— Будешь сачковать, живо к ним отправлю, познакомишься поближе! Отсюда тебе не смыться! — ухмылялись конвоиры.
— А как жить? Неужели не увижу волю? Не дотяну! Нет! — озирался Левка в ужасе.
Никто во всем бараке даже не догадывался, как боялся он смерти на волчьих зубах. Но среди зэков Левка был иным. Он никогда не хандрил, не впадал, как многие, в истерику, и вскоре его назначили бригадиром. Левке сделали соответствующие наколки свои же зэки. За всех убитых, за каждый год приговора и особую — колымскую, как печать, на груди поставили — заходящее за море солнце и скалы — голые, как беда. Над всем этим безобразием выкололи кривыми, по пьяному, буквами — Колыма. Кто сюда попал, тот здесь и останется. Какая разница — кривые иль косые буквы? Все равно волкам. Они не смотрят и не разбираются в татуировках, наколках. Им лишь бы было кого сожрать…
Левка знал, амнистий и помилований в этих зонах не бывает, и на чудо не надеялся. Трижды пытался он сбежать из зоны вместе с двумя мужиками, отбывавшими сроки за убийства. В первый раз — слякотной весной Левушка сам убил двоих охранников возле барака. Забрав у них оружие, ушли из зоны, подрезав колючую проволоку. Но, едва вышли на марь, их окружил волчий выводок. Двенадцать волчат и волчица взяли в кольцо. Оно сужалось с каждой секундой, пришлось отстреливаться. В зоне услышали стрельбу, подняли переполох и послали погоню. Вскоре беглецов окружили солдаты охраны.
— Стреляй! Чего с ними цацкаться!
— Не-ет! За ребят врубим! Пусть сами смерть звать начнут, как спасенье! Поиграем с ними.
— Гони в зону пидоров! Спускай собак!
Эти три километра пути запомнились навсегда. Тут-то и познал Левушка игры охраны. Ни шагу не _ сделал своими ногами. Все — на сапогах солдат. Его пинали, поддевали, откидывали под брань и хохот. Били прикладами и кулаками. Их рвали озверевшие овчарки, обмочив каждого с головы до ног. Когда зэки уже не смогли встать на ноги, уже перед зоной охранники прострелили им ноги и заволокли в штрафной изолятор. Через месяц их вытащили в больничку. А вскоре снова втолкнули в барак и погнали на работу.
Но через полгода, уже с пятью ворами, Лева опять ударился в бега. На этот раз он убил трех охранников. Но… Уйти не удалось. Замкнул собою проволоку один из фартовых по неосторожности, а может, поспешил. Снопы искр осветили зону. Охрана по тревоге быстро выловила беглецов и снова сунула в штрафник избитыми до полусмерти.
На груди и на руках Левки прибавлялись новые наколки — знаки колымской трагедии.
В третий раз он намылился в бега, когда общий срок по приговорам перевалил за полусотню лет.
Как хорошо все складывалось. Даже пятерых охранников уложили втроем. Справились с погоней. Миновали марь. Ни одного волка не встретили. Но только вышли к реке, развели костер, чтобы обсохнуть, тут их и засекли с вертолета. Связанными вернули в зону. Измотав до потери сознания, оставили коченеть на обледенелом дворе. До утра дожили лишь двое..
После этого Левушка не рисковал мылиться в бега. Понял — не судьба. И, получив на плечо клеймо мокрушника — отпетого убийцы, стал ждать милости от судьбы.
И дождался — письма от Ляльки. Ей он написал перед последним побегом. Сказал, что она была и есть — единственная, любимая… Но он не может быть с нею, потому что… И признался во всем.
— Я не доживу до встречи с тобой! Все потому, что не заслужил ее. Я не имею права любить тебя! Ты — свет и солнце, смех и счастье. А я — горе. Нельзя мечтать о несовместимом. И все ж люблю тебя. Прости! За все и за это письмо. Возможно, когда получишь его, меня уже не будет среди живых. Но и под землей и на небе я буду любить тебя! Ты — самая лучшая на земле! Прости меня…
Он не ожидал ответа. Ну кто он в сравнении с нею? Но… Она приехала. Вместе с отцом. В Магадан, а потом в зону. И Левушку вскоре забрали на медицинское обследование, обнаружили туберкулез в опасной для окружающих форме и отпустили на волю.
Лялька вместе с отцом ждали Левушку у ворот зоны. Его тут же усадили в машину, увезли в Магадан, оттуда — в Одессу.
Уже из аэропорта он не поехал к матери, а сразу к Ляльке, вместе с нею и отцом. Он понял, чем обязан им обоим, и клялся, что никогда больше не свяжется с дурной компанией, прекратит воровать, будет работать, забыв все прежнее. Никогда не отступится от своего слова, если Лялька станет его женой. Она согласилась сразу. Но отец… Он был потрясен. Он помогал Левушке как другу детства своей дочери, а он…
— Ну и нахал! — вышел из комнаты, хлопнув дверью.
— Лялька, милая девочка! Но я и вправду люблю тебя! Ни на что не рассчитывал. Видит Бог! А теперь, когда я на воле, отец лишает самого главного! Зачем мне воля и жизнь без тебя? Уж лучше б я умер в зоне! Он показал мне сказку, но не дает войти в нее! Разве я не заслужил — всем пережитым? — целовал руки, ноги девушки. Та, зная характер отца, лишь плакала. — Уговори его сама! Я всю жизнь стану носить тебя на руках. Лишь бы ты согласилась.
И девушка решилась поговорить с отцом.
Тот слушать ничего не хотел. Топал ногами, стучал кулаками по столу. Кричал так, что стекла в окнах дрожали. Обзывал обоих и самого себя за помощь, какую не стоило оказывать в той командировке — случайной и роковой.
