— Чо сказала? — все с той же строгостью спросил Иван.
— А то, что у меня встреча с секретным сотрудником.
Пожалуй, большей хитрости не может и прийти в голову. Никто за Симою теперь не станет следить, никто им здесь не помешает. И Соловьев, не теряя времени, негромко заговорил о главном:
— Макаров со мной.
— Знаю, — качнула головой Сима.
— Ты чо! Бабка-угадка?
Он огорошил ее очередью вопросов. Ведь она служит в ГПУ, где стараются знать все и обо всех без исключения. О Макарове мог ей сказать и наверняка сказал тот же Григорий Носков, да и не одного Григория из бывших соловьевцев уже прибрали к рукам расторопные чекисты.
Сима ловко перехватила ускользающую нить разговора, чтобы попусту не тратить дорогие минуты. При всей ее находчивости будет все-таки лучше, если остальные спутники не хватятся ее.
— Батальон Горохова расформируют или уведут отсюда. Против вас отныне не будут стоять регулярные войска. Только части особого назначения. Горохову пока не сообщили об этом. Значит, еще нет приказа.
— А чо энто меняет?
— Вы будете воевать с малообученными сельскими отрядами самообороны.
— Не вижу разницы.
— Потом увидишь, Иван Николаевич.
Сима сообщила, что тем не менее над бандой сгущаются тучи. Готовится крупная операция по ее окружению и разгрому. Сюда подключаются все наличные силы уездного политбюро ГПУ.
— Против меня? — оправляя френч, не без гордости спросил Иван. А настроение-то упало: Горохов хотел мириться, а теперь вон оно как поворачивается! Никому нельзя доверять на этом свете! И даже Симе нельзя верить до конца. Когда ей по-настоящему прищемят хвост, она расколется и выдаст всех.
По тому, как Иван пыхтел, тяжело переводя дыхание, Сима поняла, что ему сейчас явно не по себе. И, нажимая на каждое слово, она сказала:
— Всех одолеешь, а не одолеешь — дашь стрекача.
— В Монголию? — коротко усмехнулся Иван.
— Плохо с Монголией, — с трагической ноткой сказала она. — Дивизия генерала Бакича разоружена красными.
— Ну и хрен с ней! — ожесточенно бросил Иван. Нисколько не верил он драпанувшим за границу спасителям отечества.
— Но ты не можешь действовать в одиночку. Ты должен координировать военные операции с центром.
— Какой центр? — недоуменно спросил он.
— Есть люди. В Москве. В Петрограде.
— Мне до московских хлыщей дела нету. Сибирь, она сама по себе.
По беспокойной листве, по воде, по разросшимся лопухам стал накрапывать дождь. Сима подняла воротник кожанки и натянула фуражку на лоб. Повернулась, чтобы уйти, но вспомнила, что кое-чего она еще не сказала. Соловьев должен присылать людей на связь прямо в Ачинск, к тому самому инвалиду. Иной возможности информировать его о планах ГПУ пока нет.
— Со временем можно привлечь Таню.
— Не трогай ее! — возвысил голос Иван. И уже когда она сделала несколько шагов по взвозу, направляясь в переулок, он остановил ее:
— Чо с Носковым?
— Пожалел?
— Никого мне не жалко. Себя тоже, — не расцепляя зубов, сказал Иван. — Трусов не чту, которые, значит… Да ну их!
Глава четвертая
Дмитрию снился родной городок, снились хлопающие станки, горы катушек и шпуль. Буйная кипень яблонь под скошенными окнами родного дома. Ветер плавно раскачивал деревца и ссыпал их цвет прямо под ноги Дмитрию, и Дмитрий стоял в лепестках, белых и розовых, по колена, и ему было невыразимо светло и радостно.
Праздник жил в душе и после пробуждения. И во двор Дмитрий вышел улыбчивый и счастливый, уносясь мыслями домой, где он не был уже так давно.
Его думы оборвал осторожный стук с улицы. Когда Дмитрий повернулся на него, он увидел просунувшегося в калитку Автамона. Почесывая узкую, неприкрытую зипуном грудь, старик впился глазами в бывшего комбата и негромко сказал:
— Люди сходятся и расходятся. И каки б таки свары меж имя не случались, все забывается. А ежели человека выручили из беды, то запомнится. Может, не так говорю?
— Все так, — пытаясь понять, куда клонит Автамон, проговорил Дмитрий.
— Не молод я, а жить охота. То ись шибко охота.
— Ага, — опять согласился Дмитрий.
— Есть об чем потолковать.
Автамон долго тер подошвы старых бродней о голик, брошенный на крыльцо хозяйкой, а когда юркнул в комнату к Дмитрию, долго крестился на красный угол.
— Иконы снял. А пошто Ленина нету? В самый бы раз на божницу.
— Нет портрета, а то бы можно, — словно не заметив насмешки, простодушно ответил Дмитрий.
— Патреты в газетах есть. У меня, к примеру, газетка с Лениным имеется, ачинская чекистка подарила. Могу уступить.
— Спасибо.
— Хотя зазря все эвто! Зачем патрет, коли уезжаешь? Значится, отставку дали! Партейный, а кому-то, милок, не пондравился, нет… Ето завсегда так бывает, коли возведут на тебя напраслину.
— Дело говори, Автамон Васильевич.
— Левольверт сдашь али как?
— С собой заберу, — теряя терпение, сказал Дмитрий.
