– Настоящий?
– Кто?
– Ерофеев.
– Да, конечно. Веничка.
– Ты?
– Я.
– Где ты находишься?
– В Питере.
– А точнее?
– Где-то на Невском.
– До меня доберёшься?
– Не знаю. У меня похмелюга.
– Понятно.
– А в такси доберёшься?
– Наверное. Только денег нет у меня.
– Наскребу. Тут недорого. Близко.
– Так куда мне ехать?
– Ко мне. И немедленно. Адрес есть?
– Есть.
– Ну, значит, шеф довезёт. Дуй по адресу, прямо сюда. Выйдешь из машины вместе с таксистом. Вместе с ним пройдёшь в арку, под вывеску «Парикмахерская», прямо под слог «хер». Зайдёте во двор. Подниметесь по лестнице. Позвоните. Я отдам таксисту деньги. Он уйдёт. А ты останешься у меня. Всё понял?
– Понял.
– Так действуй!
И Веня, окрылённый надеждой на спасение, стал действовать.
Едва он успел махнуть рукой проезжающей мимо машине, как та сразу же притормозила.
– Куда? – спросил, приоткрыв дверцу, шофёр.
– К Косте Кузьминскому, – слабым голосом выдохнул Веня и тут же бухнулся на сиденье рядом с шофёром. – Поскорее. Под слог «хер».
– Знаю Костю, – сказал шофёр.
И машина рванулась с места.
Веня грустно смотрел в окно.
– Ты-то сам кто будешь? – спросил его шофёр.
– Ерофеев я.
– Веня?
– Точно.
– Тот самый? «Москва – Петушки»?
– Тот самый, – сказал Ерофеев.
– Как же, читал! – сказал образованный шофёр. – Хорошо написано. Правильно. Мировая вещь. Наша, российская.
Веня даже не удивился такой своей известности.
– Похмелюга у меня! – грустно произнёс он.
– Сейчас поправим, – бодро сказал шофёр, – полечим.
Он нагнулся, пошарил где-то внизу – и прямо перед глазами Вениными блеснула и рассиялась в свете пебербургского утра полная, ещё запечатанная бутылка водки.
Веня от неожиданности сглотнул слюну.
– Денег нет у меня! – простонал он. – Всё пропил!
– Пей! Дарю! – великодушно сказал шофёр. – За такую хорошую вещь – мой тебе гонорар.
– А дорога? – спросил Веня.
– И за дорогу ничего не надо. Костю я знаю. И с тобой теперь познакомился. Ты откуда в Питере взялся?
– Да из Москвы. По пьянке.
– Понятно.
– Можно выпить прямо сейчас?
– Пей, конечно. Чего ты ждёшь?
Кое-как, потрудившись изрядно, сорвал Веня пробку с бутылки. Приложился к горлышку. Сделал первый глоток. Потом второй. За ним третий.
И устроил себе передышку.
Потеплело внутри. Кровь по жилам пошла. И глаза посветлели.
– Ну что, полегчало маленько? – спросил шофёр.
– Ох, старик, вот уж спасибо так спасибо! – только и вымолвил Веня. – Начинает легчать.
– Поможет, – сказал убеждённо шофёр. – На практике проверено. Другого способа очухаться после пьянки просто не существует.
– Это уж точно, – сказал Веня.
Машина остановилась возле Костиного дома.
– Тебя довести? – спросил шофёр.
– Благодарствую. Сам дойду. Адрес есть, – засмущался Веня.
– Ну, смотри. Как знаешь. А Косте передай привет. От Ивана. Это я – Иван. И скажи ему, что доставил тебя по назначению.
– Я пойду? – спросил Веня.
– Иди! – сказал шофёр.
Веня хотел было уже открыть дверцу.
Но шофёр удержал его за рукав:
– Погоди, погоди!
Он полез во внутренний карман куртки и вынул оттуда записную книжку и шариковую ручку. Потом открыл книжку на чистой странице и протянул Вене:
– Дай автограф, будь другом! Вот здесь.
Откинув со лба нависшую длинную прядь, Веня взял ручку и написал на чистой странице:
«Венедикт Ерофеев».
Шофёр взглянул на подпись и спросил:
– Тебя как по батюшке?
– Васильевич.
– Вставь там, вслед за именем: Васильевич.
Веня вписал:
«Васильевич».
Шофёр подумал и сказал:
– Впиши ещё: автор книги «Москва – Петушки».
Веня с трудом написал:
«Автор книги „Москва – Петушки“».
– Годится! – сказал шофёр.
– Нет! – заупрямился Веня. – Ещё не годится.
И он, от щедрот своих, написал:
«Ивану – от Вени».
И протянул записную книжку шофёру.
– Ну, брат, уважил! Спасибо! – заулыбался шофёр.
Вслед за книжкой Веня протянул ему и початую бутылку водки.
– Ты чего? – удивился шофёр.
– Ну как же… Водка твоя…
– Сдурел, что ли? Бери, коли дают. Я же тебе эту бутылку подарил. Это мой тебе гонорар.
– Да, спасибо, – сказал Веня.
И крепко прижал бутылку к сердцу.
– Давай, топай, – сказал шофёр. – Костя ждёт.
Веня протянул ему руку:
– Выручил ты меня!
Шофёр пожал Венину руку и сказал:
– Твой автограф детям и внукам показывать буду. А может, и в музей отдам!
Веня кое-как вылез из машины.
Шофёр кивнул ему – и уехал.
Ерофеев поднял голову и увидел вывеску «Парикмахерская». Вошёл в арку прямо под слогом «хер». Определился с подъездом. Кряхтя, крепко прижимая подаренную бутылку водки к сердцу, поднялся по лестнице.
