Никита сделал на коне вольт у самого края обрыва и сказал, прощаясь:
— Не будешь один, Соловьев. Случится беда — позовешь.
— Уеду отсюда, — твердо проговорил Иван. — На край земли. К монголам.
— Как знаешь.
Расставаясь, они не подали руки друг другу, да в этом и не было необходимости. Иван считал, что им больше не суждено когда-нибудь встретиться, и не понравился ему Никита: злой, хитрый, такой друг хуже врага. Аркадий же был еще совсем молод, не имел своего характера, старался во всем походить на брата, особенно в его показной удали.
Кулаковы завернули коней в село, а Соловьев и Мирген поехали вдоль реки на восток, к каменистым грядам, над которыми уже занимался рассвет. На развилке дорог Мирген сказал, что он решил ехать домой, там его давно ждут, и так будет хозяин скверно ругаться.
— Вали!
— Ляжки сбил до крови. Оказывается, жену хочу.
— Вали, а Гнедка не дам. Гнедко мне нужен, — трогая коня, сухо сказал Иван.
— Зачем говоришь? Ой, какой парень!
— Тогда поедем. Не обижу, — предложил Иван.
— У, Келески! — Мирген ширнул коня пятками, чтобы догнать Соловьева.
В Петров день в улус Ключик понаехало много гостей, жаждущих развлечений. Столпившиеся в степи улусные домики с плоскими крышами и юрты не в состоянии были вместить родственников, знакомых и просто гуляк, пожаловавших на ежегодный праздник. Поэтому-то люди устраивались кто как мог. Сразу же за улусом, на суходольном лугу, выстроились в ряд коновязи из жердей, возле них в беспорядке стояли ходки и телеги, кони под седлами, тут же озабоченно копошился всякий народ.
Богатые гости приехали со своей аракой в объемистых сосновых лагунах, с винторогими жирными баранами, которых тут же забивали и ловко разделывали у костров, на виду у всех. Кое-кто не дождался праздника, хорошо выпил еще где-то по пути и теперь шараборился, бестолково искал родню, переходя от компании к компании, а то и просто задирался и плакал. Иные, разомлев на пылающем солнце, заснули где свалились, их никто не тревожил и не осуждал.
А посреди луга наездники в праздничных рубахах разминали поджарых скакунов. Кони пугливо шарахались от льнувшей к ним пыли, слышались сердитые окрики, шутки, лихой посвист, широко разливался по округе задорный смех.
Иван и Мирген тоже приехали в Ключик. Они поставили коней в отдалении, в редком березняке, что островком рос на краю луга, переходящего здесь в размытый полой водой овраг, и сразу же затерялся в клокочущей толпе. Дел у Ивана в улусе в общем-то не было, просто соскучился по людям.
Прежде чем поселиться в тайге, они побывали на Теплой речке, где Иван рассчитывал повидать жену. Настя, наверное, уже знает о его побеге и со дня на день поджидает мужа. А еще хотел он взять дома винтовку, которую в свое время принес со службы. Винтовка и патроны были спрятаны за двойной стенкой в кладовке, даже при самом умелом обыске их вряд ли сумели бы обнаружить.
Охота с наганом, принесенным ему Симой, у него не ладилась. Иван встретил было матерого медведя, но лишь обмер со страху, а выстрелить не посмел: если зверя не убьешь наповал, раненый, он с тобою такое сотворит, что век будешь помнить, если, конечно, останешься живым. Винтовка была нужна и для стрельбы по пугливым маралам, не подпускавшим охотников на револьверный выстрел.
Боясь засады у дома, Иван послал Миргена в разведку. Тот под видом пастуха, потерявшего скот, долго бродил у горы Мраморной, продирался через колючий шиповник по берегу реки Саралы и у столпившихся у воды лиственниц не увидел никакого жилья, а наткнулся на пепелище.
Чтобы выяснить, что же здесь, собственно, произошло, Иван скрытно проехал вверх по реке до зимовья Егора Родионова, своего закадычного дружка. Ворота ему открыла перепуганная Егорова жена, замахала руками, зачастила:
— Уезжай поскорей! Милиция Егора выслеживает. Сказал, мол, домой не приду, не жди.
— Куда подевались мои?
— Кто знает! Тятька твой сам избу поджег. Его уж сажали из-за тебя.
— А Настя?
— Ничего не слышно. Может, с твоими стариками уехала, а может, сама, да только нет ее на Сарале.
— Вон как, — растерянно протянул Иван.
— Уезжай! — испуганно сказала она.
С Теплой речки по горам да оврагам выбрались на железную дорогу. Оставили коней у знакомых Миргена, а сами решили попытать счастья на дармовых заработках. Вспомнил Иван чирикающего кавказца и захотелось ему легких денег, и решил он сделать то же, предложил Миргену поиграть с пассажирами в карты, и сели они в первый же поезд.
Вечером, часа через два, в вагон вошли четверо в военной форме, загородили коридор, началась проверка документов. Пути к тамбурам были отрезаны, надежды как-то провести чекистов — никакой. Арестуют и обыщут, а в кармане у Ивана наган. Конечно, наган можно сунуть под лавку или куда-то еще, но Ивану не хотелось расставаться с оружием. А чекисты приближались шаг за шагом, и в смятении думалось:
«Пропал, Соловьев, амба!»
Почувствовав опасность, засуетился и Мирген. Он понимал незавидное положение Ивана и искал выход из ловушки. Можно было попытаться силою проложить путь к тамбуру. Но чекисты — бывалый народ, с ними шутки плохи: могут ненароком пристрелить. Так что же делать? И вдруг раскосые глаза хакаса остановились на раскрытом окошке. И понял он: только прыжок под откос мог принести спасение. И Мирген взглядом показал Ивану на окно.