— Ты ж боишься домой приходить без левольверту. Напакостил, поди, дома-то! — торжествующая улыбка тронула его поблекшие, все в морщинах губы.
Автамон петушился, ему нравилась беседа с занозинкой да подковыркой. Сейчас он точно попадал в цель, догадываясь о незавидном настроении Дмитрия. Был комбатом, ходил в великом почете, а уедет, можно сказать, совсем голеньким.
— На каку таку службу подашься? В комиссары?
— Подумаю, Автамон Васильевич. Может, и в комиссары.
— Возьмут ли, а? Ну, думай, думай, на то тебе голова дадена. А ежели каков капитал в наличии, так лучше и совсем не служить. Деньжонок, поди, с собою везешь изрядно?
Если бы кто-то по-дружески спросил об этом, Дмитрий откровенно признался бы, что у него теперь за душой ни копейки. Кое-что он приберегал на всякий случай, да пришлось заплатить за недостающий парный фургон, который еще в двадцатом в Красноярске оставили, когда повернули в тайгу, — ничего не поделаешь, нужно платить, коли значится в имуществе батальона. Но фургон Дмитрий хоть когда-то видел своими глазами, а о пишущей машинке «Идеал», за которую тоже пришлось раскошелиться, не имел никакого представления. Наверное, кто-то что-то напутал.
Однако Автамону Дмитрий ответил совсем по-иному. Похвалился, что наличности предостаточно, даже лихо, как завзятый барышник, хлопнул себя по пустому карману:
— Жалованьишком не обижали, Автамон Васильевич. Уж ты должен бы понимать.
— Власть у одних берет, а другим воздает. Эвто ладно, чо полюбился ты ей, куды уж лучше. Значится, жизня твоя будет не как у всякой твари, а вполне обеспеченная на все времена. Только, купаясь в меду, других-то взгадывай, гражданин-товарищ.
— Кого это — других? — грубо спросил Дмитрий.
— Вот хоша бы и меня, как есть великого грешника. Разве добра не желаю? Вспомни, ведь овец тебе отдавал? Да только не взял ты, а напрасно.
— Почему так? — Дмитрий выжидательно посмотрел на старика.
— Потому как брешешь все про свой капитал. Может, чо и завалилось за подкладку, не спорю, так долги-то, долги — куды их денешь?
— Какие долги?
Автамон порылся в частых складках зипуна, но ничего не нашел. Однако это его нисколько не смутило:
— Вот каки, гражданин-товарищ. Тут где-то у меня была меточка. Бумажка памятная. Да я и так все в голове держу. А чо? Должок за тобой малый есть, комбат. Получить бы, чтоб, как водится, по-честному…
— Ты что-то путаешь, Автамон Васильевич. Ветшаешь, поди, — покрутив пальцем у виска, сказал Дмитрий.
— Никак нет, любезный. Ты просил меня за Антониду, так я корову без разговору свел ей. Второго телка ждет Антонида. Вот и пожалте теперь расчетец, чтоб по-справедливому. Тогда и езжайте на все четыре, куды хочешь. Держать не стану.
Дмитрий рассмеялся: и впрямь забавным показалось ему сказанное Автамоном. Но он тут же оборвал смех и серьезно сказал:
— С Антониды получай.
И тут Дмитрий вспомнил, как Антонида угощала его печенюшками. Так вот за что! Думала, комбат вернул ей зарезанную Леонтием корову. Но мясо-то она, хитрая, не отдала на батальонную кухню, словчила, а что съедено при выпивке, так то не в счет.
— Не думал я, что так у вас обстоит, у партейных. То ись друг-то друг, а табачок врозь.
— Врозь, — подтвердил Дмитрий. — Так уж оно полагается. И прощай!
Автамон ушел недовольный, сердитый, в тот же день устроил Антониде скандал на всю станицу, а та палкою проводила его со двора, выкрикивая, что опять ее обижают, что она совсем ни при чем и пусть кровопийца навсегда оставит ее в покое. Дмитрий слышал их перебранку, но решил, что вмешиваться не стоит, и не сделал из дома ни шагу.
А назавтра Татьяна мимоходом зазвала его в школу. Дмитрий застал у нее своего бывшего ординарца Костю. Костя смущенно отвел взгляд и, как бы оправдываясь, что теперь вынужденно придерживается чоновского командира, сказал:
— Грибоедова ставить будем. С музыкой!
У Дмитрия снова стеной поднялось в душе ревнивое чувство. Конечно, новый командир с интеллигентными манерами. Он и польку, и вальс станцевать может, и по-французски, поди, лопотать умеет.
— Мы договорились, — сказала Татьяна Косте. — А теперь у меня есть дело к Дмитрию.
Да, прежде она называла его комбатом. А сейчас он для нее как все, потому что нет у него никакой должности и никакого заметного положения.
— Не обижайся на папу, — сказала Татьяна, когда они остались одни. — Такой уж он есть.
Затем она, волнуясь, принялась выговаривать Дмитрию за то, что он не сказал ей о своем предстоящем отъезде из Озерной. Так не поступают порядочные люди. Лишь случайно узнала вчера от отца, а сегодня эту новость подтвердил Костя.
— Папе ты ничего не должен. Мы разобрались, — высоко вскинула золотистую голову. — Но мне не хочется, чтобы ты уезжал. Не хочется — вот и все, — она порывисто отвернулась к окну.
— Почему же? — зачем-то спросил он.
Она не ответила сразу, лишь после минутной паузы хрустнула пальцами рук и сказала, все еще не глядя на него: