— Вже то мене не ведомо, носил кто… прымирял… А вот то чё многось от него запрашивали вестимо, посему то усё полотно его и покрылось дырищами, аки решето ставши.
— Фр! — громко порскнул отрок от той наглой реченьки духа, и качнулси из стороны у сторону, жёлаючи разобрать у витающем мраке, не потешаетьси ль над ним тот. — Знашь Боли-Бошка эт… он твой дар-то у таки вечи творил, чё их не то шоб надёвывать… их на тряпицы и не порвёшь. Оно аки окромя дыр там ничавось и не було.
— А ты, судя по сему, жаждал абы он тобе ладно одеяние варганил? — Боли-Бошка ужось надел киндяк, и оправивши его лоскутны полы к долу, зыркнув на мальца, захихикал. — Судя по сему жаждал ты обновочку приобресть… да-к?
— Ну, може не обновочку, — ответствовал Боренька, не сводя взору с колыхающихся над главой духа брусничных ягод и помахивающих листочков. — А усё ж не таку рвань.
— Ишь ты рвань! — не мешкаючи откликнулси Боли-Бошка и звончее загреготал, потираючи меж собой масюнечкие ладошки, словно припорошенные сверху землицей. — Ишь ты не обновочку. А оно знашь у кого просишь тако и получаешь. Ежели человек аль дух худой, тёмный нешто можно у няго чё путное выпросить? Оно так и с вечями. Худой, драненький киндячок таки ж обрывки и даст.
— Эт…выходь ты об ентом ведал? — вопросил мальчишечка и увидав як дух, пискляво пересмешничивая, закивал головой отчаво задрыгались на нём не токмо ягодки алчущие впасть на оземь, но и руки, и ноги, и сам ярко-рдяной, похожий на востренький клюв какой-то птицы, носик. — А на шо тадыличи ты мене энту рвань дарил? — поспрашал он.
— А че-сь було деять? Чё-сь дарить? У мене ж окромя таковой драни ничавось и неть, — молвил Боли-Бошка, и его сизе-синие глазёнки яро пыхнули огоньками. — Подкустовники Ёжа прынясли… и мене то ж пожёлалось чёй-то дать… от и дал… чё було…хи…хи…хи. Борила смотрел на забавляющегося Боли-Бошку, и, припомнив те самы костычи кои они приобрели благодаря щедрости духа и сам засмеялси.
Да тока коли Боли-Бошка хихикал тихо также як и гутарил, то малец засмеялси звонко, посему мгновенно привлёк ко собе внимание небесных волков сберегающих у ночи сон ратников. Овый из них нежданно вынырнул с под раскидистых, мохнатых ветвей растущей недалече ели, и, оскалившись у направление Боли-Бошки негромко зарычал, обаче тот рык длилси чуть-чуть. Оно как дух также унезапно перьстал хихикать, кособоко скорчил свово и без того кривоватенько лико, склонивши у право рдяной носок и приоткрывши узенький ротик, украшенный блёкло-болотными губами, вытащил оттедась не мнее зекрый, узкий язык да казавши его сёрдитому зверю и мальчугану, пошевелив угловатыми, нагруженными одёженькой плечьми, враз пропал. Да сице резво, чё Боренька и волк, перьглянувшись меже собой, сызнова вперились взглядами у то само место, идеже токась зрели обиженно-тешищегося лесного духа.
