Не сбрасывал Дмитрий со счета и другую банду, ту самую, что, по данным разведки, спустилась с Белогорья позднее соловьевцев чуть ли не на два месяца. Но банда не вышла в степь, где ее ожидал красноармейский заслон, — она мгновенно пропала, растаяла, как дым, не оставив никаких следов. Комбат подумывал даже, что банда повернула назад и откатилась далеко в сторону Кузнецка и даже Горного Алтая. Так ли случилось или не так, это нужно было проверить.
Дмитрия не покидало тяжелое чувство собственной вины в том, что бандиты еще свирепствуют в доверенном ему боевом районе. Пусть у банды Соловьева пока что не было ярко выраженного политического характера и ее истреблением главным образом должна была заниматься милиция, а не регулярные части армии, все же Дмитрию было не по себе. Недооценил он Соловьева, когда тот только что появился в Озерной, а потом свободно ушел в междуречье Июсов, а недооценил потому, что не рассчитывал на возможное участие в банде рудничной бедноты. Было обидно, что кулаки затаились и, как клопы, смирно сидят по селам, стараясь всячески приспособиться к новой власти, в то время как бездомные батраки и чернорабочие рудников в противовес всяким законам оказываются у Соловьева.
Желание проникнуть в банду и повести там живую агитацию проявилось у Дмитрия с новой силой, когда он узнал о возвращении Григория Носкова. Не надеясь, что ему простят добровольное пребывание в банде, Григорий не стал прятаться от людей, а сразу же донес на себя в сельсовет.
Выслушав заявление, Гаврила призадумался, что ему делать с Григорием. Как знакомому станичнику, он сказал ему, что Григорий поступил в общем-то правильно, Ванька Кулик ожесточил всех, скоро в тайгу бросят большие военные силы, и от Ваньки тогда останется пшик. Но как недавнего бандитского командира, Гаврила должен был куда-то препроводить Григория, может, в волость, а то и в уездное ГПУ, к той самой черноглазой дамочке в кожанке. Думал Гаврила насчет этого многое, но, так ничего и не решив, отпустил Григория домой, сам же пошел за советом к комбату.
Дмитрий чуть ли не расцеловал Гаврилу, забегал по комнате, захлопал в ладоши и высказал желание немедленно — чем скорее, тем лучше — повидать Григория. Да понимает ли станичный председатель, чего стоит один только выход бандита из тайги! Это может стать началом неотвратимого крушения всей банды, но сейчас ни в коем разе нельзя обижать Носкова, надо постараться успокоить его — в Григорьевом деле разберутся по совести и учтут его честную явку с повинной.
— Сообщу в волость, — не совсем еще разделяя радость комбата, сказал Гаврила.
— Сообщи! — согласился Дмитрий. — Но не обижай!
— Ну, как плохо будет Григорию?
— Там не пни, а люди с понятием. Ведь получаем мы козырь! А?
— Не подослал ли его Ванька? Вот что!
— Не тот коленкор! — убежденно отрезал Дмитрий. — У Ваньки есть разведчики. Его люди в каждом селе.
Григорий под соломенным навесом у себя во дворе, где было не так жарко, убирал низкорослого карего коня. Он из-под руки сторожко оглянулся, вытер ладони о подол рубахи, намереваясь, очевидно, поздороваться, но тут же взял щетку и снова принялся выписывать ею на боках коня большие и малые круги.
Дмитрий сознавал, что Григорию сейчас стыдно смотреть ему в глаза: первым активистом считался, про партию говорил. И чтобы как-то снять эту сковавшую их неловкость, Дмитрий сказал про добрую погоду, про травы и присел на перевернутый плетеный из тальника короб.
— Значит, дома? Вот и хорошо! — так, как будто ничего не случилось, сказал он.
Григорий, стремясь скрыть растерянность, еще более засуетился вокруг коня. Григорию было горько за себя, что так сплоховал. Более Ванькиного выстрела боялся он вот этой встречи с комбатом.
— Ны. Дурак я, — трудно, на одном выдохе произнес он.
— Точно, — все так же просто сказал Дмитрий. — Но ведь, слава богу, одумался.
— Одумался, да поздновато. Ны, — как бы слушая, что делается у него внутри, проговорил Григорий.
— Ну, что Соловьев?
Григорий стоял, прижав к груди щетку, и молчал. Он не знал, с чего начать, и, отведя взгляд, наконец сказал:
— Поспешай к чебаковскому обозу. Ванька готовит засаду.
— Где?
— Под Половинкой, на свороте.
У комбата не было времени на дальнейшие расспросы. Он поднял батальон по тревоге и форсированным маршем повел в сторону Чебаков. Расстояние до места, указанного Григорием, было значительным — около пятидесяти верст, и если только обоз тронулся со станции Шира утром, то озерновцам уже не успеть. Скорее прибудет к Половинке чебаковский взвод, там всего семь верст, но нужно как-то сообщить о засаде в Чебаки. Ближайший телефон был на станции Шира, куда срочно и послал комбат своего ординарца Костю.
Полпути батальон прошел на рысях. Чтобы не вспугнуть засаду, если она есть, Дмитрий выслал вперед конные разъезды. Теперь можно было сменить рысь на шаг, чтобы дать коням отдохнуть.
Близость боя горячила бойцов, они ехали нервные, молчаливые, готовые в любую минуту очертя голову кинуться в схватку. Тем временем ровная степь понемногу перешла в пологие холмы. Кое-где стали попадаться островки кряжистой лиственницы — в этих местах поневоле приходилось быть осмотрительнее.
