— Чиновник из прихода в 1945 году, — ответил мужчина смело. — Ксендз находился тогда под следствием. Все, кто мог меня знать, а такая опасность существовала, из прихода исчезли. Новый человек в приходской канцелярии был совершенно зеленым, я бы даже сказал, наивным, как ребенок, если бы его глупость не проистекала просто из незнания повята и местных людей, дел, отношений между людьми во время оккупации. С метрикой я мог потом на все плевать.
— Не совсем, — язвительно заметил Корда.
— Ах да, — согласился мужчина, — не совсем, коль скоро вы здесь. Но это я сам привел вас сюда. Это найденыш, доктор Боярская, правда? Если бы я не пошел к ней во второй раз...
Капитан скрыл удивление.
«Он приходил к ней? Опять? Когда? Нет, братец, никакой роли здесь она не сыграла. Ты уже был у меня в руках. Нас привела к тебе табличка на могиле Франэка, Казимежа Олендэрчика. Если какой-то Франэк, как сказала доктор Боярская, продолжает колесить по свету, то двух вас быть не могло. Настоящим мог быть только один. Требовалось выяснить какой. Исходным пунктом явились все же невыясненные обстоятельства исчезновения Ковалика. Даже во время войны о пропавшем человеке оставалась какая-нибудь сплетня, человеческий домысел, иногда основанный на чем-то очень шатком. Абсолютное молчание вызывает подозрение. Могло быть и так, что Ежи Ковалик ходил с твоими бумагами, как Франэк и Казимеж Олендэрчик. А ты действительно лежишь под аккуратным, опекаемым местными жителями холмиком. Существовал и другой вариант, что ты сам живешь по документам Ковалика, а он продолжает играть твою роль, лежа под зеленым дерном. Поэтому надо было начинать с того, у кого была не только фамилия, но еще место и дата рождения. Отец, мать, живая родня. Оказалось, что в земле лежал он, а не Франэк, но мог бы и объявиться, если бы его поискать. И нашелся. В твоем облике. Но этой версии родня верить не хотела».
— Зачем вы ходили к доктору Боярской? — спросил капитан для ясности картины, поскольку не был совершенно уверен, какой визит имел в виду мужчина. Еще тогда, когда она была маленькой, или какой-то еще, которого он не знал. Но сидящий перед ним человек сказал «доктор Боярская», а эта фамилия, это звание относились к теперешнему времени.
— Зачем? — растягивал по слогам мужчина. — Разве я знаю? Что-то у меня не сходилось. Позднее... после этого... после Задушек...
— Ага, позднее? А до этого вы не остановились перед т а к и м шагом? — В капитане росло раздражение, хотя он знал, что ему нельзя принимать все это близко к сердцу.
— Я? — искренне удивился мужчина. — У меня не было никакого выбора. Я дал клятву. Погибло семнадцать человек ни за что. Лучших ребят, которых носила земля. Вы не можете себе это представить.
«Могу, к сожалению, могу, но это не имеет никакого отношения к убийству, совершенному сейчас. Неприятно, но я мог бы его ударить».
— Я был лишь орудием судьбы, — Добавил мужчина тихо.
— Разве человек вообще Может утверждать, что он орудие? — вспылил капитан. — Мы все делаем сознательно. Наши поступки являются следствием наших решений. Ни больше, ни меньше. А вы никогда не думали о том, что все изменяется вместе с бегущим временем. За эти годы мы построили новое государство. Новое общество. Весь мир претерпевает невообразимые потрясения, а вы... может быть, для вас время остановилось?
— Да, с того момента, когда часы на башне были остановлены, время для меня остановилось. Я ничего не мог с этим поделать.
— Но тогда шла война, — ответил капитан Корда устало, — а у вас, у вас все смешалось — война и мирная жизнь. Закон и беззаконие, миф и реальность. Реальность — вещь суровая, и это должен знать каждый.
— Ничего у меня не смешалось, — услышал капитан. — Я жил, работал, как другие. Вы меня в чем-то обвиняете?
— В убийстве! — крикнул капитан. Его охватила ярость, но он тут же взял себя в руки. Мужчина покачал головой.
— Это... это не было убийство. Это было... ужасное стечение обстоятельств.
— Из-за стечения обстоятельств вы жили по фальшивым документам. Вы обманывали порядочных людей, ведь мир состоит не из одних мерзавцев. Вы обманывали власти своей страны. Из-за стечения обстоятельств вы двадцать восемь лет преследовали человека, хотя это н а ш а обязанность, а не ваша! Мы уполномочены давать ответ на вопрос, имело ли место преступление или нет. В этой стране выносить приговор может закон, а не самозванцы, упаси боже, не горе-мстители. А что делали вы? — сказал он вдруг так, словно у него были к этому человеку личные претензии, и это, кажется, так и было. Потому то человек, сидевший перед ним, вдруг показался ему просто глупцом. «Я иногда тоже бываю бессильным, — подумал он. — Ну и что с того? Старею. Слишком много видел. Понял. Помню». — Что вы с собою сделали? — повторил он. — С с о б о ю, понимаете?
Мужчина с интересом посмотрел на него.
— Вы тоже понюхали пороху в этой войне, да? Вы тоже были партизаном или в этой вашей армии. Могу дать голову на отсечение. Иначе бы вы так хорошо не справились со своей работой. Я-то знаю, что я с с о б о й сделал, а почему это вас интересует?
