Беспокойно шумели гибкие тальники под порывистым ветром, и в этом загадочном ночном шуме невольно чудились приглушенные людские голоса, короткие всхрапывания коней и частое щелканье винтовочных затворов. Время от времени где-то рядом тяжело всплескивала речная вода. Но немного погодя дорога, попетляв в пикульнике, решительно рванулась в гору, прочь от реки. Ехавший впереди Дмитрий чуть тронул шпорами настороженного скакуна, и конь, согласно качнув головой, перешел на резвую рысь.
Начало светать. Сперва у черты горизонта зазеленел и выбелился узкий треугольник неба, постепенно расступились темные холмы за рекой, потом стали просматриваться причудливые нагромождения гор. Скоро по невидимым с земли лесенкам должно было взойти на небосвод жаркое солнце.
Всадники проехали мимо пустого развороченного балагана, пересекли вытянувшуюся подковой березовую рощицу, что насквозь пропахла дудником и марьиными кореньями. Перед ними слева и справа радужно заблестела река, делающая в этом месте замысловатую петлю. По широкой осыпи дорога скользнула вниз, в густую пену шелковых ковылей и жесткого, как проволока, чия. На самом дне болотистой низины она неожиданно разбежалась на несколько спутанных тропок, и когда опять собралась в логу воедино, следы пешего и коня пропали. Дмитрий глядел вокруг себя, изучая каждую неровность и каждую складку земли, каждый кустик травы, и озадаченно вздохнул, поворачивая коня назад:
— Прозевали сворот.
При этом он подумал: а нужно ли было очертя голову бросаться в погоню за Дышлаковым? В Автамоновой провинности, если она, конечно, есть, разобрались бы товарищи в Ужуре или в Ачинске. При этом воздали бы свое и Дышлакову за самовольный арест. Нет, ехать все-таки надо, надо, чем скорее он пресечет своеволие партизана, тем лучше.
И еще одна попутная мысль пришла ему: а стал бы Дмитрий вот так гнаться за Дышлаковым, если б его попросила об этом, скажем, та же крикливая тетка Антонида, а не понравившаяся ему Татьяна? И он ответил себе, что, конечно, стал бы. Это его долг.
Вскоре они вернулись в неглубокий распадок, который полого, как бы нехотя, сваливался к реке. Здесь на синеватой щетине пырея, чуть тронутой росой, увидели узкую дорожку. Примятые травинки еще не успели подняться. Без сомнения, это был потерянный след. Дмитрий по нему направил коня на голый взлобок, с которого открывался вид на потонувшую в легкой дымке просторную пойму Белого Июса. Вдоль всего низкого берега мотались камыши, по которым гнал волны порывистый утренний ветерок. Заливные луга в речной пойме были уже скошены, виднелись лишь горбатые стожки свежего сена, к одному из них и вела еле приметная веревочка следа.
И вдруг на Дмитрия нахлынуло сомнение: точно ли Дышлаков угнал из станицы Автамона Пословина. А может, это Иван Соловьев решил свести со стариком какие-то старые счеты? Но Соловьева бы сразу же опознали в станице, да и при всей своей отчаянности Соловьев не ринулся бы навстречу собственной беде.
А что если это не Дышлаков и не Соловьев, а какой-то залетевший в Озерную колчаковский бандит? Шел, скажем, в Монголию, прослышал случаем про неисчислимое богатство Автамона и решил легко поживиться за его счет, вот и повел Автамона к его табунам и отарам. Или обыкновенный уголовник, которые тоже, как крысы по подполью, шныряли по глухим селам, не брезгуя никакой добычей?
Мелкой трусцой спустились к стожкам. Вытянув тонкую шею, Дмитрий пристально разглядывал щетинистую кошенину вокруг каждого стожка. Ничего подозрительного пока не было. А след все тянулся и тянулся к реке.
— Где-то здесь, товарищ комбат, — предупредил Костя, неотступно следовавший за Дмитрием в некотором отдалении. Ординарец был тоже насторожен и собран, его худощавая фигура то и дело замирала в седле. Так проехали они с полверсты и оказались рядом с продолговатым стожком, у которого обрывался след. Дмитрий привстал в стременах и кивнул ординарцу, чтобы тот объезжал стожок с одной стороны, а сам он приблизился к стожку с другой.
Дышлаков услышал нарастающий конский топот и опередил их, он появился на своем мышастом мерине внезапно и тут же угрожающе вскинул маузер:
— Чей будитя?
— Он, товарищ комбат, — спокойно, словно кисет из кармана, вынимая из кобуры наган, сказал Костя.
— Здравствуйте, товарищ Дышлаков, — поймав это движение, проговорил Дмитрий.
— Здравствуйтя, ежлив свой, — Дышлаков ощупал красноармейцев недоверчивым взглядом.
— Я — Горохов.
— Догадываюся, — партизан шмыгнул носом и нахмурился. — Определенно.
— Догонял вас.
— Зачем жа? Скажетя ишшо! — Дышлаков недобро улыбнулся.
— Ради вашего спасения.
— Что? — после некоторой заминки насмешливо протянул Дышлаков. — Как жа понимать вас, товарищ Горохов?
— Так и понимайте. По существу вопроса, мой совет вам: спрячьте-ка поскорее маузер. Все мы тут стрелять обучены.
— Точно, — весело кивнул Костя.
Дмитрий разглядывал словно наспех рубленное топором квадратное, волевое лицо партизана, его сильную грудь, туго натянувшую заграничное песочного цвета сукно. В твердом взгляде Дышлакова было железное упрямство — та неколебимая решимость, которой он никогда ни за что не изменит.
