Полина откинулась к стене и, не целясь, выстрелила. Лицо исчезло прежде, чем звякнуло стекло.
В комнату ворвался испуганный Костя:
— Кто стрелял?
— Там человек! — стволом браунинга Полина показала на окно.
Только сейчас кто-то гикнул снаружи, и яростный конский топот устремился в сторону степи. Когда Костя выскочил за ворота, на улице было тихо, как обычно бывает в этот час предрассветья, когда далеко за горами и тайгой рождается новый день.
Николай приехал уже к обеду, невредимый. Как выяснилось, Итыгин предложил ему сесть рядом в ходок, а Буяна привязали сзади. Когда переезжали речку вброд, Буян испугался плывшей коряги и, оборвав повод, галопом пошел по степи. Николай пытался поймать его, звал, да так и не дозвался.
— Думаю, все равно вернется домой, — заключил он свой рассказ.
Полина сообщила ему о ночном происшествии. Ужасное лицо, в глазах что-то злое, рысье.
— Теперь ни за что не останусь дома. Буду ездить с тобой! — сказала Полина.
Николай улыбнулся. Затем проговорил четко, словно отдавая команду:
— Скоро конец им.
— А потом? — спросила она.
— Книги читать буду, малыш.
Он сказал это громким шепотом, чтобы, избави бог, никто его не услышал. Это было то самое сокровенное, что принадлежало только ей.
Глава восьмая
После отъезда Соловьева Павел Чихачев стал главной фигурой в отряде. Он завел еще более жесткие порядки: за невыполнение своего приказа угрожал расстрелом, за уход из отряда — расправой над дезертиром и всеми членами его семьи. Он давно бы снес голову Тимофею, которого выследил Сашка, но на этот счет у Чихачева была особая думка. И не случайно он велел Сашке прикусить язык, не говорить даже Соловьеву, что Тимофей чекист и что именно он навел чоновцев на зимний лагерь в Кузнецком Алатау.
Зачем же нужен был Чихачеву живой Тимофей? Если придется туго, рассуждал Чихачев, чекист будет использован как заложник. ГПУ не станет круто поступать с соловьевцами, зная, что точно так же соловьевцы поступят с Тимофеем.
Чихачев приказал Сашке ни на шаг не отходить от чекиста, вернувшегося в отряд, сам тоже по возможности держался рядом с Тимофеем, наблюдал его вблизи, стремясь предугадывать, как тот поступит и что скажет в том или ином случае. Это походило на игру кошки с мышкой и даже забавляло Чихачева, особенно когда Тимофей делал вид, что все в порядке, что он с усердием служит новому атаману.
Чихачев чувствовал, что отряд неуклонно идет к гибели: если его вскорости не разобьют в открытом бою, то он распадется сам, несмотря на суровые меры, принятые атаманом. И Чихачев искал пути к тому, чтобы отодвинуть окончательный крах. С этой целью он задумал большой переход через степи в его родную станицу Алтай. Там Чихачев надеялся пополнить отряд за счет родни и богатых казаков, косо смотревших на власть. Чихачев объявил о походе всему отряду.
— Пройдемся по улусам, нагуляемся досыта, — говорит он. — А чего тут ожидать? Тут ожидать нечего!
Повстанцы, воодушевленные его верою в скорые перемены, были не прочь попытать свое счастье еще раз. В их возбужденных голосах слышалось явное нетерпение ехать, но Чихачев, потирая руки, говорил им:
— У нас тут осталось дельце. Вот доделаем и айда гулять по степи.
— Не темни. Говори прямее, — сказал ему Сашка.
— Должок отдадим одному казаку.
Чихачев засмеялся, но все поняли, что предстоит что-то важное, и решили, что атаману виднее — должок так должок.
Пьяной гурьбой вкатились в низкую избу Григория Носкова. Григорий был дома один, собирался ужинать: на столе дымились щи.
— Чего надо? — настораживаясь, спросил он.
— Извините, господин милиционер, — сказал Чихачев, похабно виляя бедрами, и резко оттолкнул глиняную чашку со щами. — Проститься с тобой, мать твою туды-сюды.
Григорий молчал, исподлобья поглядывая на бандитов. От их прихода он не ждал ничего доброго. Схватиться с ними? Но разве он одолеет их? Винтовка и наган висели на гвозде над кроватью. А Чихачев как раз и оказался между Григорием и оружием.
— Соловьев пожалел тебя. А мы вот пришли, — продолжал Чихачев. — Нам с тобою свиней не пасти. Но ты должен сказать, почему нарушил присягу.
— Ны. Я не давал присяги, — сказал Григорий. — Прощения просим!
— Это еще хуже, что уклонился. Как же ты самовольно покинул отряд? Вот и ответь мне.
Григорий понимал, что оправдываться бессмысленно, они явились расправиться с ним и расправятся, им сейчас не помешает никто. Только бы не пришла жена, плохо будет с ней, если увидит, как его мучают.
Сашка снял винтовку с гвоздя, щелкнул затвором, заглянул в ствол:
— Оружия не чистишь, фараон.
— Повесь на место, — сказал Григорий. — Это государственное оружие. За него отвечать придется.
Сашка вызывающе рассмеялся, ему хотелось поговорить с Григорием еще, но Чихачев опередил Сашку:
— Кого охраняешь, Григорий? Ну говори, говори. Тут все свои.
— Закон охраняю.
— Ишь ты! И, к примеру, в меня пальнешь?
— Ежели заслужишь.
— А мы решили сдаться по-хорошему! — усмехнулся Чихачев.
— Вот и ладно.
— Ты знаешь, кто мы такие? — задирал его Чихачев.
