— Но что сотворил? Что?
— Как что! Мы встретили соловьевцев. Обстреляли.
— Под Чебаками? — расхохотался Дышлаков. — Так разве то встреча! Война кровь пьет!
— Ух, и прыток же ты, Дышлаков.
Партизан недовольно покрутил рыхлым носом, что-то быстро соображая, затем с жесткостью сказал:
— Супротивников стрелять надоть, определенно! А ты кого пожалел? Автамона, заядлого врага мирового пролетариату!
Дмитрию не хотелось ругаться, поэтому он спокойно предупредил Дышлакова:
— Давай по-хорошему. Зачем приехал?
— Мое дело. Может, хочу выяснить боевую обстановочку.
— Что ж, попробуем выяснить, — с подчеркнутой серьезностью ответил Дмитрий.
Дышлаков вдруг потупился и заговорил ровным, не очень грозным голосом. Оказывается, он мог говорить и так вот. Таким он был для Дмитрия не только терпим, но и в какой-то степени симпатичен. По крайней мере, с таким можно было договориться — в это верил комбат.
Дышлаков рассказал, что знакомый ему охотник из Думы приметил в кедровой тайге, что за Божьим озером, нескольких подозрительных неизвестных, а были они все на конях и с нарезным оружием. Охотник притих в кустах и ничем не обнаружил себя. Кто они есть, трудно сказать, но из разговора вроде бы следовало, что не нашего поля ягода. Благородные, из городских, да и русские сплошь, а у Ваньки Кулика одни хакасы.
Он еще несколько понизил голос, словно их здесь мог кто-то услышать:
— Нам нужна помощь. Двигайся в Думу всем отрядом.
Дмитрий встал из-за стола и, неся перед собою кружку, пошел к хозяйке за чаем. Когда он вернулся, Дышлаков задумчиво смотрел в окно на заснеженную улицу. Отхлебнув несколько обжигающих глотков, Дмитрий поставил на стол и сказал:
— Я обмарокую.
Дышлаков оторвался от окна и повернулся к Дмитрию:
— Время не терпит, Горохов.
В этом он был прав. Чтобы не упустить неизвестных, нужно действовать решительно. Одними рассуждениями, однако, делу не поможешь.
— Бери взвод, Дышлаков. Попытайтесь хорошенько прощупать тайгу за Божьим озером.
Дышлаков не очень обрадовался такой подмоге. Он, очевидно, ожидал от комбата большего. И видя, что один взвод явно не устраивает партизана, Дмитрий успокаивающе проговорил:
— У тебя есть отряд самообороны.
— Ты отряда не касайся! Определенно.
— Ну вот так. И если завяжете бой, шлите спешного гонца. Подкрепим.
Делать было нечего — Дышлаков помялся и в конце концов согласился. И тут же попросил комбата вплотную заняться Автамоном: знает тот, где скрывается Соловьев.
Дышлаков, кривя рот, говорил еще что-то, но Дмитрий не слышал его. Дмитрий вспомнил первую встречу с Татьяной, когда, гордо откинув золотистую голову назад, раскрасневшаяся, задорная, она смеялась. Нет, Татьяна никогда не станет обманывать его. Между нею и Соловьевым не может быть ничего серьезного.
Дышлаков сунул комбату широкую ладонь:
— Бывайтя.
Взвод выступил на Божье озеро ночью, чтобы скрыть свой уход от посторонних и, стало быть, оградить операцию от нежелательных случайностей. В пути никто не курил, никто не обмолвился громким словом. Рядом с командиром взвода ехал Дышлаков, довольный тем, что Горохов наконец-то прислушался к нему и поддержал его предложение.
«И в армии не все хвастуны да выскочки», — примиряясь с комбатом, подумывал он.
Утром, когда, как из огромного решета, с неба сыпала звонкая снежная крупа, в станичную кузницу, где в это время ковали армейских коней, влетел весь растрепанный, запыхавшийся Гаврила. Стараясь поскорее отдышаться, он жадно хватал воздух и наговаривал при этом:
— Вот и опять, понимаешь… Вот и опять…
Предчувствуя беду, Дмитрий резким движением отложил кузнечные щипцы, которыми только что ворошил в горне дышащие жаром угли, и подскочил к председателю:
— Ну чего? Давай по существу вопроса!
— Воровство, понимаешь! Мельницу обокрали, товарищ комбат. Десять мешков муки…
— А мельник?
— Что он? Его связали, понимаешь… и в ларь…
Дмитрий не стал ни о чем более расспрашивать председателя. О том, как и когда это произошло и кто устроил налет, он узнает на месте. Главное сейчас — побыстрее попасть на мельницу, обнаружить хоть какой-то след. Нельзя терять ни минуты, потому что след может исчезнуть в ненастье.
— Соловьев, — вслух подумал он, прыгая на своего дончака.
Вскоре батальонный горнист протрубил в верхнем краю тревогу. Красноармейцы, услышав боевой зов трубы, торопливо седлали коней и наметом мчались на окраину Озерной, в открытое поле, полого уходящее к реке, и здесь, вздымая снег, строились в колонну по трое. Затем колонна тронулась с места, вытянулась, нырнула в повисшую над рекою хмарь и растворилась в ней.
Тем временем Дмитрий в мельничном дворе говорил с очумевшим мельником. Тот таращил округлившиеся глаза и пытался все объяснить комбату, но это у него никак не получалось: язык не хотел слушаться, какая-то неестественная зевота то и дело сводила челюсти.