— Нисколько не интересует, — отрезал капитан. — Лично я с удовольствием списал бы вас в расход. Вы испортили себе жизнь своей безнадежной глупостью, — сказал он наконец грубость и почувствовал облегчение. — Если бы это было сразу же после войны. Но сегодня? Сегодня? Этого вам достаточно? Что-то объяснило?
— Ничего, — сказал мужчина сухо. — Человек может помочь себе только сам.
Капитан Корда кивнул головой.
— Это не только ваша ошибка. Ошибка была в самом начале, чем мы, коммунисты, могли вам помочь? — невесело улыбнулся капитан. — Человек представляет собой ценность лишь постольку, поскольку является частью общества. До тех пор, пока это не осознают тридцать миллионов, будут случаться различные истории, даже такие, как ваша. Разумеется, в разных вариантах. Потому что не только старые дела играют тут роль. Не только. Когда вы были у доктора Боярской?
Мужчина посмотрел на капитана невидящими глазами. Он возвращался к действительности откуда-то издалека.
— Когда? Позавчера. Быстро вы работаете, — добавил он.
«Не сообщила нам, — подумал капитан. — Почему? Я был уверен, что она это сделает. Люди всегда загадка. Как бы ни расположились фигуры на шахматной доске, вместе с нами нашу партию разыгрывает неизвестное. Предвидеть его... да... именно предвидеть. Разве можно предвидеть ход человеческих мыслей и импульсов? Во всех, особенно неожиданных обстоятельствах. Одинаковых людей нет».
— О чем вы с ней говорили?
— В том-то и дело, — мужчина заколебался, — я даже не знал, с чего начать. За что ухватиться. Но она... рассказала мне обо всем сама. Кто может знать, почему с одним человеком судьба сыграет злую шутку, а у другого все как по маслу? — воскликнул он. — Почему она вдруг разоткровенничалась, когда ничего уже нельзя было изменить? Я все не могу понять, почему она сказала мне правду только позавчера, а не восемнадцать лет назад в Люблине.
«Потому что наконец поверила в закон. Наконец почувствовала себя в безопасности. Перестала бояться. Если бы ты поверил в закон, — подумал капитан, — тебе не пришлось бы сейчас задавать такие вопросы».
Казимеж Олендэрчик, Франэк, Ежи Ковалик окинул взглядом развороченную комнату. Повсюду были видны следы поспешных приготовлений к приближающемуся событию, самому важному в жизни женщины, которое уже не совершится. Он подумал о том, что события могут умирать так же, как люди. Нить оборвалась. Он спросил:
— Разрешите оставить записку?
Капитан кивнул утвердительно. Он отвернулся, пока мужчина писал, и так и не взглянул на слова, написанные на клочке бумаги, оторванном от пакета.
Жаль, что мы больше не увидимся. Но я рад, что ты не должна будешь смотреть в прошлое. Со мною это было бы так. Всегда. Мы можем, чего-то ждать только от настоящего. Только от будущего.
ДЖЕОРДЖЕ ТИМКУУ КАЖДОГО — СВОЕ АЛИБИПО МАТЕРИАЛАМ СЛЕДОВАТЕЛЯ АЛЕКА АРМАШУ
Перевод с румынского Н. Пролыгина
George Timcu. Fără suspecţi. Din anchetele lui Alec Armașu. Junimea, Iași, 1972.
ГЛАВА I
С легкостью и сноровкой профессионального буфетчика Алек открыл бутылку коньяка и, почти жонглируя ею, наполнил две рюмки.
Майор Дину наблюдал за ним, улыбаясь.
— Вам, Алек, нашлось бы место в наиизысканнейшем бухарестском баре. Бутылкой орудуете, словно она привязана к вашей руке. Честное слово, если вам поднадоест ремонтировать часы, думаю, вы могли бы стать буфетчиком.
— Это была бы моя шестнадцатая по счету профессия. Идея недурна. Подумаю.
«Этот Армашу, — подумал майор, — способен в один прекрасный день со скуки или бог знает с чего заделаться и буфетчиком. Особенно сейчас, когда волей-неволей ушел на пенсию. Бросил же он года два-три назад свою точную механику, занявшись одним ремонтом часов. И делал это так, словно раскрыл наконец свое настоящее призвание. Не впервые ему браться за что-то, совершенно отличное от прежней профессии. Правда, память о ней, будто первая любовь, частенько дает о себе знать. Не без печали тогда он вспоминает о временах, когда был одним из лучших детективов. Им восторгались даже его враги. Но вдруг — болезнь... Пенсия раньше, чем ему полагалось по возрасту... А ведь хочется, поди, вернуться к своему прежнему занятию».
Майор молча отпил из рюмки.
— Что вы за человек, Армашу?
— Мы же много лет знаем друг друга. Еще не поняли?
— Вы правы. Иногда я считаю, что мне известно о вас все. Но бывают мгновения, когда одним жестом вы разрушаете всю мою уверенность. Тогда вы кажетесь мне совершенно другим. Вы — икс, о коем я абсолютно ничего не знаю. И должен открыть вам тайну; в такие минуты вы держите меня в страхе. Меня, человека, столько раз презиравшего смерть.