— Люди.
— Не, — возразил Чихачев. — Мы бандиты, а ты чистый, ты хорошенький теперь. В милиции служишь.
— Соловьева хочу повидать, — после минутной паузы глухо проговорил Григорий.
— Нету Соловья, улетел Соловей, один Соловьенок остался. — Сашка ткнул себя пальцем в грудь.
Григорий не слушал Соловьенка. Он повторил Чихачеву, что хочет встретиться с атаманом. Они друзья, давно не виделись, им есть о чем потолковать. Что до Григория, то ведь он не ходил с оружием против банды.
— Все понимаем, — тяжело роняя слова, сказал Чихачев. — Но как у тебя повернулся язык назвать нас бандой?
— Не трогайте оружия!
— Что попало к нам, то пропало, — рассудил Чихачев. — А мы тебе расписочку дадим. По всей форме. Ну, адъютант! — обратился он к Сашке. — Карандаш сюда и бумагу!
— Нету карандаша.
— Значит, беги к мадаме. А Григорий расскажет, пошто казачьим званием пренебрег. И еще желаю знать, будут ли нам какие уступки.
— Я не Совнарком, — буркнул Григорий.
— Вот и дошлый ты, и ненавидишь меня. А зря. Я ведь к тебе, как поп, грехи отпустить пришел. Душой просветлеешь, дурье!
Размахивая плетью, Чихачев ждал смеха. Но его остроумие не нашло поддержки. Хакасы не уловили в его словах иронического оттенка, они по-прежнему стояли перед ним полукругом, вялые и скучные, бессмысленно хлопая красными от запоя и бессонницы веками.
— Ты мне никто, — сказал Григорий Чихачеву. — Мне нужен Иван Николаевич. Где он?
— Вот, видишь, какой ты несговорчивый! — обиделся Чихачев. — А я тебе не враг. Ну да хватит мыть зубы, пора и за дело. Снимайте-ка, ребята, штаны с милиции, кладите ее, родную, сюда, на лавку!
Это бандиты поняли. Всею ватагой бросились на Григория. Сшибли подножкой, распластали на нем рубаху и порты. Он извивался, пытаясь выскользнуть из цепких рук, но его прижали, стиснули и, тяжело дыша, уложили на лавку. Чтоб не вздумал кричать и криком своим смущать прохожих и соседей, в рот ему забили его же шапку, а чтоб не бился, накрепко скрутили ремнями.
— Так его, — сказал Чихачев, отряхивая френч.
Григорий лежал на животе, свесив с лавки лохматую голову, его лицо было багровым от натуги, глаза округлились и готовы были вылезти из орбит.
— Случай деликатный, — заметил Сашка с порога. В руках у него была ученическая тетрадка и карандаш.
— Садись да пиши, — приказал Чихачев. — Расписка, значит, ему от меня, командира добровольческого отряда…
— Добровольческого, Павел Михайлович?
— А какого же еще, мать твою туды-растуды? Пиши!.. Мол, взял я наган и винтовку за надобностью. И ставь число.
Расписывался Чихачев долго, слюнявя карандаш и любуясь закорючками, выведенными им. Затем тронул карандашом свои жесткие, как щетина, усы и сказал:
— Я думаю, Григорий, начнем. Ты уж извиняй, да только терпи. Казак ты, Григорий.
Двое с витыми плетками приблизились и встали с двух сторон лавки. Тупыми, ничего не выражающими взглядами они обратились к Чихачеву, ожидая знака к началу экзекуции. А тот глядел на синеватое тело Григория и сокрушенно покачивал головой:
— Ну какой у тебя зад? Зад у тебя шибко обвисший. Хозяин пса лучше кормит, чем власти милицию. За что только стараешься! Ах, Григорий, Григорий! Ну прямо цыплячий зад!..
Плети свистнули разом. Прочерченные ими тонкие полосы сперва побелели, затем понемногу стали розоветь и вот уже строчками обозначилась кровь. Григорий рванулся, но его удержали. Кровь размазалась под ударами и растеклась по всей спине.
— Попробуй-ка ты, — сказал Чихачев Тимофею.
— Плетки нет, — отодвинулся тот.
— Мою возьми.
Тимофей схватился за живот и, неловко боднув кого-то головой, кинулся к двери:
— До ветру хочу! У, язва.
Атаман искоса оглядел его и кивнул Сашке, чтобы тот присмотрел за чекистом. Мало ли что придет в голову Тимофею после веселого представления, которое устроил Чихачев совсем не случайно. Он хотел не только наказать Григория за самовольный уход из банды, но дать предметный урок тем, кто помышляет о дезертирстве или может предать, как Каскар.
Из Озерной выступили ночью. Ехали по степному бездорожью, не боясь заблудиться.
Чихачев думал о том, что теперь вряд ли захочется кому-нибудь оставить его. Жили вместе, так и помирать нужно вместе. Жаль только, что он не смог воспрепятствовать уходу Соловьева. Растерялся Чихачев, потому и не поднялась у него рука на Ивана Николаевича, а надо было бы пристрелить атамана.
Но как ни лютовал Чихачев над Григорием, как ни запугивал своих, а тою же ночью исчез Муклай. Ехал вместе со всеми и неизвестно где и когда потерялся. Кто говорил, что Муклай только что был рядом, а кто-то уж давно хватился, что его нет, да подумал: атаман, мол, послал его куда-нибудь в разведку. Как бы то ни было, а человека нет, словно и не ехал он с ними вовсе. Покружили по приозерному камышу, завернули в сосновую рощицу, посвистели и, не получив ответа, поехали дальше.