— Плохо встречаешь, Иван Николаевич. Грязью пачкаешь. Мы ведь сами по себе, и ты нам совсем не начальник.
Макаров, сердито сопя, подошел к Соловьеву и взялся рукой за переднюю луку седла:
— Пусть уезжают. Азия, милостивый государь.
Иван не хотел ссоры. Такими бойцами, как Кулаковы, бросаться нельзя. Наоборот, надо найти ключ к их задиристому характеру и накрепко привязать братьев к монархическому отряду. Почему бы, — скажем, не произвести их в офицеры? Уж кто-то, а Никита должен клюнуть на этот крючок.
— Отдышитесь с дороги, — оглядывая поляну, ровным голосом сказал Кулаковым Иван.
Только тут на глаза ему попал Мирген Тайдонов. Он успел спешиться и спрятаться за круп коня. Но, заинтересованный стычкой, вдруг высунулся и виновато задвигал бровями.
Соловьев живо окликнул его. Мирген сделал вид, что ничего не слышал и попятился за угол дома. Но на него стали показывать пальцами, и он, вытирая ладонью пот, высунулся опять и нетвердой походкой направился прямиком к атаману.
— Как съездил, Мирген?
— Съездил, оказывается.
— Пошто рано вернулся? — Соловьев вытянул шею, прислушиваясь к нему.
— Проводил. Что поделаешь, — невразумительно ответил Мирген. — Я уйду, оказывается…
Иван настороженно замер. Что-то в этой поездке было не так. Мирген за оказанную услугу мог запросить у Нелюбова плату, а Нелюбов послал его к чертовой матери, вот так и разъехались. Однако это всего лишь предположение, а Соловьев должен знать точно, он не верит сказанному Миргеном.
— Ну и чо? — требовательно крикнул Иван.
Мирген подавленно молчал. Вместо него ответил Никита:
— Уехал офицер. Как по маслу. Далеко уехал — и ладно. Мы тоже провожали. Веселый парень…
Никита лгал. Нелюбов всегда был угрюмым, тем более не мог веселиться сейчас. Так что же все-таки произошло?
Соловьев поджал губы. Он не стал больше допытываться ни о чем, решил подождать, когда Мирген окончательно протрезвится. Но правда о судьбе сотника раскрылась через несколько минут, едва прибывшие расседлали и пустили коней пастись на поляну, а сами собрались у костра. Соловьев опять приметил Никиту и подошел к нему, надеясь примирить его с Макаровым. Присев на корточки, Никита неумело раскуривал трубку, захлебываясь желтым дымом и кашляя.
— Откуда она у тебя? — удивленно спросил Иван.
Никита не спеша выбил трубку о палец, в лице появилось свирепое, презрительное выражение:
— Хоть у нас и русские имена, мы хакасы.
Он встал в полный рост, чтобы уйти, и тут же сел — Иван мертвой хваткой взял его за ремень портупеи:
— Где сотник? Ну!
— Наверно, в Монголии.
— Врешь!
— Тогда зачем спрашиваешь, господин есаул? Шито-крыто, в землю зарыто, — Никита зарычал, пытаясь снять с портупеи руку атамана. — Помер — и ладно. Мертвый ничего не скажет.
Иван мог сейчас расстрелять Никиту Кулакова, но ведь Нелюбова уже не вернешь. Сотник был бесстрашным и гордым. Иван во многом хотел бы походить на него. Но что-то в Нелюбове было путаное, он все неимоверно усложнял, вот и теперь не захотел остаться с Соловьевым. Голый и нищий, стремился поскорее попасть в чужую страну. Кто ждал его там? Кому он нужен?
Жалко было Нелюбова. Однажды ведь спас его Иван, а вот второй раз не получилось. Второй раз вроде бы сам послал его на погибель.
Придя в себя после тяжелого похмелья, Мирген придурковато посмеивался, перескакивая с пятого на десятое, рассказывал о том, что случилось в степи. Сперва ехали они благополучно, обедали и ужинали у знакомых Миргена. Овса купили. Песни пели потом. Никто их не останавливал, никто не преследовал. Так бы, пожалуй, понемногу и доехали до таежных троп в Монголию.
Но в одной из балок на рассвете их перехватили Кулаковы. Посидели совсем мирно на колодине в березовой рощице, попили крепкую араку. Никита Кулаков обнимался и даже целовался с Нелюбовым. А когда заморочало и пошел дождь, Нелюбов тронулся дальше, вот тут-то вдогонку ему и грохнули выстрелы. Просчитались Кулаковы: не было у офицера золота, хоть и торопился за границу.
— Обшарили его, оказывается. Говорят, ладно, поедем с нами, Мирген.
— Наповал? — Иван снял фуражку и истово перекрестился.
— Не захотел жить, оказывается.
Иван вспомнил рассказ Мурташки о трупах, найденных в колодце. В тот день он никак не мог видеть братьев, все в нем бушевало, а назавтра чуть свет засобирался на могилу сотника.
— Не будет счастья, коли не проведаю, — сдвинув брови, со вздохом сказал он.
Макаров угрюмо погладил свой шрам:
— Опасно, господин есаул.
Соловьев не послушался. Взяв с собою Миргена и Григория Носкова, который тоже знал Нелюбова с Карпат, Иван в тот же час выехал в степь. Чабанское стойбище, куда они направлялись, было без малого в семидесяти верстах. Только на второй день замысловатой езды по болотистым разложьям и сыпучим оврагам они оказались у холмика едва успевшей просохнуть красной земли. Чебаковцы, побывавшие здесь до них, вытащили трупы из колодца и похоронили под одинокой березой, нацарапав химическим карандашом на белом клочке бересты: «Тут похоронены несчастные жертвы кровавых бандитов».
