— Я ведь толкую не о попреках от людей. Пусть народ болтает, чо хочет. Только бы представители власти не вспоминали прошлое…
— Думаю, этого не будет. Ну и?..
— Все!
— Значит, полностью разоружаетесь? Выходите из тайги и начинаете мирную жизнь?
— Точно, — подтвердил Соловьев. — Но Чебаки и междуречье Июсов останутся за нами, чтоб мы были тут полными хозяевами.
— Нет, такое невозможно, Иван Николаевич.
— Почему же? — искренне удивился Соловьев. — Были ведь прежде привилегии у казачества. Вот и сделайте Июсы вольным казачьим краем. И мы будем премного благодарны.
— И тайга, так сказать, ваша?
— И тайга.
— И рудники?
— Чья земля, того и хлеб. Чей берег, того и рыба.
Иван утвердительно закачал головой. В смелых своих мечтах видел он Чебаки сибирской казачьей столицей. В просторном доме Иваницкого будет войсковое казачье правление во главе с ним, с Иваном Соловьевым. Сел же на председательский стул в уездном исполкоме Итыгин, а Соловьев разве не может — чем хуже? Не хватает грамоты? Так грамота — дело десятое. Был бы природный ум, а он у Ивана есть. Можно, конечно, и подучиться, ежели съездить в Москву или Петроград, учатся же другие.
— Рудники, Иван Николаевич, не ваши и не наши, — заметил Итыгин. — Они есть всенародное достояние.
— Чего ж я тогда скажу своим? Чем порадую? — разочарованно проговорил Соловьев.
— Никаких привилегий. Будете жить, как все. Выше лба уши не растут.
Соловьев рванулся к двери, давая понять, что переговоры, к сожалению, закончены. На его худощавом лице медленно заходили желваки.
— Не договорились, — сказал Итыгин на глубоком вздохе.
— И что же будет? — жестко спросил Соловьев.
— Придется ликвидировать твой отряд. Незамедлительно.
— Вон ты куда! Значит, сызнова стрельба?
— Пожил в свое удовольствие. Целых четыре года! Было время раскинуть мозгами.
— Уж и так, — сощурился атаман, сжимая кулаки.
— Да ты ведь не глупый, эх-ма!
— И то правда, — с легкой усмешкой сказал Соловьев. Он повернулся на каблуках, отошел и окну и долго смотрел на вспотевшую дорогу, на лаковые крыши изб, освободившиеся от снега. Все-таки хорошо жить рядом с людьми, черт возьми! И подумал, что придется возвращаться в тайгу, к звериной жизни, и настроение у него испортилось.
— Сегодня сдадим оружие, а завтра арест, — сказал Соловьев, поворачиваясь к Итыгину.
— Зачем спешка? — Итыгин улыбнулся уголком рта. — Советская власть не мстит. Выдадим охранный документ.
Они хорошо понимали друг друга. Итыгин знал, что атаман только набивает себе цену, он откажется от своих максимальных требований, когда ему будет твердо гарантировано прощение. Он лишь запрашивал много, а довольствуется элементарной свободой. Надоело шкодить и прятаться. Надежды на контрреволюционный переворот давно рухнули. Для большей убедительности, что страна крепнет и развивается, Итыгин достал из кармана тужурки и подал Соловьеву центральную газету. Тот взглянул на нее безо всякого интереса и сказал:
— Я ведь не враг Ленину. У меня счеты с Дышлаковым.
— Дышлаков — не советская власть, а ты прешь против нее.
Соловьев слышал о разногласиях между Итыгиным и Дышлаковым. Рассказывали, что это по настоянию Итыгина партизанский командир был убран из милиции за самовольные обыски и преследования.
— Почитал бы статейки, Иван Николаевич.
— Потомоко, на досуге.
Соловьев свернул газету и сунул себе за пазуху. Тут же из верхнего кармана куртки достал чешуйчатую луковицу часов и тонко щелкнул крышкой:
— Засиделись, Георгий Игнатьевич.
Он сделал вид, что намерен уйти, но уходить ему совсем не хотелось. Нужно было прежде о чем-то договориться. Хотя бы о беспрепятственном передвижении соловьевцев, которые пообещают никого не трогать. А сдавать оружие они будут после, когда убедятся, что их не обманывают.
— Выпустили бы из тюрьмы женщин, — упрямо сказал Иван.
— Их судьба целиком зависит от вас. Какой смысл держать женщин в заключении, если вы полностью разоружитесь?
— Нет смыслов, — подумав, согласился Иван.
— Могу дать подписку о добровольном переходе на мирное положение, чтобы никто не трогал вас до окончательного решения вопроса.
— Такую подписку я бы взял.
Документ, как оказалось, был заготовлен по всей форме, с печатью. Иван бегло прочитал его и предупредил:
— Наша судьба в твоих руках, Георгий Игнатьевич.
В это время с улицы донесся стук копыт. Иван снова шагнул к окну и увидел у ворот группу всадников во главе с Сидором Дышлаковым. Дышлаков что-то отрывисто бросил своим спутникам и вместе с Гороховым направился в дом.
— Вон как ты умеешь, — сказал Итыгину атаман.
— Это недоразумение, спрячь, — Итыгин показал на револьвер, выхваченный Иваном из кобуры. — Постараюсь все уладить.
Итыгин нервно заходил по комнате и встретил вошедших у самого порога. Тоном, не допускавшим возражений, произнес:
— Я никого не приглашал. Здесь идут переговоры.