Дверь нужной квартиры была широко, гостеприимно распахнута.
На пороге стоял, опираясь на посох, широко улыбаясь, бородатый, косматый Кузьминский.
– Ерофеев? – спросил Кузьминский.
– Ерофеев! – ответил Веня.
– Деньги нужны за такси?
– Не нужны.
– Заходи! – произнёс Кузьминский.
И повёл гостя к себе.
Веня зашёл в Костину комнату.
– Откуда бутылка? – спросил Кузьминский.
– Иван подарил! – ответствовал Веня.
– Какой Иван?
– Таксист. Он тебя знает. И довёз меня сюда. Бесплатно.
– А, Иван! – вспомнил Костя. – Ну да! Как же, знаю. Довёз? Молодец.
– И автограф у меня взял, – сказал Веня.
– Ишь ты! Сообразил! – закачал взлохмаченной головой Костя.
Веня показал на початую бутылку:
– Продолжить надо. Срочно. А то я только три глотка сделал, там, в машине.
– Продолжай! – сказал Костя.
Взял со стола чашку. Протянул Вене:
– Наливай. Пей.
– А ты?
Костя взял вторую чашку:
– И мне плесни.
Питерский поэт и заезжий московский прозаик чокнулись чашками.
– Ну, за знакомство?
– За знакомство!
Неспешно выпили водку.
Веня сказал:
– Вроде немного легчает. Но до кондиции ещё далеко.
Костя сказал:
– Что-нибудь придумаем.
Поэт и прозаик присели.
Костя протянул Ерофееву пачку сигарет:
– Кури!
Оба закурили.
Веня искоса поглядел на бутылку, содержимое которой заметно поубавилось.
Костя перехватил его взгляд.
– Опасаешься, что не хватит? – напрямик спросил он Веню.
– Опасаюсь! – честно признался Веня.
– Не переживай, – сказал Костя. – Пей себе не торопясь. Отдыхай с дороги. Приходи в себя. А я начну действовать.
Веня налил себе ещё немного водки и выпил.
Костя взял со стола пухлую записную книжку и придвинул к себе телефон.
Снял трубку. Набрал номер.
– Старина! У меня Ерофеев, – с места в карьер начал он. – Да, тот самый. «Москва – Петушки». Доставай где-нибудь денег. Бери, сколько сумеешь, выпивки. И дуй ко мне.
Потом набрал следующий номер.
И произнёс примерно те же слова.
Потом – стал звонить всем знакомым подряд.
Подустал. Сделал перерыв. Плеснул в чашку водки. Выпил.
Подумал, сощурившись. И сказал:
– Всё это – наши, богема. Ну сколько они могут спиртного привезти? Так, понемногу. Денег-то у них в обрез. Для такого дела занимать придётся. Ещё и сами большую часть выпьют здесь, на радостях. А то и по дороге приложиться успеют. Знаю я их. Тут одним ударом что-то решать надо!..
Костя закурил. Опять призадумался. И сказал:
– Понимаешь, Веня, по моим сведениям, твоей прозой официальные писатели, особенно либеральные, с широкими взглядами, восхищаются. И так восхищаются, что дальше некуда. Хлебом их не корми, дай о Ерофееве поговорить, какой это яркий талант. Откровенно официальных писак звать к себе я категорически не желаю. Противно. А вот таких, которые и печатаются преспокойно, и в то же время вроде бы и нашими, богемными людьми остаются, то есть как-то умудряются сочетать несочетаемое, позвать бы надо. Хотя бы одного из них. И этого будет вполне достаточно. Хотя бы одного. Но кого?
Костя снова задумался. Потом с хитрецой улыбнулся, мотнул космами и сказал:
– Я знаю, кого позвать. Надо позвать Битова!
Успевший слегка окосеть Веня отмахнулся:
– Зачем? Нам с тобой не нужны здесь никакие писатели. И тем более – официальные. Ишь ты! Их ещё здесь не хватало! Да все они – говно. Полное! Кого ни возьми – говно!
– Ты, Веня, успокойся, – сказал Кузьминский. – Возьми себя в руки. Ты прав, скорее всего. Но – не совсем прав. И ты, наш гость, будучи у нас в Питере, просто обязан хоть кому-нибудь из наших официальных писателей доставить радость. Пусть это будет человек, от заматеревших официальщиков чем-то всё-таки отличающийся, то есть внешне, для маскировки, для отмазки, для страховки, для некоторого удобства житейского, наконец, вроде бы и официально узаконенный, печатающийся, вроде бы и советский – для тех, кто там, наверху, кто всё контролирует, но внутри – совершенно другой, с другими настроениями и взглядами, с другим, разумеется, мировоззрением, словом, не полностью, а так, частично, скрытной частью своей, наш, – ну, если на то уж пошло, то почти наш. Пусть человек такой познакомится, пообщается с тобой. Пусть это будет Битов.
– Пусть! – согласился Веня. – Он хоть и тоже весь из себя разрешённый, давно уже официальный, да всё же, на мой проницательный взгляд, не совсем такой, как те, прочие. В вытрезвители подзалетал. Вознесенскому, поговаривают, по физиономии двинул. С Генрихом Сапгиром поддаёт регулярно. Смогистов поддерживал. Губанова Лёню в прозе своей цитирует. Володю Алейникова гением считает – и, особенно когда крепко выпивши бывает, по всей Москве на всех углах всем об этом только и говорит. Набокова, наконец, уважает.
– И тебя! – напомнил Кузьминский.
– И меня! – согласился Веня.