С тех пор как она съехала из родительского дома, мы с ней сблизились еще больше. Вдали от нашей матери – та вечно влезала во все наши совместные дела – мы обнаружили, что нам нравится общество друг друга. Эмма была неожиданно честной, какой может быть только сестра. И я думаю – надеюсь, что это не прозвучит мелочно, – ощущение, что я нужна ей, поднимало меня в собственных глазах.
В последнее время Эмма перебивалась случайными заработками. Раньше она трудилась редактором на фрилансе, и какое-то время работы у нее было просто невпроворот: рукописи громоздились прямо на линолеумном полу, она сидела ночами, чтобы успеть сдать все к сроку, и всегда была нарасхват. Дотошная и внимательная, она никогда не боялась вскрыть какую-то проблему, задать неудобный вопрос. Но потом она выдохлась и начала зависать над каждым текстом, не в состоянии ничего решить, боясь, что своими правками может нарушить авторский ритм, и в итоге так безбожно затягивала сроки, что в конце концов ей перестали давать новые заказы. С тех пор бо́льшую часть своего времени она помогала в местных благотворительных организациях. Но денег за это не платили.
Я остановилась на балконе перед входом в ее квартиру и забарабанила в ярко-красную дверь. Рядом красовалась кнопка звонка, но на моей памяти он никогда не работал.
– Да иду я уже, иду! – рявкнула она, когда я забарабанила снова. – Имейте терпение, черт побери! Ой, – произнесла она, открыв дверь. – Я тебя не ждала.
– Ну надо полагать, – заметила я. – Ты всех гостей так встречаешь?
Входная дверь вела прямо в единственную комнату, представлявшую собой гостиную, кухню, столовую и спальню в одном флаконе. В одном углу размещалась кухонька: белые шкафчики выглядели относительно новыми, однако плитка на полу была вся в каких-то рыжих точках. Жалюзи из пластика держались на тонком белом шнуре. Прочую обстановку составляли кофейный столик, диван, небольшой телевизор, шкаф и несколько книжных полок. Рядом с дверью, которая вела в крохотный санузел, на стене над радиатором висел в раме большой карандашный рисунок, изображавший очень худую женщину. Роскошной эту квартиру назвать было трудно, но Эмма никогда и не жаждала роскоши.
– А ко мне никто и не приходит, – пожала плечами она. – Разве что продавцы всякой ненужной ерунды. – Она отступила, чтобы я могла войти. – Что ты здесь делаешь?
– Ты очень любезна, – отозвалась я саркастически.
– Я не в том смысле.
– Я ездила в Бир, – сказала я.
– В Бир? – поразилась она. – Это в тот, который в Девоне?
– В тот, куда мы с Джонатаном ездили в свадебное путешествие, помнишь?
– Что ты там забыла?
– Мы с Марни поругались.
– Ты все ей рассказала.
Я кивнула.
Эмма махнула в сторону дивана.
– Я же тебе говорила, что не стоит этого делать, – сказала она.
– У меня не было другого выхода, – ответила я.
– Еще как был, – возразила она и, вытащив из пакета три печенья с темным шоколадом, положила их передо мной на салфетке. – Смотри только не накроши.
Я кивнула и устроилась в уголке серого дивана. Эмма каждый вечер раскладывала его.
– Ты могла просто делать вид, что все нормально, – сказала она. – Как я тебе советовала. Тогда ты не оказалась бы в таком положении. И вы до сих пор были бы подругами.
– Но она должна знать правду о своем муже. Неужели ты в такой ситуации не хотела бы знать правду о человеке, с которым живешь?
Мне казалось совершенно очевидным, что если необходимо сказать то, чего говорить не стоит, значит сказать надо.
Эмма присела на диван рядом со мной. При этом брючина слегка задралась, и моему взгляду открылась костлявая лодыжка. Сестра обхватила ладонями кружку с теплым чаем. Я откусила кусочек печенья, и оно оказалось более мягким, чем я ожидала, почти сырым изнутри.
Эмма помолчала, что-то обдумывая.
– Нет, – произнесла она наконец. – Думаю, я не хотела бы этого знать.
– А если бы твой муж был извращенцем? – спросила я. – Тоже не хотела бы? Вот представь: мне стало известно, что он извращенец. Поставь себя на место Марни. Неужели ты не хотела бы, чтобы я сказала тебе об этом?
– Я бы тебе не поверила.
Я выпрямилась, и несколько крошек слетело с салфетки на обивку дивана. Эмма потянулась и смахнула их на пол.
– В каком смысле? – не поняла я. – Почему?
– Потому что, – ответила она и замолчала. – Ох, только не будь такой наивной, – поморщилась она. – Если бы я сказала тебе, что Джонатан ко мне подкатывал, ты бы мне не поверила. Ни на секунду.