— Не будем лишние, дорогой товарищ Итыгин, — расправив плечи, возразил Дышлаков. — Со мною партейный из Озерной, бывший комбат. Знает подлое коварство этого гражданина, — он кивнул на Соловьева. — Мы даже шибко обязанные в это вмешаться!
Почувствовав себя неловко, Дмитрий остановился в нерешительности. Но хмурый Дышлаков схватил его за рукав шинели и, растягивая слова, сказал:
— Погоди! Наша действия все по закону. Каки могут быть переговоры с заклятым врагом трудовой власти!
— Если уж хотите послушать, о чем мы говорим, садитесь, — вдруг уступил Итыгин. — Они не помешают, Иван Николаевич.
Соловьев с ненавистью смотрел на своего недруга. В душу атамана закралось подозрение, что все это специально подстроил Итыгин, чтобы арестовать Соловьева без лишнего шума. Нужно было срочно искать выход из передряги.
— Давно не виделись, — сквозь зубы холодно сказал он Дышлакову. — Как живешь?
— С супротивниками нашей дорогой власти не разговариваю! Определенно!
— Наверное, пойду, — все более смущаясь, сказал Дмитрий.
— Нет, посиди. Уж мы их послушаем, — ухмыльнулся Дышлаков.
— Мы уже нашли приемлемый вариант, — сказал Итыгин, возвращаясь мыслью к переговорам.
— Надеюсь, я могу сходить до ветру? — вдруг спросил Соловьев.
— Не выпускайтя его! Он убежит! — крикнул Дышлаков, голос партизана грозно пророкотал в тишине комнаты.
— Вы свободны, гражданин Соловьев, — напомнил Итыгин.
— Не, так нельзя! Так у нас не пойдет! — заскреб кобуру Дышлаков. — Не за этим мы кровь проливали! Ежлив что, отвечать будешь, дорогой товарищ Итыгин! Не шумитя!
— Вы обязаны подчиниться, товарищ Дышлаков, — сдержанно сказал Дмитрий.
— Не! Убежит гад!
Отстранив Дышлакова, вставшего на пути, Иван по высокому крыльцу легко спустился во двор. Всадники, приехавшие с Дышлаковым, все так же выжидательно толпились у распахнутых ворот. А за пряслом, всего в нескольких шагах от Ивана, сидели на своих конях готовые к бегству Чихачев и Мирген.
Иван прибросил, куда ему кинуться, чтобы наверняка ускользнуть от погони и от пули. Скакать по главной улице нельзя, далеко не ускачешь — как пить дать подстрелят, лучше огородами броситься к реке, в тальники у Чертовой ямы, и там залечь, можно и переправиться через Черный Июс.
Иван переглянулся с Чихачевым. Затем играючи перемахнул березовое прясло и, как это было при джигитовке, не касаясь ногою стремени взлетел в седло. Почуявший опасность конь взял с места наметом. Распластав по ветру гриву, он взвился над забором и вынес Ивана в безлюдный переулок.
— Стой, гад! — грохоча сапогами, с маузером в руке выскочил на крыльцо Дышлаков.
Трое всадников удалялись, они вот-вот должны были скрыться за поворотом. Соловьев на скаку обернулся, вскинул наган и не целясь выстрелил, пуля взвизгнула и шмякнула в прясло. Поторопился Иван и промазал.
— Стой! — во всю глотку крикнул Дышлаков, ловя атамана на мушку.
Грохнул тяжелый маузер. И все увидели, как целившийся в Дышлакова Соловьев выпрямился и покачнулся в седле и, теряя равновесие, судорожно зашарил рукой по груди. Но он все еще продолжал скакать к реке. Он торопился попасть в спасительные тальники.
Татьяна перехватила Дмитрия у парома. Хотя лед на реке прошел, паром еще не плавал. Чуть пониже его был мелкий, с галечным дном брод, по нему и перебрался Дмитрий на правый берег, к Озерной.
Татьяна осадила своего Гнедка и поздоровалась коротким кивком. Весь ее усталый вид говорил о пережитом волнении и о том, что она оказалась здесь совсем не случайно. Она и не попыталась скрыть свою тревогу:
— Почему один?
— Разъехались.
— Что с ним?
— Ах, как он тебе дорог! — сказал Дмитрий, словно уличая ее в дурном поступке.
— Смешной, право. Не поймешь, что можно жалеть человека.
— Смылся бандит. Но вроде бы зацепило его…
— Чем зацепило?
— Известно чем — пулей.
— Рана опасна? Да? Ну говори же!
Он с иронией посмотрел на Татьяну. Серьезная вроде бы, а городит чепуху. Да что, Дмитрий обследовал бандита? Доктор он, что ли?
— Зацепило б покрепче, перевернулся бы. А то ускакал, — все более раздражаясь, сказал Дмитрий.
— Ты стрелял? Ты?
— Не все ли равно?
— О, господи! Да такие вещи не прощаются.
После разговора с Дмитрием у парома Татьяна обеспокоилась пуще прежнего. Стала ждать Соловьева по ночам. Ведь если ему трудно, он непременно приедет к ней. Она чутко вслушивалась в каждый звук, не раз лицом приникала к окну, когда ей казалось вдруг, что мелькала чья-то осторожная тень в палисаднике. Наконец, поняла, что он не появится в станице, нужно было попытаться самой его найти.
До Татьяны дошла весть, что чоновцы арестовали в горах, а потом отпустили престарелых родителей Ивана. И живут родители вроде бы опять в Малом Сютике, кое-как кормясь милостыней. Татьяна подумала, что они должны бы знать, где Иван или хотя бы где его нужно искать. Родители бродили с отрядом сына целых четыре года и, разумеется, знали основные и запасные отрядные базы.