Геренский посмотрел на свои часы, кивнул хронометристу, и Смилов обратился к Косте:
– Поскольку, Даргов, вы играете роль хозяина, позаботьтесь о рюмках.
Даргов осмотрелся, сосчитал присутствующих, вытащил из буфета и поставил на стол семь рюмок.
– Пожалуйста, налейте в рюмки воду, – сказал Смилов.
– Если уж собираетесь восстанавливать все, возьмите коньяк, – сказала вдова.
– Хорошо, пусть будет коньяк.
– А одна рюмка отличалась от других, – вставила Мими.
– Совершенно верно. – Смилов убрал рюмку, повернулся к Даракчиевой. – Что можно взять?
– В буфете, на средней полке, вишневый сервиз. Коста знает. Пусть возьмет любой фужер.
Даргов поднялся на цыпочки, достал крайний фужер, разлил коньяк.
– Займем свои места, – сказал Смилов. – Тотева, Данчева и Паликаров идут в беседку. Даргова подымается наверх, в спальню. Жилков направляется к воротам. А вы, Средков, пройдите в кабинет. В гостиной остается только Даргов.
Когда все разошлись, хозяйка дачи обратилась к Геренскому:
– И все-таки прошу вас, товарищ подполковник, сделайте исключение, увольте меня от этого испытания. Георгий был моим мужем. И отцом моего сына.
– Зина права, скачал Коста Даргов. – Освободите ее, товарищ Геренский. И без нее обойдемся.
Они попрощались. Когда Даракчиева была уже в дверях, Смилов окликнул ее и попросил:
– Будьте добры, уходя, нажмите кнопку звонка у ворот. – Он повернулся к Даргову: – Действуйте не слишком медленно, но и не торопитесь. Чувствуйте себя хозяином дачи…
Задребезжал звонок.
– Вы только что налили коньяк, Даргов, – сказал капитан. – Звонок для вас неожиданный. Действуйте! Засекаем время с момента, когда вы покидаете гостиную. Нам нужно знать, сколько вы здесь отсутствовали.
3
На встречу почтальона, на выяснение отношений с Паликаровым и, наконец, на любезный разговор с девушками Коста потратил четыре минуты сорок две секунды.
– Сейчас поработаем с вами, Паликаров, – сказал Смилов. – Задача такова. От места, где состоялся ваш разговор с Даракчиевым, направляйтесь к даче. Когда войдете сюда, в гостиную, остановитесь и сосчитайте про себя до десяти. Потом приблизьтесь к столу, подержите руку над фужером и идите в кабинет звать таможенника.
– Я не согласен, – глухо сказал Паликаров. – Все было наоборот.
– С чем не согласны? – спросил Смилов. Что значит наоборот? Хотите сказать, что сначала позвали таможенника, а уж потом насыпали…
– Нет! Нет! Не хочу! – замотал головой Паликаров, срываясь на крик. – Я не насыпал никакого яда! Не заставляйте меня силой! Я протестую! У меня нервы расшатаны…
– Товарищ капитан, насчет нервов подозреваемый Паликаров прав – они у него расшатаны, – спокойно сказал подполковник. – Так и запишем в протоколе. И добавим, что гражданин Паликаров отказался участвовать в следственном эксперименте…
Довод подействовал: Паликаров позволил Смилову увести себя из гостиной. Дожидаясь их, Геренский искоса поглядывал на сидящего у стола Даргова. Тот беззаботно щурился на низкое солнце и пытался что-то насвистывать.
Прошло полторы минуты. В дверях гостиной появились Паликаров, Смилов и хронометрист.
– Считайте про себя до десяти. До десяти, но медленно, – напомнил капитан. Это была идея Геренского. Если убийца Паликаров, рассуждал подполковник, ему нужно какое-то время, чтобы окинуть взглядом гостиную, убедиться, что никого нет, и принять окончательное решение.
Посиневшие губы Паликарова зашевелились. Несмотря на предупреждение, он сосчитал до десяти всего за четыре секунды. Потом неверными шагами приблизился к столу и пошевелил пальцами над вишневым фужером – роковым двойником седьмой чаши.
– Продолжайте, – напомнил ему Смилов. – Позовите Средкова.
Боби ринулся к кабинету, резко открыл дверь.
– Давай, все собрались! – крикнул он внутрь, захлопнул с треском дверь и повернулся к подполковнику: – Ну, вы довольны?
Из кабинета показался помятый и всклокоченный таможенник.
– Вы звали меня? – робко спросил Средков. – Сейчас моя очередь?
– Вы ошиблись. Очередь ваша еще не настала. Но раз уж вы явились, займемся вами, – сказал подполковник.
– На вашем месте я не терял бы времени на Средкова, – вдруг сказал Даргов.
– Почему вы так думаете?
– Тут все понятно и без хронометра. Атанас Средков мог не только насыпать яд, но и выпить кофе, а потом, к примеру, газетку почитать.
Разумеется, Даргов был прав. Три с половиной минуты, которыми располагал Средков, – грозный довод против него, однако не было никаких оснований отказываться от эксперимента.
– Ошибаетесь, Даргов! Не каждый, всыпав в бокал яд, способен наслаждаться кофе или чтением газеты. Тут опыт нужен, – ответил Геренский и обратился к таможеннику: – Задача вам понятна?
Средков глухо подтвердил:
– Мне нужно выйти из кабинета, подойти к столу, положить яд в чашу Даракчиева, затем вернуться и закрыть дверь.
