Гоглоев подтвердил сказанное и прочирикал на птичьем языке:
— Било. Имель, имель. Хочишь пульку?
Это был тот самый кавказец. Ивану вспомнилась дремотная ночь в вагоне, вспомнился старик с каральками. Кавказец тогда обыграл городских парней, сжульничал, стерва!
С той поры пролетело четыре года. Чего Иван нашел и чего достиг за это паскудное время? А потерял все: жену, людей, которые в него верили, и даже свою честь. Перекроить бы свою судьбу, да нельзя!
— Я знаю тебя, — сказал он кавказцу. — Будем играть в очко.
— Карашо, один мамэнт, — Гоглоев неуловимым движением фокусника вынул из кармана колоду карт. — Я биль богатый кинез, это правда.
— А поручик Михаил Петрович никогда не играет старой колодой. Она бывает крапленая, — подсмотрев сквозь дыру в простынке, наставительно сказала старушка.
Гоглоев не выдержал:
— При чем колода? Где новый взять? Давай новый! Тыщу рублей плачу! — кричал он старушечьему глазу. — Ах, у тебя нет новый! Тогда уходи, мадам!
— Не шурши, мумия! — устраиваясь напротив князя, зевнул горбоносый.
Игра не поклеилась сразу. Князь тасовал карты с отменной быстротой и странным образом: сперва сыпал листы в одну сторону, затем делал все в обратном порядке. Иван слышал, что есть игроки, которые при растасовке могут вернуть колоду в ее изначальное положение, и он сказал князю:
— Карты сдаю я.
— Нэт, — чирикнул Гоглоев. — Туз выше десятки.
Во время игры блондинка, вытягиваясь в нитку, заглядывала в карты Соловьева. Иван заметил это, но смолчал. Даже тогда, когда она стала говорить князю тарабарщину на условном языке шулеров, Иван не сказал ей ни слова.
Но, неудачно набирая себе очки, Гоглоев передернул карту и сорвал банк. Чирикая, сунул за деньгами тонкую, просвечивающую насквозь руку с дорогим перстнем на мизинце.
— Погоди! — Иван опередил его, накрыв деньги широкой ладонью.
— Хочишь получить с мэня? — губы Гоглоева сложились в подкову.
— Убери руку, фраер! — прошипел горбоносый, щелкнув пружиной складного ножа.
Наблюдавший за игрою Мирген поднялся, разминая затекшие суставы, и в бок горбоносому туго уперся черненый ствол нагана. Блондинка взвизгнула, словно ее ущипнули за больное место, и вызвала на себя укоризненный взгляд Гоглоева.
— Они нэ станут стрэлять, — сказал князь. — Они боятся шюма. Они на хотят в мэлицию.
Гоглоев, пощелкивая языком, терпеливо ждал окончательного решения, которое должен был принять его соперник. Гоглоев рассчитывал на великодушие Соловьева. Но Иван был неумолим, он не любил шулеров, хотя сам мог выкинуть номер почище.
— Мои деньги, князь, — не повышая голоса, сказал он.
— Ващи? — с удивлением произнес Гоглоев, остановив круглые, как у совы, глаза.
— Мои. Все, до копейки.
— Ах, если они ваши, то и бери их, дорогой! — немного подумав, рассудил князь и, обращаясь к блондинке, добавил: — Он кароший чэловэк, а карощему чэловэку проэграть нэ жялко.
Сунув деньги в карман, Соловьев направился к своему прежнему месту. Мирген неторопливо потянулся за ним. Из-за простыни вдогонку им прочирикал кавказский князь:
— Ми нэ обижаэмся. Прыхады ишшо! На одну пульку, вах!
Глава седьмая
Село Усть-Абаканское раскинулось в типчаковой степи на берегу реки Абакан, впадавшей в Енисей двумя верстами ниже. На реке уже заметно зеленели тополевые острова, а окрест села не было ни деревца, ни кустика, как, впрочем, и в самом селе. Лишь клочкастый пикульник темнел среди ярко-зеленой травки, на которой паслись овцы и кони.
На улицах было пыльно. Космы серой пыли висели на стенах рубленых домов, на штакетнике. Посреди небольшой площади, задохнувшись в той же пыли, стояла убогая, беспризорная церковушка с маленькими крестиками наверху.
Когда ходок с разворота подвернул к дому, занимаемому штабом эскадрона особого назначения, из скособоченных ворот выскочил Заруднев. Он стремительно подлетел к ходку и выхватил из плетеного коробка Полину. Николай стал без останову кружить ее и отпустил лишь тогда, когда она, нарочито надув губы, пожаловалась ему на трудную дорогу. И то он не повел ее в их новую квартиру при штабе, где Полина смогла бы лечь и отдохнуть, а поволок в конюшню показать ей коня.
— Его зовут Буян. Теперь я езжу на нем! — сказал он с мальчишеской гордостью.
Конь был высокий и ладный. У него была сухая, породистая голова с бархатистым храпом и довольно широкая рыжая грудь. Полина ничего не понимала в лошадях, но Буян ей понравился с первого же взгляда, о чем она не преминула сказать Николаю. И только сейчас, уже выходя из пригона, Заруднев вдруг спохватился:
— Как посмела приехать?
— Так и посмела, — улыбчиво ответила она.
А у рубленного из толстых бревен крыльца штабного дома Заруднева поджидал командир ужурского эскадрона Ефрем. Осыпанный пылью с головы до ног, он снисходительно поглядывал на молодую супружескую пару и посмеивался в усы. Откуда-то появился Егор Кирбижеков, щелкнул каблуками:
— Мы здесь, товарищ командир!