Глава двадцать шестая. Вдругорядь у Журушке
К средине нонешнего дня рать Борилы вошла у необыкновенно поселение друдов, кликаемое Журушка. Миновавши тот самый высоченный да широченный остов, украшенный резьбой и напоминающей ветви да хвоинки сосны аль ели. На покато-угловатом остове, словно сходящимся поверху у нескольких местах, поместилися гнёзда птиц собранные из веточек да подоткнутые мхом и хвоинками выглядевшие вельми боляхными. Право молвить, ей-же-ей, днесь у те гнёзда были усе пустыми, покинутые птичьим народцем. Борюша вошёл у поселение первым, верней гутарить, въехал, восседаючи верхом на Раме. Темник, пройдя немного уперёд, остановилси и абие к ним слетел с поднебесья Огненный Волх на волке, посем вошли Валу и мамаи. Борила и Волх, спешившись, ступили на оземь да в сопровождение Валу и его могутных воинов, ступающих позади, направились к тому самому огромадному дубу, каковой расположилси в острие широкополого клина росших у полосу друдских лачуг. Сами лачуги являли собой несколько высоких, живых елей, сросшихся вкупе ветвями, оные дерева были оплетены дивным растеньем с бело-желтоватыми ягодами да имели могучий ствол и ребристую, местами вроде як потрескавшуюся тёмну кору. Помещёные у рядье те дерева, ровнёхонько одна супротив другой, дюже сильно наклоненные друг к дружке, соприкасаясь меж собой да плотно перьплетаясь ветвями, образовывали нещечко в виде жилища. У тех лачугах не було окон, щелей, проёмов, а вход заместо дверей прыкрывали мохнаты ветви. Кадыличи малец бывал туто-ва упервой, то почитай не видывал друдов, они прятались у своих лачугах, одначе ноне прынялись выходить из них, вспуженно уставившись на пришлых. Друды-жинки загоняли диток у жилища, загораживая входы, а мужи выходили ноли усе с большущими дубинами може опасаясь чё на них нападуть и тем упреждаючи чужаков, шо будуть борониватьси. Овые из друдов и вовсе торопливо уходили к дубу, колготно перьставляя множественные ноги-корни, с загнутыми на концах чуть лопастными стопами и помахивая при ходьбе не мнее долгими корнями-руками. Они оглядывались, зыркали на втекающее огромно воинство мамаев, зверей, полканов, беросов неведомо вскую сюды явившихся. А мальчик и Асуры промаж того неспешно шли к дубу, кый Борила у минувший раз зрил издалека да и то мельком. Внегда ж они напоследях приблизились к дереву, то усмотрели столпившихся пред ним друдов сжимающих у руках комлясты дубины, наподобие полканских киев токмо с деревянными набалдашниками. Посредь друдов поместилси Комол, мальчик сразу узнал его по бледно-зеленоватой коже, тёмно-зекрым, коротким волосьям и свисающим с подбородка мало-мальским серьбристым волоскам. До стана то был один-в-один человек, а ниже от талии уходил расчленившийся ствол древа, напоминающий многокорневое, пучкообразное тело тёмно-бурого цвету. Впрочем и руки друду заменяли тонкие корни выходящие из плеч, по два с разных сторон. По поверхности рук— корней росли здоровущие, вроде плоских бероских тарелей, грибы, а там иде у человека находилась кисть да пальцы, у друда поместилось множество тонких, кривых, сучковатых веточек.
Обаче не Комол сжимающий у кажной руке по дубине, не иные друды обступившие его поразили мальчугана, а то древо к коему они подойдя, востановились. То було махонисто у обхвате древо, его дюжие ветви, покрытые зелёной да жёлтой, точно овсенней, листвой зачинались почитай от самой земли и тесно покрываючи ствол подымалися увысь созидаючи могутную крону, на каковой окромя трепещущихся листочков ни водна ветонька не шевелилась. Свёрху эвонто величественное древо оплетало, на вроде венка, растенье с бело-желтоватыми ягодами. На обращённой к пришлым стороне ствола не росло ветвей, тама кора была вельми гладка и малёхо выпирала уперёдь. И на той коре явственно проступало искусно вырезанное здоровущее лико бабёнки казавшееся издалече покорежённостью, а при приближение означившееся лишь частьми лица.
