совет. Жизнь через людей познают. Правда, человеки не всегда подходящий материал.
Я начал понимать, что торопливость Сергея Андриановича вызвана определенным желанием. Видимо, прыгающий, точно по камням, словесный поток был всего лишь прелюдией к другому важному разговору.
— Да-с, люди нашли здоровье менее поэтичным. Красоту ищут в болезненной хилости. В этакой трогательной, эфирной хрупкости. Румянец находят неприличным. Здоровую жизнь — менее изящной. Добродетель — скучной и даже позорной. Зато извращения — интересными и совсем не гадкими. Всякой одаренной личности отыскивается порок, коим и объясняют происхождение талантливости. Чушь!
Сергей Андрианович разминал пальцы. Они сухо потрескивали. Он был очень занят своими мыслями. И за его скороговоркой угадывалась боязнь потерять ход этих мыслей.
— А насколько человечество нравственно и физически опускается — сие не приходило вам в голову? Нет. Отлично-с. Господин Романов! Вы сильный человек, а здоровье — огромное благо. И не все одарены им. Оглянитесь на улице. Идут низкорослые, слабые, узкогрудые, больные, с крохотными детскими плечиками и мускулами с гороховый стручок. Чемпионы не в счет. Их мало, и они еще не народ.
Зажгли свет, старик смолк, ероша остатки седых волос. Тапер пил вино с хозяином. Сергей Андрианович что-то крикнул им по-немецки. Хозяин кивнул и вскоре принес тарелку с маленькими розовыми сосисками, а мне подал еще кружку швехатского.
Я вертел картонную прокладку под кружкой, разбирая витиеватые немецкие буквы. Надпись изгибалась лошадиной подковой. Я разобрал буквы и сложил их в слова.
— Без родины. Один-одинешенек и в беде, и в горе, и когда жить невмоготу... Да, лишь память сердца и княжеский портсигар — цвет и запах родимой стороны. Жутко!
Я никак не мог отделаться от ощущения страшной заброшенности. Ею веяло от Кондратьева. И тоска вдруг сдавила меня, как веревочная петля. Тоска и страх, будто и я не увижу Родины. Чужая речь в кафе, словно бездушное чириканье. Захотелось рвануть ворот рубахи и выйти на воздух. Не слышать горьких слов и думать о своей улице, о голубятне рядом с нашим большим домом, о шофере с уборочной машины. Он всегда останавливался, когда видел меня, и долго выспрашивал спортивные новости...
— Откровенно, я не слишком назойлив? — несколько жеманно спросил старик.
— Нет, Сергей Андрианович, я рад знакомству. Вы напрасно беспокоитесь.
Старик кивнул. Вытер платочком губы.
— Извините, я не в культурность играю. Но когда соотечественник выставляет тебе под нос кулак и крестит деникинской сволочью, поневоле делаешься предусмотрительным... А винцо подогрело аппетит, — он виновато улыбнулся и смахнул с коленей крошки, — что в моем возрасте далеко не часто. Вам, наверное, все здесь представляется странным. — Сергей Андрианович погрустнел. — Мне тоже. — Он опустил голову, старательно разглаживая скатерть перед собой. Глаза его повлажнели. — Господи, жизнь почти прожил, а порой такое преследует!.. Кажется, сплю я. А стоит проснуться — и снова дома. Мать штопает брючки. Капель с крыш... Вот ведь, старый человек, а размяк, словно курсистка. Мечты младенчества не покидают. Розовый леденец на палочке снится. Как переработаю, не кошмары, а петушок на палочке всю ночь напролет мерещится.