— По степи ездим, Соловья ищем! Шибко красивая птичка!
Действительно, уже несколько дней они были в дороге. Съездили в Копьеву, побывали далеко в горах за Белым Июсом. Зачем им понадобился Иван Николаевич? А затем, что вместе вроде бы и повеселее. К тому ж понравился он братьям своим характером: болтать не любит и достаточно смел, с таким человеком и поговорить, и дело поделать приятно.
Не найдя Соловьева в степи, Кулаковы уже возвращались в Чебаки, да у чебаковской околицы напоролись на красноармейский заслон.
— Отряд, оказывается, — коротко вздохнул Мирген. — У, Келески!
— Может, разъезд, — сказал Аркадий.
Как бы там ни было, братья вспугнули красноармейцев, сами же завернули в соседний улус Половинка, где и разжились съестным.
— Нас-то скоро нашли? — сдвинув брови, спросил Иван.
— Мы видели, как вы в тайгу уходили, — подув на горячую картофелину, сказал Никита. — Ведь это мы стреляли, чтоб предупредить вас о засаде. Мы хитрые.
Соловьев подивился предприимчивости Кулаковых, но на всякий случай спросил:
— Они взяли след?
— Не взяли, — убежденно рубанул рукою Никита. — Куда им!
Кони у Кулаковых действительно были хороши. Пройдя столь длинный путь без отдыха да еще на галопе и крупной рыси, они выглядели достаточно свежими. Иван подошел к окну и залюбовался ими.
С прибытием Кулаковых на таежном стане стало безопаснее и как-то уютнее. Правда, самоуверенный Никита считал себя здесь самым умным, то и дело задирался, не давал никому раскрыть рот. С этим приходилось мириться, чтобы совсем не отпугнуть обидчивых братьев. Кулаковы были хорошо вооружены, советскую власть ругали всячески и готовы были всегда драться с нею, потому как она мешала им утвердить свое влияние в степи, сделать хакасскую степь самостоятельным кочевым государством.
В тот же день по непросохшей росе братья ходили на охоту и в гольцах завалили маралуху с теленком. Никита похохатывал, гладя добычу по бурой, лоснящейся на боках шерсти:
— У зверя одна дорога, у меня — другая. Пуля моя всегда летит в цель. Как по маслу!
Вечером был настоящий пир. Кулаковы, приплясывая у костра, угощали Соловьева свежей маральей печенью: она даст человеку бодрость и несравненную отвагу. Мясо ели, обрезая его ножами у самых губ. Затем пили чай, заваренный на смородиновом листе, и много говорили об удачливой охоте и рыбалке. Затем братья, как по команде, разом умолкли и пошли спать.
Соловьев радовался: все идет хорошо. Теперь он обдумывал, как найти Настю и забрать к себе стариков. Нужно устраивать жизнь в горной тайге.
И вдруг случилось непредвиденное: ночью бесследно исчез Мирген Тайдонов, ушедший было в дозор к реке, да мало того, что куда-то отбыл сам, он увел с собой Автамонова Гнедка. Напрасно раздосадованный Иван искал Миргена, суетясь по марям и падям, что простирались вокруг Азырхаи, а Кулаковы дважды ездили за Черный Июс в открытую степь. Беглец как в воду канул.
Можно было устроить вылазку в направлении Озерной. Именно к этому склонялись Кулаковы, но Соловьев, раскинув быстрым умом, остановил их: в той стороне днем и ночью рыщут красноармейские разъезды. Откровенно говоря, он боялся не столько того, что Кулаковы попадут в капкан, сколько того, что они улизнут от Соловьева подобно Миргену.
Глава восьмая
Дмитрия немало беспокоило самоуправство Дышлакова. Своим решительным, взрывным характером партизан походил на тех вожаков из рабочей среды, с которыми Дмитрий общался в революцию в Подмосковье, да и на деникинском фронте. Но Дышлакову не хватало широты взгляда на происходящие события, вроде бы на глазах у него были шоры, мешавшие ему все видеть. Потому и судил он людей не по законам страны, а по своим собственным законам, где многое решали личные привязанности и обиды.
Самоуправство портило боевое дело. Партийные ячейки в селах бились над решением своих местных задач, а все, что делалось за сельской околицей, их не интересовало. В этих условиях, приди сюда крупная банда, а их много еще бродило по Сибири, батальону Горохова пришлось бы туго.
Дышлаков мог, если бы только захотел, здорово подкрепить батальон надежными людьми, но он ревниво относился ко всем начинаниям Горохова. Он злорадствовал, что под боком у Горохова набирает силу своя, доморощенная банда.
Из сел приходили вести, что выстрел в Копьевой всколыхнул все Прииюсье и вызвал множество толков. Поговаривали о том, что близится новая кровавая схватка, мол, в скором времени выстрелы зазвучат повсюду и кое-кому еще будет горько, налево и направо полетят головы, потому что нет у советской власти нужной прочности, которая позволила бы ей устоять, не довела она до конца ни одного сколько-нибудь важного начинания. И не было скидки ей на молодость, на разруху, на все еще бушевавшую в стране гражданскую войну. Люди требовали свое, они были нетерпеливы. Бедняки не могли понять, почему они по-прежнему в нужде, так же с утра до ночи работают на кулаков: не станешь гнуть спину — помрешь с голоду и никто тебя не пожалеет. Беднота жалась друг к дружке, да все еще непросто было ей отстоять свои права, ведь издревле так повелось: у кого богатство, у того и сила.