Округлого вида с широким покатым лбом и большими зекрыми очами, то лико було до зела упавым. Заместо бровей на лице зрились малость изогнутые, тончайшие перьплетения ветвей и младых листьев, васнь тока чё распушившихся. Приплюснутый нос и выпирающие впредь щёки, полноватые, рдяные уста да покатый подбородок по средине которого проходила мала така тонка трещинка, усё то було весьма живописно начертано. Обаче при ентом лицо бабёнки чудилось не живым. А из правого уголка рта и вовсе топорщилась коротка ветонька с одним лоптастым листочком и усё доколь зелёным молодым жёлудём. Огненный Волх выступил поперёдь иных да взмахнул рукой, повелеваючи друдам расступитьси. Те изумлённо выззарившись на тако большего и для них Асура, токась чуть-чуть колебались, но засим усё ж высвободили ему путь. И тады Волх неспешно подступил к стволу древа, протянул увыспрь руку, и, положив её на залащенный хоть и тёмный, смурной лоб, словно прикрытый не корой, а черновато-жёлтой кожей, зычно молвил:
— Мать моя! Мать Сыра Земля! Услышь своего сына Змея Огненного Волха и откликнись! — и рокот евойного мелодичного да единожды мощного гласа наполнил, верно, усё поселение Журушка. А древо дуба нежданно вздохнуло. Листва, ветви да и сам ствол дрожмя задрожали, насыщаясь божественной силой. Полноваты уста набрякли, точно напитавшись жизтью, глаза зекрые полыхнули нежданно каплями слёз, оные выкатились из них, и, скользнув по щекам впали на оземь. Древовидно лико усё зараз затрепыхалось и приотворившийся роть прокалякал, чистым звонким голоском:
— Сынка мой Волхушка, я мати твова Богиня Сыра Землица туто-ва.
Пошто взывал ты ко мене? Али у беду попал, али кто огорчил тобе, дитятко моё ненаглядно. Огненный Волх вельми ласковенько провёл дланью по лбу Богини и вопустилси пред ней на одно колено. И сей миг усе, те кто заполонил поселение друдов, также приклонили свои головы и колени пред единождой для усех них обчьей Матушки.
— Мать моя Сыра Земля, — произнёс Асур и перста его долгие и дюжие коснулись губ Богини, — глянь-ка очами своими земными на нас детей твоих. На всех нас от самого малого лепестка цветочного, от крошечной, дикой пчёлки, летящей над полосой зелёных трав, до того самого кто вырвался из тебя ярым, ражим воином. Взываю к тебе я — Змей Огненный Волх, одной с тобой плоти и крови, призови в рать отрока Борила, своих детушек народ величаемый друды. Тех, кто исстари почитают тебя прародительницей, воздают тебе от труда своего и токмо бескровные дары. Этот народ… род… племя умеющее защищать свое поселение, жён и деток. Пущай отряжаются они в бероские земли сообща с нами, единой ратью каковой могли бы мы все… все дети твои… все от тонкой былинки трепещущей на ветру, до крепкого мамая отстоять наши жизни, Добро, Правду, Бел Свет и тебя наша Мать и Богиня! Борюша стоючи сувсем сторонь от дерева видал аки затрепетали ужотко точно не деревянны, а живеньки полноваты губы Богини, видел аки из зекрых её очей, схожих со речными водами, побегли удол тонешенькими струйками слёзы. Они потекли по ейным щёкам, коснулись уголков рта и на миг будто замешкались об ветоньку и жёлудь выросший у одной сторонице, одначе достигнувши покатого подбородка, сорвались с евойного краю и впали прозрачными, напоминающими остры стрелы, перьями у землюшку. Напитавши той сыростью и болью оземь, поросшу едва заметной короткой травонькой пробивающейся с под, принесённой сюдыличи, сухой хвои да опавшей бурой листвы. Асур нежно провёл пальцами по нижней губе лица Богини, смахнув оттедась задержавшиеся слёзинки, а посем убрал руку прочь.