— Правильно, Иван Николаевич!
Затем несколько раз хлопнула наружная дверь. Атаман и помощник посовещались еще о чем-то и отправились в старую избу, где им была приготовлена постель. А Татьяна никак не могла сомкнуть глаза. Она думала о том, что должна уехать пораньше, может быть, лучше затемно, чтобы никого не видеть и ни с кем из родных не прощаться. Если ее и спросят, куда она в такую рань, Татьяна ответит, что за травами подальше в тайгу. Главное — взять с собою лишь необходимые вещи.
Вдруг ей пришла мысль попроведать Гнедка. Ехать придется немало, так нужно задать ему овса. Татьяна поднялась, наскоро оделась и, бесшумно ступая, вышла во двор. Она увидела над собою холодное небо в огромных зеленых звездах, которые ярко искрились, как бы подмигивая ей. Мол, ничего, не пропадешь, Таня! Ты опять станешь работать в школе, и чужой край со временем сделается тебе родным, а прошлое ты вспомнишь как тягучий, кошмарный сон.
Гнедко почуял ее, приветно всхрапнул. Она вошла в стойло и потрепала его по шее. Верный Гнедко ткнулся ей губами в плечо.
Татьяна на ощупь нашла в углу пригона мешок с овсом, зачерпнула плицу до краев и высыпала коню в кормушку. Он захрупал звучно и растревожил соловьевского Воронка, стоявшего в этом же пригоне. Татьяна решила покормить и этого коня, но едва снова взяла плицу, как услышала металлический щелчок. Кто-то входил в калитку быстрыми шагами.
Татьяна метнулась к воротам пригона и сквозь щель стала наблюдать за двумя фигурами, вошедшими во двор. Когда люди приблизились, в одном из них она узнала Миргена, другой был ей незнаком — насколько Татьяна могла разглядеть его, это был старик, походка у него шаркающая, но легкая, а голос скрипел, словно немазаное колесо. Они возбужденно говорили по-хакасски, она ничего не поняла из их короткой беседы.
Затем Мирген уверенно направился к избе, перешагнув штакетную оградку палисадника, постучал в окно. По тому, как скоро появился на крыльце Соловьев, можно было подумать, что он не слишком доверял Зарудневу или что ждал прихода старого человека. Разговор у них пошел о каком-то обещании, данном Соловьевым. Между этим обещанием и тем, что происходило сейчас в Озерной, была нерасторжимая связь.
— Скажи Кабыру, пусть ждет. Буду завтрашним вечером. Провожу Заруднева и приеду. Так и передай, — сказал Соловьев.
Согбенная фигура старика скользнула за угол дома. Вслед ей подался Мирген, исчез с крыльца Соловьев.
И вдруг Татьяна поняла: Иван действительно готов уйти в тайгу, чтобы сколотить новую банду. Значит, опять прольется кровь.
Первым желанием Татьяны было вызвать Соловьева и сейчас же сказать ему, что ей известно все, что она сообщит об услышанном куда следует. Но Иван не послушает ее.
Некоторое время Татьяна простояла в пригоне, не зная, что делать. Затем она через огород вышла в переулок и, прижимаясь к заборам, чтоб соловьевские караульные не приметили ее, стала пробираться в верхний край станицы. Она думала, что есть человек, которому может довериться. К тому же Татьяна попрощается с ним, пусть он узнает наконец, чего стоили ей эти последние четыре года.
Когда он выскочил на ее тревожный стук и заспанным голосом спросил, что случилось, она неожиданно для себя ослабела и прижалась к нему, чтобы не упасть. Он осторожно поддержал ее и снова спросил о том же.
Татьяна посмотрела на него, чуть освещенного догорающим звездным светом, и проговорила неторопливо и внушительно, как она говорила ученикам, чтобы они твердо запомнили ее слова:
— Чего вы ждете? Он не пожалеет вас!
— Кто?
— Соловьев.
— Успокойся. Что случилось?
Она рассказала ему о подслушанном разговоре и о встрече атамана с какими-то людьми. А чекиста в Чебаках нужно выручать немедленно — ведь они же его убьют!
Он наклонился к ней и увидел в ее глазах слезы. И подумал, что вот и волевая она, сильная, а всему бывает предел, и ему стало жаль Татьяну.
— Сейчас побегу к Зарудневу, — постарался он успокоить ее.
— Торопись!.. И прощай.
— Куда ты? Я не пущу тебя.
— Я уезжаю, — вдруг отстранилась она.
— Куда?
— Мир велик, — вздохнула Татьяна. — Ведь здесь на мне всегда будет проклятое клеймо! Кулацкая дочь!
— Плюнь ты на все!
— Как несправедливо! — она разрыдалась снова, еще горше.
— Нашла от кого ждать справедливости! Ну зачем тебе уезжать? — воскликнул он.
— Я хочу начать жизнь заново. Кормиться своим трудом. Вот тогда и вернусь в Озерную. Но прежде напишу тебе. А сейчас торопись, Дмитрий. Светает уже.
— Но, может, ты не уедешь? — растерянно проговорил он.
— Прости! — она повернулась и неверно, как лунатик, пошла прочь серединою улицы.
Дмитрий рванулся за ней, но она лишь махнула ему косынкой и ускорила шаги.
А когда над холмами взошло янтарное солнце, в сельсовет, где поселились чоновцы, явились взбодренные утренней свежестью Соловьев и Автамонов сын Никанор. Соловьев прошелся по двору, увидел, как умывались под навесом Тудвасев и Костя, черпая пригоршнями воду из медного таза. Кинул взгляд на веселый табунок облаков в сиреневом небе и беззаботно спросил:
— Где Заруднев?