Колеса постукивали угрожающе часто, но ждать, когда поезд замедлит ход, не приходилось. Подавив страх перед броском, Иван шагнул к окну, ухватился за раму и легко, как при джигитовке, перебросил наружу ноги и все свое гибкое тело. Под коленями прогнулась жесть вагонной обшивки, а затем рывок — и началось быстрое падение в пропасть. Обдирая голову, спину, грудь, Иван кувырком катился по гальке, по шиповнику и молодому черемшанику.
Следом за ним стреканул из вагона Мирген, но прежде он захватил и выбросил в окно чей-то увесистый чемодан, который, прыгая и ломая кусты, тоже устремился под откос. По Миргену ударили выстрелы.
Прижавшийся спиной к дереву Иван, не замечая ссадин, сочившихся кровью, нащупал в кармане револьвер. Это было необыкновенное везение, что оружие при нем, теперь не так уж страшны чекисты, у него есть и преимущество: он увидит их прежде, чем они его.
Паровоз заревел надрывно, взахлеб, взвизгнули тормоза, и состав, качнувшись, замер. На фоне желто-зеленого от догорающей зари неба были хорошо видны темные фигурки, одна за другой отделившиеся от поезда, они, слегка пригнувшись, цепочкой бежали по насыпи назад, шурша галькой и переговариваясь на бегу. Иван посмотрел на них и повел черным стволом нагана.
Фигурки остановились прежде, чем поравнялись с кустами, в которых лежал Мирген. Постояв в нерешительности с минуту, чекисты разом скользнули с насыпи и потерялись в густеющей, как кулага, темноте. Затем в мелколесье слетел простуженный, хриплый голос:
— Вертайся, робя. Ширмачи.
Когда поезд, свистя паром, ушел, Иван отряхнулся и принялся искать Миргена. Нашел его рядом с разбитым чемоданом. В чемодане, к сожалению, был всякий домашний хлам: рваные ботинки, прелая рыбацкая сеть, льняное полотенце и засохшие сыромятные ремни.
— Бубны и пики, оказывается, — насмешливо покривил жесткий рот Мирген, хватаясь за ушибленную поясницу.
Через двое суток они уже снова были в тайге. Ездить безо всяких документов, мошенничая в карты, было рискованно.
У них еще не успели сойти синяки и зажить ссадины, когда Мирген вспомнил о предстоящем празднике хакасов и настоятельно позвал Соловьева в Ключик. В этом улусе у Миргена были добрые знакомые, у них можно подкормиться и даже попытаться достать винтовку или, на крайний случай, дробовое ружье.
Приготовления к скачкам были неторопливыми, обстоятельными и заняли немалое время. Хозяева отборных скакунов, заносчивые, спесивые, сперва никак не могли договориться о дистанции, которую предстояло пройти коням, затем, стараясь перехитрить друг друга, несколько раз проводили жеребьевку, кому скакать в самой трудной первой группе, кому — во второй и в третьей. Отчаянно спорили, размахивали руками и плевались в запальчивости, дело доходило до прямых оскорблений и потасовки. Тогда спорщиков разнимали, урезонивали и разводили по юртам.
За главными устроителями скачек, мельтеша головами, неотступно бродила по лугу шумливая, заинтересованная толпа, ей нужно было все знать, во все вникнуть, чтобы не прогадать, на какого скакуна сделать ставку. Хозяева коней то и дело обращались к толпе за поддержкой, и она отзывалась то пронзительными криками одобрения, то волчьим воем протеста. Расходившиеся страсти вскоре накалились до того, что обиженный Мирген съездил кому-то из сородичей по зубам и сам получил добрую оплеуху. Та оплеуха произвела впечатление на Миргена, он несколько поостыл, обмяк и уже не отходил от Ивана. А Иван оценивающе поглядывал на поджарых и тонконогих скакунов, смирно стоявших в стороне под присмотром наездников, и с гордостью думал, что Гнедко ни за что не уступит им в резвости. Ах, если б мог Иван выставить сейчас своего скакуна! Но Гнедка хорошо знали по всей кызыльской степи, да и Ивана могли опознать и тут же арестовать.
— Добрый конь Гнедко, — только и сказал, протискиваясь сквозь толпу, Иван.
Когда же первая группа всадников кое-как выстроилась в шеренгу, люди невольно потянулись взглядами к рослому игреневому жеребцу, на котором, приподнявшись в стременах, с независимым видом сидел золотушный мальчонка лет семи в красной, с белыми завитками по подолу рубахе. Мальчонка без страха поглядывал вперед. Время от времени он поглаживал жеребца по искрящейся на солнце шее. На эти ласки Игренька отвечал частыми кивками умной головы. Конь, что и говорить, был отменный, из той самой породы, которую завез в Сибирь Константин Иваницкий.
Наконец сутулый хакас, старейшина одного из влиятельных кызыльских родов, торжественно поднял и тут же резко опустил руку. И тогда, взвихрив седую пыль, кони рванулись разом. Игренька сперва оказался в самом центре, маленький наездник собрался в комочек, приник к стриженой гриве жеребца, полностью слился со скакуном. Мальчонка не торопил коня, не охаживал его плетью, как это делали другие, он доверился Игреньке, дав ему свободу, и конь легко и радостно понес его по ровной степи к дальним курганам, что хорошо просматривал