Партячейки посылали своих активистов к Горохову, к Дышлакову и даже в Ужур и Ачинск за разъяснениями, как понимать, что вот убили честного человека, а убийцу никто не ищет — не является ли этот факт нарушением революционных принципов. Они были не правы: внезапно исчезнувшего Казана и его дружка, а также самого Ивана Соловьева искали повсюду. Устраивались засады, секретные сотрудники шли в села под видом плотников, заготовителей кож и тряпья.
Завозились, подняли голову сметливые кулаки. Они ждали, что советская власть доведет свою политику до иного, противоположного конца: маленько побаловали, постреляли, помитинговали, пора и честь знать, пора крепкого мужика поддержать всеми доступными средствами, ибо в его хозяйственной крепости, и только в ней, экономическая крепость всякого государства. Ну, а если советская власть сама не разберется в этой допущенной ею путанице, можно ей и помочь, как помогли вон в Копьевой. И тайно потянулись богатеи на гумна, на заимки, полезли в подполья и в ямы за припрятанными винтовками и обрезами. Эти себе на уме, к Ивану Соловьеву они не пойдут, Иван не их поля ягода, голодранец. А случаем появится на Июсах достойный вожак, пусть даже не генерал, а полковник или есаул, и тогда будет много шороху в степи и в тайге.
Но сейчас во что бы то ни стало Дмитрию нужно поймать Соловьева. На него можно выйти через Автамона Пословина, на что справедливо надеялся Дышлаков. Куда вдруг девался Гнедко? То-то и оно!
Однако это еще ни о чем не говорит. Соловьев мог украсть Гнедка, Соловьеву теперь не до соблюдения законов и приличий, на то он и бандит. Тогда почему же скрывают случившуюся кражу Автамон и Татьяна?
Дмитрий собирался поговорить с Автамоном начистоту, но тут же с раздражением думал, что не получится такого разговора, не примет его Автамон и выйдет обыкновенный допрос, а устраивать допросы не позволено ни Дмитрию, ни, тем более, Дышлакову, это дело милиции и суда. Кстати, началось ли следствие об убийстве в Копьевой? Если началось, то следователю не миновать Озерной, родного села Ивана Соловьева.
Так и случилось. В тот день Дмитрий, сидя на крыльце, разглядывал карту участка, контролируемого батальоном, делая на ней для себя карандашом кое-какие пометки. Это была плохая карта, ее снимали и печатали еще до японской войны, на ней не значились некоторые деревни и дороги, не говоря уже о крупных притоках Июсов и больших озерах. Изучая карту, Дмитрий невольно думал о том, где, в каком именно месте мог сейчас затаиться Соловьев. Была уйма вариантов. Трех вооруженных конников люди видели на марях за Черным Июсом, а вот какое у них оружие? Конники направлялись в тайгу, а в тайгу ли? Может, они доехали до ближнего села или улуса и опять повернули в степь. С другой стороны, отряд красноармейцев был обстрелян под Чебаками. Кем обстрелян? Соловьевым? Это еще неизвестно, здесь могла появиться какая-нибудь другая банда — как магнит, колчаковцев притягивает спасительная Монголия. Но где тогда Соловьев? Один ли он или есть у него помощники? Сколько их?
Вопросам не было конца. Эх, если бы хоть что-то знать о Соловьеве, ну хотя бы примерный район его пребывания, тогда можно было бы понять, чего он хочет в конце концов. После убийства в Копьевой, пусть это сделал даже не он, поимка Соловьева приобретала первостепенное значение для Горохова. Только эта мера, неотложная, решительная, в какой-то степени утихомирила бы взволнованные села, да и подняла бы авторитет батальона, а то ведь некоторые даже открыто потешаются, что целому войску, мол, не управиться с одним Соловьевым.
В этих бесконечных раздумьях Дмитрий и не заметил, как вернулся с реки непоседливый, вечно занятый ординарец Костя. Только услышав рядом нетерпеливое Костино покашливание, комбат вскинул голову:
— Чего тебе?
— Зовут.
Дмитрий сразу подумал о Татьяне, что это он сейчас понадобился ей, и тут же поспешно свернул и сунул карту в кожаную сумку. Но разбитной ординарец втолковывал иное:
— Русским языком пояснял Гавриле, что нет комбата. А он требует!
— Надо идти, — сказал Дмитрий.
На улице его перехватили городошники, сунули в руку биту. Не мог отказать себе в удовольствии поразмяться, но промазал под веселый смех красноармейцев. Ему дали другую биту, но Дмитрий вернул ее: он торопится, а такие дела наспех не делают.
У зеленого палисадника Гаврилиного дома увидел окованный фигурным железом ходок, запряженный парой тонконогих серых коней. Опустив головы, усталые кони, одетые в бронзовобляхую сбрую, тихо подремывали в прохладной тени сребролистого тополя, укрывшего палисадник. А в ходке, развалившись, сладко спал долговязый парнишка лет пятнадцати в неопределенного цвета пиджачке с обвисшими лацканами и в потертой кожаной фуражке со звездой.