Шумно фыркая, Тудвасев что-то ответил ему. Соловьев намеревался переспросить, но услышал самого Заруднева:
— Ранние гости!
Заруднев стоял на крыльце с полотенцем через плечо и тоже был в добром настроении. Ночью он спал крепко, дела у него шли в общем-то нормально. А если и были какие неприятности, он не придавал им большого значения. Он был молод, жизнерадостен, бурная прииюсская весна пьянила его.
Иван слегка подтолкнул Никанора в бок. Никанор понимающе кивнул и проговорил баском:
— Пожалуйте на чашку чая.
— Ехать надо, как договорились, — сказал Заруднев, наблюдая за Соловьевым.
— Надо, Заруднев, — поддержал Иван. Ему понравился зарудневский ответ — чоновец держит свое слово. — Посошок, как водится.
— Разве что посошок, — Заруднев спрыгнул с крыльца, звякнув подковками сапог.
— Дай-ка и я умоюсь! — Соловьев бросил на поленницу папаху и принялся засучивать рукава. — А ну! Кто польет?
Тудвасев подошел к нему с ковшом ледяной воды. Соловьев, широко расставив ноги, чтоб не забрызгать начищенные сапоги, подмигнул Тудвасеву и подставил ладони под серебристую струю. Вода щекотала его, и он повизгивал, совсем как пугливая девчонка.
Заруднев предупредительно подал ему мыло. Иван поблагодарил и принялся намыливать руки и лицо, пена клочьями слетала с них, лезла в глаза. Он мотал головой, покрякивал и подвывал.
— Воды! — крикнул Тудвасеву. — Еще воды!
Занятый умыванием, Соловьев не заметил, как сзади к нему приблизился Николай. Секунду он простоял в нерешительности, затем одним взмахом взял Соловьева в замок. Руки Ивана оказались накрепко прижатыми к туловищу. Соловьев дернулся, пытаясь освободить их, но Заруднев не отпускал, Заруднев стискивал Ивана все сильнее.
— Брось! — тяжело дыша, сказал Иван. — Это тебе не вчерашний день. Не балуй!
— Ничего, Иван Николаевич, — сжимая атамана железными клещами рук, проговорил Николай, и голос его прозвучал слишком серьезно, чтобы принять все это за невинную шутку.
Соловьев еще раз рванулся, желая выскользнуть из замка и дотянуться до нагана. Но Заруднев оказался крепче, он сжал Соловьева так, что тот стал задыхаться.
— Давай-ка вожжи! — возбужденно крикнул Заруднев, с трудом удерживая вьющегося в руках атамана.
Тудвасев бросился к сбруе. Но вожжей поблизости не оказалось. Ему попался недоуздок с веревочным чембуром. Тудвасев раз и другой обмотал им руки и ноги атаману и принялся затягивать веревку и вязать узел.
— Потуже, потуже его! — хрипел от напряжения Заруднев.
Догадливый Костя тем временем обезоружил Соловьева и забил ему в рот папаху, чтобы тот не поднял тревогу.
С атаманом управились скоро. Заруднев приказал оттащить его в баню. Караулить Соловьева поставили Кирбижекова.
— Никого не пускать, — сказал Николай. — Пусть лежит.
Никанор, ошеломленный происшедшим, рванулся было бежать, но его догнали, посоветовали стать в сторонку и помалкивать. Заруднев послал Костю за Чихачевым, а сам прошел в дом за винтовкой. Он понимал, что взять Чихачева будет потруднее, чутье у него, как у розыскной собаки. Если что заподозрит, тут же начнет стрелять или пустится наутек.
Чихачев прискакал на своем жеребце. Влетел на галопе в распахнутые ворота, увидел Тудвасева под навесом и нетерпеливо спросил:
— Где Иван Николаевич?
— У нас, — стараясь ничем не выдать волнения, Тудвасев кивнул на дом.
В это время открылась дверь и показался Заруднев. Лицо его было сосредоточенным, на правом плече стволом вниз висела короткая драгунская винтовка.
— А, Чихачев, — протянул Николай. — Раздели компанию.
Заруднев уже заметил, что помощник атамана имеет болезненную склонность к загулам. Этот за рюмку отдаст все, вплоть до последних кальсон, особенно на похмелье.
— Готов! — воскликнул Чихачев, предвкушая выпивку. Но в этот миг его глаза встретились с колючим взглядом Заруднева, и Чихачев понял, что угодил в западню.
Чихачев ударил коня шпорами и рванул повод, пытаясь выехать в улицу, но жеребец встал на дыбы, а затем взбрыкнул задом, Чихачев едва удержался в седле. Тогда помощник атамана потянулся к кобуре.
Заруднев опередил его. Он вскинул драгунку и выстрелил. Чихачев вздрогнул, качнулся назад и вылетел из седла.
— И этого в баню, — сказал Николай подбежавшему Косте. — А ты, Тудвасев, за мной!
Они размашисто зашагали по улице к новому дому Автамона. Выстрел, прозвучавший в Гаврилином дворе, вроде бы никого не обеспокоил и не насторожил. К выстрелам в станице привыкли с незапамятных времен. Не слышал его, а может, слышал, но не придал ему значения и Сашка. На лавочке у Автамоновых ворот, заложив ногу за ногу, он скучающе плевался семечками и что-то вяло мурлыкал под нос.
— Пойдем, — строго позвал Николай.