И все-таки Дмитрий понял, что забрали муку вооруженные бандиты и случилось это уже под утро. Сколько было налетчиков, мельник точно не знал, так как наружу он совсем не выглядывал, а к нему ворвались двое хакасов, они и бросили его в ларь сразу, а уж потом насыпали в мешки муку и выносили во двор. Нужно думать, что бандитов было немало.
Присыпанный белым снегом, но все еще приметный след колес начинался у мельничного крыльца и вел по типчаковой степи вверх по Белому Июсу. По всей вероятности, здесь проехала не одна телега — пожухлая трава была сильно примята широкими полосами.
Бандиты сперва не ловчили: след не петлял, а вел прямо на чебаковскую дорогу. Значит, сил у них было достаточно, чтобы отстоять наворованное, если вдруг встретился бы им красноармейский дозор. В одном месте бандиты остановились, здесь был сильно вытоптан снег, похоже, что перепрягали коней. А далее, на каменистом косогоре, след было трудно различить, потому что снега в этом месте не осталось, он был снесен не стихавшими над степью ветрами.
А когда красноармейцы отъехали от мельницы примерно версты на две, след вдруг раздвоился: одна из подвод отвернула в заросший таволгой ложок. Нескольких бойцов во главе с командиром взвода Дмитрий послал в этом направлении, а сам с оставшимися людьми продолжал путь по берегу. Он рассчитывал настичь бандитов еще в степи. До тайги отсюда им было далеко, ближайший улус — за десяток верст, да и там не просто спрятать подводу с мукой среди бела дня.
Но бандиты оказались хитрее, чем думал Дмитрий. Трижды ткнувшись в протоку Белого Июса, будто перебредая ее, тележный след уходил в степь, к укатанной проселочной дороге и вот уже соединился с нею. На распутывание этой уловки ушло какое-то время, на что, очевидно, и рассчитывали соловьевцы. Теперь Дмитрий уже нисколько не сомневался: это дело рук атамана Соловьева. Дорога шла в облюбованный бандой чебаковский угол.
Уже на проселке хитроглазый Егор Кирбижеков приметил, что подвода грабителей слишком легко поднималась в гору.
— Порожняя, якорь ее, — убежденно заключил он.
Дмитрий сперва не придал значения его замечанию.
Дело ведь не только в украденной муке, а прежде всего в поимке бандитов. Дай им ускользнуть сейчас, они могут натворить худшего где-то в другом месте.
Послав Костю и Егора еще повнимательнее осмотреть берег реки — нет ли где другого сворота, Дмитрий с остальными бойцами повернул в сторону тайги, которая ломаной жирной линией чернела вдали. Солнце уже поднялось над холмами, разрезав уходящие на восток тяжелые тучи. Оранжево вспыхнул свежий снежок, укрывший безмолвную степь.
Обогнув стайку курганов, дорога стала забирать вверх, и с вершины ближнего бугра всадники увидели впереди себя, всего в сотне саженей, телегу, запряженную худой пегой клячей, которая еле волочила свои короткие мохнатые ноги. Не раздумывая, Дмитрий воткнул шпоры в потные бока скакуна, дончак широкими скачками, отбрасывая ошметки снега, перемешанного с красной глиной, ринулся вдогонку.
На тарахтевшей по дороге телеге сидели двое. Они одновременно подняли головы и остановили взгляды на дерзко залетевшем вперед и преградившем им путь Дмитрии. Бежать им было бессмысленно — куда побежишь в открытой степи? — сопротивляться они, видимо, тоже не собирались, да у них вроде бы ничего и не было под рукой, кроме хворостины, которой возница погонял клячу, да клочка прелого сена под уже немолодым, начавшим грузнеть седоком.
— Стой!
Возница рывком потянул веревочные вожжи, и, пронзительно скрипнув колесами то песку, телега остановилась. В это время подскакали другие красноармейцы, сбились вокруг подводы, с интересом поглядывали то на незнакомых спутников, то на комбата. Оба незнакомца, как оказалось, были хакасами из племени кызылов. Об этом сразу же сказал тот, который сидел в задке. Он чисто говорил по-русски, чуть морща высокий лоб, из-под которого сквозь очки немигающе глядели раскосые глаза.
— Документы, — сухо произнес Дмитрий, обращаясь к нему.
Одетый в старомодное демисезонное пальто с вытертым бархатным воротником, обутый в смазные сапоги с калошами, незнакомец поправил на голове высокий кожаный картуз и спросил непринужденно:
— В чем, собственно, дело, товарищ командир?
Его невозмутимое спокойствие невольно вызывало уважение. Было заметно, что он нисколько не боялся подъехавших красноармейцев. Сразу же бросилась в глаза его ненаигранная общительность.
— Кто такой? — Дмитрий, соскочив с коня, вплотную подошел к телеге. Чутьем он угадывал, что это в общем-то мирный и добрый человек, едущий куда-то по своим личным или служебным делам. Никакого отношения к Соловьеву он, конечно, не имел. Но порядок требовал строгой проверки.
— Я Георгий Итыгин. Когда-то учительствовал в Чебаках. Еду в родные места.
Фамилия показалась знакомой Дмитрию, он слышал ее не впервые. И то, что это чебаковский учитель, тоже не могло не насторожить комбата. Он вспомнил улус Ключик, юрту бая Кабыра, вспомнил и то, как Татьяна до этого хорошо говорила об Итыгине. Так вот он каков, ученый кызылец!