Обнажив головы, Иван и Григорий молча встали на колени у одинокой могилы и так же молча поднялись и направились к притомленным коням. На душе у Ивана было сиротливо и муторно.
В зарослях можжевельника они вспугнули волка. Мирген приподнялся в седле и заулюлюкал ему вслед. Волк бежал вдоль опушки леса и ни разу не оглянулся, пока, наконец, не скрылся в кустах.
В другое время Иван не упустил бы удобного случая добыть матерого зверя. Но теперь он даже не обратил на волка никакого внимания. Иван был весь поглощен думами о печальном жребии, выпавшем на долю сотника.
Не поднял глаз и Григорий. В логу, где торная дорога в одуванчиках и колокольчиках полукружьем повернула к Белому Июсу, он остановил коня, собираясь что-то сказать Ивану, но не дождался того, и только махнул рукой и поехал в бугристую медовую степь.
— Ты куда? — крикнул ему Иван. Но тут же понял все: Григорий сделал выбор, он решил покинуть атамана, он уезжал в Озерную. Григорий уже никогда не вернется в соловьевский отряд, бесполезно звать и уговаривать казака. И все-таки Иван еще на что-то надеялся.
— Вернись, Гриша! — крикнул вдогонку. — Не греши!
В лицо атаману дохнул слабый ветерок. На какую-то секунду стало больно и завидно, что Григорий вот так просто едет в родные места, где свободно живут люди, где Татьяна. Да, разные судьбы у всех: кому что на роду написано, того уж ни за что не изменишь.
— Христом-богом прошу, Гриша!
Григорий ехал по теплой траве размеренным шагом, чувствуя спиной пристальный взгляд Соловьева. Григорий не отзывался, ему было все равно сейчас: жить или умереть. Только не мог он оставаться более в тайге, а еще не мог стрелять по невиновным, делая жен вдовами, а детей — сиротами. Не хватит ли крови, пролитой за две жестоких войны, зачем проливать ее еще и еще?
— Я выстрелю, Гриша! Потомока пожалеешь!
Неестественно хриплый голос Соловьева дрожал и глохнул в пустынной степи. Не было ему ниоткуда ни должного ответа, ни даже слабого отклика.
Григорий не торопил коня. Стреляй же, если отважился, господин есаул! Не боится тебя станичный батрак и вечный бедолага Гришка Носков, твой бывший закадычный дружок и твой сверстник. Что ж, случилась промашка: растерялся он и струсил, было такое, а вот теперь ничего не боится. Теперь ему наплевать на тебя, понял?
— О-го! Гриша!..
Глохнет безнадежный голос атамана. Не слышит ничего или не хочет слышать уезжающий к себе домой упрямый Григорий. Ну так что же ты медлишь, Ванька Кулик? Коли уж решил стрелять, так стреляй!
Соловьев с присущей ему ловкостью выхватил наган из кобуры, поднял на уровень глаз и прицелился. Он выцелил дружка верно, под левую лопатку. Но тут же подумал, что Григорий должен увидеть свою смерть, и крикнул ему грозно:
— Гри-ша!
Но Григорий не оглянулся и на этот раз, и опять не ускорил размеренного хода своего коня. И тогда спросил Иван у помалкивавшего рядом Миргена, не сводя темного взгляда с медленно удаляющейся к курганам живой мишени:
— Смотри, Мирген! Достанет?
— Так, однако, — просто сказал Мирген. — Помогай бог.
— Должна достать! Должна-а! Должна-а! — с лютой безысходностью провыл Иван. И, чтобы не поддаться до конца дьявольскому искушению, он дико поморщился и разом захлопнул бешеные глаза.
Глава вторая
Отношение Горохова к банде Соловьева было двойственным. Он хотел бы ликвидировать ее единым ударом: окружить и уничтожить до последнего бандита, чтобы дать наконец покой жителям этого огромного района. Он упрекал себя за нерешительность в операциях против банды, а нерешительность во многом объяснялась слабой разведкой. Комбат до сих пор не знал точного числа штыков и сабель у Соловьева. Был очерчен примерный, довольно большой участок тайги, где дислоцировалась банда, но где конкретно, в каком месте находился соловьевский лагерь — этого пока не выяснили.
В то же время из головы не выходил совет Георгия Итыгина, хорошо знавшего и сложные местные условия, и классовый состав банды: терпение, брат, терпение. Но как толком объяснить бандитам, что пошли они не туда, что в любом случае их ожидает полный разгром и что спасти им жизнь может лишь добровольная сдача.
Однако события последних месяцев поколебали мирный настрой комбата. В степи участились грабительские налеты и убийства. Всюду говорилось: это бесчинствуют соловьевцы. Но сам Соловьев в разбое не участвует, до сих пор предпочитает по возможности держаться в тени. Больше упоминалось имя Никиты Кулакова, этот никого не щадил, ни от кого не таился. А еще называли выплывшего невесть откуда полковника Макарова, планировавшего и лично осуществлявшего крупные операции с убийствами. Впрочем, убивать могли и не только бандиты — оружия после гражданской осталось сколько угодно, а злоба друг на друга еще не повывелась и даже не думала утихать.