Дышлаков узнал Костю и, сдерживая раздражение, сощурился:
— И мы люди, ежлив што.
Дмитрий сделал Косте знак, чтобы тот — избави бог от соблазна! — не вступал с партизаном в ненужную перебранку. Костя все понял: дернул повод, отъехал в сторону, не скрывая, однако, своего раздражения.
Дмитрий, словно спохватившись, намеревался спросить Дышлакова, где же Автамон. Но в это время из-за стога показалась седая, в сплошных горошинах пота голова, крохотные глазки, похожие на бусинки, метнулись к комбату.
— За что он вас? — обратился Дмитрий к Автамону.
Тот ничего не ответил, лишь часто задвигал челюстью, как бы захватывая воздух, которого ему сейчас явно недоставало. Минуту спустя он сделал неверный шаг из своего укрытия, все еще не сводя взгляда с комбата и не совсем веря в свое скорое избавление.
— За что? — теперь уже вопрос относился к Дышлакову.
Партизан пожевал мясистую губу и со стуком вставил маузер в колодку:
— Дружком приходится али сродственником? — усмешливо кивнул на Автамона. — Али так приглянулся?
И лишь тогда Автамон заговорил дрожащим, плачущим голосом:
— Господи, за чо наказание тако?.. Ить он же меня всюё ночь допрашивал, господи!..
Дышлаков с независимым видом ловко сделал себе самокрутку, с сильного замаха чиркнул кресалом и блаженно запыхал табачным дымом. Вся эта история, которую не известно зачем затевал комбат, казалась партизану никчемной, совершенно не стоящей внимания, и он сказал, явно рассчитывая на классовое чутье Дмитрия:
— Не жалейтя. Ежлив всех жалеть, то хана нам. Блуд.
— За что же? — повторил вопрос Дмитрий.
Дышлаков удивился странной непонятливости комбата:
— А у вас сумления, будто это не есть форменный враг?
— Эх, люди! — истово взмолился Автамон. — А и кто день в день сдает продразверстку? Я, граждане-товарищи, человек хворый и престарелый… Годы мои давно ушли.
— Не шумитя! — гаркнул на него Дышлаков. — Ты поясни товарищу комбату, кому коня отдал, гадючье твое жало!
— Коня? — встрепенулся Дмитрий. — Какого коня?
— Знамо, Гнедка, — сухо отрезал Дышлаков, вытирая испарину на покрасневшем носу. — А вы его защищаетя!
И тут Дмитрий вспомнил пешую Татьяну в степи. Она обманула Дмитрия, сказав, что ее жеребец заболел. Она знала, где Гнедко, и намеренно скрыла это. Может быть, Татьяна даже встречалась с Соловьевым и сама подарила коня.
— Ванька увел Гнедка без спроса, — ударил себя во впалую грудь Автамон и заскулил обиженно и тонко, совсем по-собачьи. — Зазря все эвто, скорбяшша матерь казанска.
— Так увел жа! — Дышлаков сердито выплюнул изжеванную самокрутку. — Чего тогда, мать твою растуды-сюды, от меня таился?
— Неужто, дорогие граждане-товарищи, ноне вот эдак полагается? — Автамон затрясся и приблизился к Дмитрию, ища защиты.
— Не шумитя! — угрожающе скрипнул зубами партизан.
— Есть ведь милиция, суд, — с укоризною заметил Дмитрий. — Есть закон.
— Куды ж я его по-твоему? — Дышлаков выпятил грудь и весь распрямился. — Я его и конвоировал прямо туды!
Неподалеку послышались гулкие в утреннем воздухе голоса косарей. По реке проскользнула лодка кверху смоленым дном, а следом за нею, догоняя лодку, понеслась, поводя бедрами, словно толстая баба, копна сена: где-то люди промахнулись с переправой.
Дмитрий спросил Дышлакова, получал ли тот письмо от него, а если получал, то почему не ответил? Или Дышлакову не совсем ясно, что борьба с бандами — общее дело Красной Армии и всего населения? От разобщенных отрядов мало проку, тем более есть постановление Енисейского губкома партии о подчинении сельских дружин регулярным частям. Партия рассчитывает на высокую сознательность бывших руководителей сибирских партизан.
— Пошто жа бывших? — огненными глазами покосился Дышлаков. — Ты меня, что ль, отстранил от всяческих дел, а? Вы ишшо погодитя!..
— В мое подчинение поступают сельские дружины, — тоном, не допускающим возражений, произнес Дмитрий.
Дышлаков помолчал, постукивая толстыми пальцами по коробке маузера. Где-то в глубине души он, конечно, понимал, что зарвался, самовольно арестовав Автамона, но сейчас не мог признать этого перед Автамоном и тем же Костей. С другой стороны, не Дышлаков, заслуженный командир, распоряжается этим приезжим мальчишкой, а мальчишка — самим Дышлаковым.
Случай вышел неприятный. Стычка могла кончиться смертной обидой, но Дмитрий угадал ход дышлаковской мысли.
— Пора разъезжаться, — как бы давая задний ход, мирно сказал он. — Вам куда?
— На кудыкину гору, — не поднимая головы, засопел Дышлаков. — В провожатых не нуждаюся, о!
— Я не к тому, — все так же сдержанно проговорил Дмитрий. — У меня своя дорога. А гражданина Пословина я заберу с собой. Мы с ним обо всем потолкуем в Озерной.