В нескольких верстах от хребта Арга Алты на каменистой гриве дозор неожиданно столкнулся с разведчиками чебаковского взвода. Те сообщили, что обоз все-таки попал в засаду, есть убитые и раненые. Соловьевцы быстро отошли в нескольких направлениях, рассыпались, как горох по решету. Их-то и высматривают сейчас и пытаются догнать красноармейцы и чебаковский отряд самообороны.
Дмитрий выругался: случилось худшее. Батальон не поспел к бою, обоз ограблен, взято оружие, в том числе и пулемет, погибли люди. Так ведь было и в Черемшино, когда подмога прискакала уже к остывшему пепелищу. Тем и страшна банда, что она может появиться в любой момент в любом месте этого большого степного и таежного пространства и исчезнуть мгновенно в прибрежных зарослях тальников, черемухи и в непролазной чащобе тайги.
И нисколько не утешало Дмитрия то, что обоз был обстрелян еще до выхода батальона из Озерной. Скажи Григорий о предполагаемой засаде даже тогда, когда он только вернулся в станицу, все равно опоздали бы. Значит, не мог предупредить чебаковцев и Костя. Об этом коротком бое чебаковцы узнали от прискакавшего с пастбища чабана, который услышал стрельбу под горою и решил, что было неладно.
— Банда не ушла далеко, — сказал Дмитрий, прикидывая, куда теперь послать погоню. Он старался не смотреть на разбросанные у телег трупы, его подташнивало от сладковатого запаха человеческой крови, от самого вида насильственной смерти.
Запалив коня, прискакал Костя. Еще со вчерашнего вечера линия Шира — Чебаки не действует. Предприимчивый Соловьев не повторил своей ошибки: перерезал провода связи и забрал с собой телефонные и телеграфные аппараты, прикончив на станции двух телеграфистов.
— Умнеет, гад, — вслух подумал Дмитрий.
Разделившись на три конных группы, батальон начал поиски бандитов в ближайшей тайге, непосредственно прилегающей к Черному Июсу. До темноты рыскали по опасным таежным тропам, по горам и болотам. К вечеру собралась в горах гроза, захлестнула водой лощины, сорвала на речушках мосты. Преодолевая немыслимую грязь, кони выбились из сил, устали вымокшие до нитки красноармейцы.
Соловьев постарался не наследить. Муку увез уже не на телегах, как прежде, а прямо в седлах. Нигде не было брошено ненароком ни клочка бумаги, ни обрывка веревки, ни даже окурка.
— Нету его! Нету! — с нотками истеричности в голосе докладывал командир чебаковского взвода, большеглазый, курносый паренек лет восемнадцати. Его группа увидела вроде бы недавно пробитую копытами тропку. Поехали по ней, тропка повела в сторону тайги, затем повернула назад, покружила по голому распадку, где не было ни деревца, ни кустика и, перевалив невысокий холм, снова направилась к Половинке. То ли бандиты нарочно путали след, то ли кто-то ездил здесь до них. Эта неудача и расстроила командира взвода.
Поздней ночью батальон, кое-как выбравшись в степь, отошел в Чебаки. Красноармейцев с трудом развели на постой по дворам. Люди валились и спали мертвецким сном.
Дмитрий пошел к председателю сельсовета, но лачуга у того была крохотная, вонявшая мышами и плесенью, в зыбке то и дело вскрикивал больной ребенок. Дмитрий, ни слова не говоря, повернулся и отправился на сеновал.
А назавтра он решил хорошенько расспросить местных охотников, встречали ли они кого в тайге за последние две-три недели. Если встречали, то где именно, что это были за люди, много ли их?
Мурташка сидел рядом с Дмитрием на завалинке председательской избы и, по-стариковски горбясь, слушал, что ему говорил комбат. Морщинистое лицо охотника выражало крайнее напряжение, он старался понять и по справедливости оценить все происходящее.
— Соловьев в этом углу. Помоги найти, — вкрадчиво сказал Дмитрий. — У тайги от тебя нет секретов.
— Тах-тах, — согласился Мурташка. — Охотимся, белка бьем. Куда белка, туда и мы.
— Так где он? — спросил Дмитрий.
— Стрелять будешь? А стрелять не надо, тах-тах. Зачем стрелять? — замотал головой Мурташка.
Охотник посчитал, что русский начальник сердит, что не миновать войны, а если начнется война, то будут опять убитые и раненые. И Мурташка счел за благо не откровенничать с комбатом, а только посоветовал:
— Уезжай, пожалуйста.
— Кого встречал? Ну, говори!
— Тайга пустая. Марал ушел, человек ушел, — сокрушенно бормотал Мурташка. — Совсем.
О Соловьеве он не сказал ничего. Твердил лишь одно: в тайге давно не был, никого не видел, даже зверь теперь далеко в горах, наверное, аж за белоголовой вершиной Большой Каным, у удачливых шорцев. Зверю ведь тоже шибко плохо, когда его убивают и ловят. Константин Иванович был добрым: зверей никогда не пугал, стрелял мало, только для забавы себе и друзьям, веселые песни любил. И не жалел никакого угощенья для Мурташки: вином поил, папиросы давал. Скоро он будет тут опять, но ездить с ним в тайгу Мурташка уже не сможет, совсем заболел: видно, пора помирать.