Лялька встала перед ним на колени:
— Я люблю его!
— Вон с моих глаз! — кричал отец.
— Я наложу на себя руки, если ты не отдашь меня за него! Никто другой не нужен! — пригрозила дочь.
Он знал ее характер. Если она сказала — свой слово сдержит.
— Иди за него, если своя семья не дорога. И ни шагу на порог! Знать вас не хочу! Обоих! Я не могу вам мешать и не хочу признавать! Уходите! Нет меня никого!
В тот же день. Лёва привез Ляльку к матери. Та враз признала и полюбила девушку, не постыдившуюся ее сына, вызволившую его на волю.
Без свадьбы и огласки, тихо расписавшись, зажили втроем в двухкомнатной квартире.
Лялька, понимая, что отец не скоро простит ее, закончила курсы медсестер и подрабатывала в санатории. Работала она там через два дня на третий. А в свободные два дня училась торговать на базаре.
Нелегко и непросто далась ей эта наука. В те годы она не материлась, не умела ругаться, краснела от каждого замечания, не умела обвешивать обсчитывать, грубить.
Но бабы рынка быстро помогли. Обучил всему, показали в деле, как нужно работать с покупателями. И мужику, открывшему рот на одну из женщин за недовес, надели на голову миску с ягодами. Обматерили и обозвали так что он свою тещу в сравнении с ними счел за ангела.
— Учись, Лялька! Деньги у толпы надо зубами выдирать. Зазывай, расхваливай товар! Уламывай Заговаривая зубы, отвлекай внимание людишек от весов и рук. Никогда не давай сдачи до копейки. Говори, что нет мелочи. Пересыпаешь в сумку иль пакет с весов, не забудь, сбрось в ящик для себя то, чем торгуешь. Скоро сама поймешь, кого покупателей, на сколько можно облапошить. Помни, нет покупателей хуже стариков. Эти — ковыряться в ящиках будут целый час, а купят на копейки.
— Во, гляди, какая баба прет? Она свое пузо руками не обхватит. А сумки! Их не всякая кобыла увезет. Эта много купит. И мелочиться не станет. Любит пожрать. Ее хорошо наколоть можно. А ну, давай, обслужи ее!
— Во! Вишь, десятка в кармане! Теперь следующую! Вот эту!
Но следующая чуть не натянула Ляльке на голову тазик с грушами, когда увидела, как продавец взвесила вместе с грушами свою руку. Обозвала, выкинула все из сумки и ушла матерясь.
— И хрен с ней! Ее в другом месте точно так обслужат. За всеми не углядит. Пусть знает, нам тоже жрать охота! — учили бабы. И вскоре Лялька общеголяла, превзошла своих учителей. Ее голос был слышен даже на Дерибасовской. Ох и орала баба, зазывая покупателей! Ох и ругалась с ними! Чуть что не так, не по ее — глаза как пули становились. Того гляди, пристрелит на месте!
— Что? Где ты увидел гнилое яблоко? Сам ты плесень, старый мудак! Лягушачий понос! Недоносок мартышки! У себя в штанах пошарь! Вот где все сгнило, прокисло и облезло! Пили отсюда — срака от макаки! — орала Лялька, а продавцы-соседи валились со смеху под прилавки.
Сколько раз изруганные, опозоренные покупатели забывали кошельки возле Ляльки. Она их мигом прятала. Случалось, возвращались, спрашивали, требовали свое. Но где там? Кто с Ляльки размечтался получить копейку, тот терял рубль: Она не только не любила, она не умела отдавать. Деньги липли к ее рукам. И баба приносила домой столько, что семья могла безбедно жить неделю за день Лялькиной работы на базаре. Из санаторок она приносила лекарства, марлю, вату и даже продукты. Лялька обязана была снимать пробу на кухне. И чтобы она не придиралась, повара делились с нею.
Левушка устроился рыбаком. И не только хорошо зарабатывал, а и снабжал семью рыбой.
Только за первый год в квартире была заменена вся мебель. Появились ковры и паласы, люстра и дорогая посуда. Телевизор и видеомагнитофон Женщины ходили в доме нарядными, как на празднике. А тут и Лялька забеременела.
— Если еще с годик, машину купили б! Да теперь с нею подождать придется, — посетовала она при муже.
— Что ты, милая? Какая машина малыша заменит? Если хочешь, поднатужимся и купим. Но стоит ли? Давай ребенку нужное приобретем! — предложил тихо.
— Нет! Я докажу отцу, что мы и без него не пропадем! И жить станем не хуже, чем он! Подумает отказался от нас! Я ему позвонила, он, как узнал где работаю, обругал и трубку бросил. Стыдно ему за меня. А я что? В ногах у него всю жизнь будет ползать милостыню просить? Мне не стыдно! Я работаю, как все! И утру ему нос!
— Лялечка! Мы и так много успели. Не спеши моя девочка! Все у нас будет! — успокаивал жену И та, выплакавшись, согласилась с мужем.
Левушка никогда не обижал жену. Он берег ее баловал. С каждой получки покупал подарки ей матери. В доме никто не плакал. И даже заледеневшая от пережитого мать начала оживать и оттаивать. Она понемногу снова взяла себя в руки, стала следить за собой, приучая невестку к тому же. Но та, работая на базаре, не признавала лишних трат на краски, лаки и духи. Одевалась просто, чтоб не вызывать зависть у окружающих. Потому не слушала советов свекрови, жила по-своему. Но никогда не спорила с нею и не грубила. Она любила ее, как свою. Та переживала за Ляльку, чтоб не родила