– Совершенно верно, – кивнул капитан Смилов. – Сейчас я тоже зайду в кабинет и дам вам знак, когда начинать.
– Хорошо, – ответил Средков и вслед за Смиловым проследовал в кабинет.
Чуть позже таможенник медленно открыл дверь и потащился к столу. Казалось, каждый шаг стоил ему мучительных усилий. Возле стола он подержал руку над фужером и посмотрел на Геренского, как бы ища подтверждения правильности своих действий.
Подполковник кивнул и показал глазами на дверь кабинета: можно возвращаться. Но, вместо того чтобы направиться к кабинету, таможенник как-то странно покрутился на каблуках, закачался, бросился к дивану, закрыл лицо руками и зарыдал.
Геренский взглянул на секундомер – стрелка едва успела пробежать тридцать пять делений. В гостиной воцарилась тягостная тишина, нарушаемая лишь всхлипываниями таможенника.
«Что это значит? – спрашивал себя Геренский. – Где источник этих слез? Что это – выражение внутренней трагедии или хорошо сыгранный спектакль?.. Ты признался, что совершил служебное преступление. Ну ладно, признание тебе на пользу – ты говорил о пробуждении совести. Но не слишком ли гибка, эластична твоя совесть, не слишком ли мастерски приспосабливается она к обстоятельствам? Почему ты явился с повинной уже после смерти Даракчиева? Чтобы одним преступлением покрыть другое, главное? Так хитрый вор, бия себя в грудь, признается, что вытащил вчера вечером из чужого кармана пять левов, чтобы не догадались, что он сегодня утром обворовал целый сейф…»
– Ну ладно, ладно, Средков, – неуверенно сказал Геренский, не пора ли прийти в себя?
Таможенник вытер платком слезы и сделал видимое усилие овладеть собой.
– Извините, – сказал он прерывисто. – Нервы не выдержали. Простите, что помешал вашей работе. Повторить все сначала?
– Нет, не нужно, – сказал Геренский. – Лучше идите умойтесь.
4
Во дворе, у ворот, топтался Дамян Жилков, жадно затягиваясь сигаретой. Геренский подошел, тоже достал сигарету, размял в пальцах, закурил. Потом спросил:
– Ну, Жилков, ваша очередь?
Геренский ни на секунду не сомневался, что Жилков мог быть убийцей. Вряд ли стал бы он философствовать о цене человеческой жизни. Конечно, на обдумывание столь коварного убийства у Дамяна вряд ли хватило бы гибкости и ума, но зато он вполне мог исполнить чью-то злую волю.
– Я готов, товарищ Геренский. Идти в гостиную? – робко осведомился Жилков.
Подполковник подошел вплотную к нему и, глядя прямо в глаза, сказал резко:
– А зачем в гостиную? Ведь вы утверждали, что туда не входили.
– Разрази меня гром, не входил. Я все время был на кухне. Овощи резал.
– И сумели из кухни дотянуться до буфета? Там ведь есть отпечатки ваших пальцев.
Жилков покраснел до корней волос. На лице его попеременно проступали недоумение, удивление, ужас.
– Значит, все-таки входили?
– Каюсь, каюсь, входил. Но не убивал, не отравлял, а просто…
– Что – просто? Хватит темнить, Жилков!
– Ладно уж, сознаюсь, был грех. Повинную голову меч не сечет… Тогда, в ту пятницу, я принес Даракчиеву толстую пачку денег. Около восьми тысяч левов да еще валюта, а он их бросил в ящик, как грязный носовой платок. И я… Дай, думаю, займусь денежками. Для Георгия Даракчиева восемь тысяч – так, пустячок, забава, а для меня… Ухвачу, думаю, денежки да здесь же, на даче, и спрячу, чтобы потом, хоть через месяц, вынести. А Георгий пусть гадает, кто из гостей его обобрал, ищи ветра в поле… Да не вышло по-моему, сорвалась рыбка. То Даракчиев говорил со Средковым, то пришлось встречать Паликарова и девочек… Но когда позвонил почтальон и Жорж пошел к воротам, я мигом смекнул: пора! Вбежал в комнату и прямо к буфету, так и прилип к ящику. Дудки! Заперто. Попробовал открыть карманным ножом, куда там, у Жоржа замки – как сейфы в госбанке. Покрутился я, повертелся – да так и остался с носом. А коли знал бы заведомо про отпечатки пальцев – перчатки надел бы, как в кино, товарищ Геренский, – огорченно заключил покаянную речь Жилков.
– Тогда выясним другое, – сказал подполковник. – Предположим, с ящиком вы возились около минуты. Еще полминуты, пока вы входили. Уже полторы. Это почти половина того времени, которым располагал убийца. Значит, вы должны были застать его в гостиной. Если, конечно, отравили Даракчиева не вы, а другой… Вижу, вы меня не поняли. Поставим вопрос иначе: не заметили вы чего-нибудь необычного, пока находились там? Человека, движение, шум? Ничего вас не испугало, не заставило подумать, что вы не один?..
Жилков опустил взгляд и опять покраснел.
– Вы, Жилков, находитесь в положении нелегком, я бы сказал – скверном. Рассудите здраво: яд всыпан в чашу Даракчиева в то самое время, когда вы были в гостиной. Вы сами только что сознались, верно? Незадолго перед этим вы с Паликаровым обсуждали возможную смерть хозяина… Теперь понимаете? Молчание только утяжелит вашу участь. Итак, спрашиваю в последний раз: заметили что-нибудь или нет?