— Вижу, — сказал Николай жене. — И молодцы, что здесь!
Через какие-то минуты Полина блаженно раскинулась на мягкой постели, радуясь встрече с мужем и тому, что он жив. Николай же, оставив ее отдыхать, прошел в штабную комнату, где над картою-двухверсткою нахохленно сидел Ефрем.
— Ну, рассказывай, — подсел к столу Николай.
— На границе наших боевых районов, — Ефрем ткнул пальцем в карту, — ограблена почта, убит минусинский почтарь. Другой почтарь кинулся в кусты, это его и спасло.
— Вон как! Кто же убил?
— Предположительно — соловьевцы. Есть сведения, что полных два дня они пробыли в Озерной и исчезли после грабежа.
— Ушли в тайгу? — спросил Николай.
— Вроде бы, — ответил Ефрем. — Степь прочесана до самого Усть-Абаканского. Ни одна чабанская изба не оставлена без внимания. А где дядя?
— Сейчас будет.
Действительно, дверь распахнулась, и в комнату влетел запыхавшийся Тудвасев. После объятий он тоже плюхнулся за стол.
— Упустили Соловьева, — сказал ему Николай. — Теперь нужно ждать, когда снова окажутся в степи.
— Нам надо сюда, — показав пальцем на подтаежные села, сказал Тудвасев.
— Дядя прав. Если не всему эскадрону, то хотя бы взводу нужно постоянно присутствовать в Июсском боерайоне, — сказал Ефрем. — Из Усть-Абаканского не достанешь Соловьева, товарищ Заруднев.
— Это я понимаю, — проговорил Николай. — На перебазирование эскадрона нужно согласие укома партии. В другом конце уезда зашевелились кулаки. Сегодня иду к Итыгину, изложу свои соображения.
— Слушай! — спохватился Ефрем. — Ты посылал за женой?
— Нет, — сказал Николай удивленно. — Сам собирался съездить.
— Я так и думал! — Ефрем шлепнул себя ладошкой по колену. — Один, значит, русский, рыжеватый, в папахе…
Николай не дал ему договорить:
— В куртке? А нос какой?
— Да вот такой, — показал Ефрем.
— Это и есть Соловьев!
— Да брось ты!
— На виду воротник рубашки. Две пуговицы или три.
— Точно, товарищ Заруднев. Почему ж, думаю, они не заехали за Полиной…
— Да ты что! — воскликнул Николай.
— Про нее они спрашивали.
— Ненадежный ты человек, — сказал Николай. — Вот и поручи тебе женщину!
— Поверил я им.
Оказывается, Ефрем все же заподозрил неладное и позвонил из Ужура в Ачинский боерайон. Просил учинить проверку документов у двух конных, приметы которых сообщил. Почему звонил именно в Ачинск? Да потому, что этих двух видели на ачинской дороге.
В тот же день Заруднева и Ефрема принял Итыгин. Ему, широкому в кости мужчине, было тесно в маленьком кабинете с письменным столом и этажеркою. Он говорил извиняющимся тоном:
— Тут и работаю. Уезд громадный, а кабинет — видите сами.
Он принялся рассказывать им о наболевшем. В Усть-Абаканском ничего не знают о положении на местах. Инструкторы уисполкома не выезжают в дальние улусы — нет лошадей и денег для оплаты наемного транспорта. Приходится жить в отрыве от трудящихся. Такая же беда и у уездного комитета партии. Цепляемся за любого прибывшего с мест работника, чтоб получить нужную информацию. А люди, как известно, бывают разные, такого наговорят, что зайдет ум за разум.
Георгий Итыгин был человеком действия. Ему хотелось на места, чтобы с ходу решать наболевшие вопросы, разъяснять политику партии, организовывать народ на коллективную, дружную работу. Он и здесь, в уездном центре, ежечасно и ежеминутно делал нужные дела, но этого ему было мало, его крупная бритая голова с выпуклым лбом хотела вобрать в себя весь уезд с людскими заботами и чаяньями, в этом стремлении был он весь.
— На тракте убит почтарь, — сказал Заруднев.
— Я знаю, — Итыгин откинулся на высокую спинку стула. На его круглое очкастое лицо набежала тень.
— Что делать? — Заруднев вопросительно посмотрел на председателя.
— Как что? Искать убийц.
— Соловьев, — сказал Ефрем.
— Тогда искать Соловьева. Прочитайте-ка, товарищи командиры, вот этот любопытный документ, — Итыгин вынул из папки и положил перед Зарудневым листок из школьной тетради, исписанный неустойчивыми буквами.
«Товарищ Итыгин.
Мы, партизаны, просим вас пояснить нам небольшое недоразумение. Мы ведем мирные переговоры, а вместе с тем вы допустили покушение на жизнь командира Соловьева.
Этим вы ничего хорошего не сделаете для себя. Почему? Да потому, что этим обостряете партизан и даете пример не к выходу партизан, а хуже обостряете против себя.
Но мы просим, чтобы вы все-таки яснее доказали нам, какие условия нашего выхода ко власти.
Мы будем согласны на нижеследующие условия:
1. Чтобы все вооруженные силы с этого района удалить.
2. Чтобы не было личных счетов между нами и вами, то есть стоящими у власти людьми.
3. Чтобы не было порока и пятна на нас (бандитизм), а такое же право голоса, как и у всех граждан РСФСР.
Мы говорили и говорим, что нас загнали в тайгу личные счета и через это приходится теперь бродить по тайге и спасать свою жизнь, а если бы этого не было, личных счетов, то и не было бы банды.