– Я бы, по крайней мере, выслушала тебя, а уж потом…
– А потом встала бы на его сторону. Ты же сама знаешь, все говорят, что нельзя бросать подруг ради мужчины, но никто никогда не принимает это всерьез, потому что, когда доходит до дела, все именно так и случается. Дружба – это одно, а любовь – совершенно другое. Она всегда на первом месте. Так всегда было и всегда будет. Может, тебе и хотелось бы думать иначе, но ты бы меня возненавидела.
– Но это же совсем другое дело, – возразила я. – Джонатан был… Он никогда бы…
– Ага! – перебила меня она. – Все так думают. Поэтому не вини Марни за то, что она выбрала его. – Эмма вздохнула. – Когда с кем-нибудь случается что-то плохое, у тебя безотчетно возникает мысль: «Ну уж со мной-то такого бы точно не произошло», словно тоненький голосок шепчет это тебе на ушко.
Я рассмеялась, и с моей футболки снова посыпались крошки.
– Какая роскошь, – сказала я.
Эмма улыбнулась. Мы обе знали, каково это – быть теми, с кем случается что-то плохое. Едва мы вошли в подростковый возраст, счастливое детство кончилось. Все переменилось. Отношения отца с его любовницей стали достоянием гласности, и наша семья примкнула к клану несчастливцев и неудачников. Теперь нас называли «те самые девочки, дочери того самого мужчины». Первой жертвой пала Эмма: она превратилась в «ту самую девушку», худую девушку, девушку, которая перестала есть. У меня погиб муж. Отец переехал к другой женщине. Нашей матери поставили диагноз. Видимо, стоит только начать – стоит только попасть в число «тех самых людей», – как дороги назад больше нет. Нас с Эммой объединяет общая история косых взглядов, секретов, шепотков за спиной. Быть может, именно поэтому мы обе решили затеряться в городе, который настолько велик, что проглатывает тебя, словно песчинку.
– Считаешь, она меня простит? – спросила я.
– Не знаю, – отозвалась Эмма.
– Думаю, да, – сказала я. – Верю, у меня получится сделать так, чтобы простила.
– Ты запишешь его на диктофон и пошлешь ей? – ухмыльнулась Эмма.
Она обожала эту историю.
– Ты обещала не ворошить прошлое! – возмутилась я. Она всегда поддразнивала меня, всегда пыталась ослабить мое внутреннее напряжение. – И – нет.
– Будь у тебя такая возможность, ты бы это сделала, – не сдавалась она. – Я же тебя знаю. Это по-прежнему в твоем духе. Пробраться внутрь незамеченной и спрятаться в шкафу. «Детектив Блэк. Рада с вами познакомиться». А эти твои занятия единоборствами? У тебя черного лайкрового костюма, случайно, нет?
– Он слишком умен, – покачала головой я. – Он не станет говорить ничего такого, что могло бы его изобличить.
– Вот незадача! – рассмеялась она. – Да, я смотрю, ты действительно обо всем подумала.
– Только сейчас, да и то потому, что ты подняла эту тему.
В этом – вся Эмма. Идея ее, а обвиняет она меня.
– Так, спокойно, – сказала она. – Ты сейчас мне все тут крошками засыплешь.
– Но ты считаешь, что в конце концов все уладится? – спросила я.
– Скорее всего. Рано или поздно она очнется.
– В каком смысле?
– Ну, вряд ли ведь это продлится долго? Их брак, я имею в виду?
– С чего ты взяла?
Эмма рассмеялась:
– С того, что слышала от тебя. С того, как он себя ведет. Это его завышенное самомнение и уверенность, что все вокруг ему обязаны, эти его раздражающие фразочки, которые звучат оскорбительно, а он этого даже не понимает! Мне больше всего нравится та история, ну, когда ему в баре нужно было протиснуться мимо какой-то женщины, вместо того чтобы, как любой нормальный человек, сказать «прошу прощения», он просто взял ее за бедра и отодвинул в сторону – помнишь, ты мне рассказывала? – а когда она обернулась и спросила: «Это еще что такое? Что это было?» – а потом распсиховалась, он запаниковал и назвал ее тупой, а она в ответ послала его в задницу. Может, нужно просто почаще посылать его в задницу?
– Ну да, – отозвалась я. – Тогда Марни точно меня простит.
– Хорошая мысль, – заявила она. – И вообще, если другие люди будут регулярно посылать его в задницу, рано или поздно до него что-то дойдет. Просто расслабься. Все как-нибудь образуется.
Что думаешь? На чью сторону ты бы встала? На его или на мою?
Предположу, что ты выбрала бы меня, и, честно говоря, с твоей стороны глупо было бы утверждать обратное, потому что он уже мертв.
Думаю, если бы ты его знала, если бы у тебя была возможность составить свое мнение, ты выслушала бы меня, согласилась бы со мной, поверила бы мне. Думаю, ты сочла бы его властным и мстительным. Мы бы сели рядышком, набросали список его многочисленных прегрешений и посмеялись над ними. Я была бы твоей союзницей.
Но этого никогда не случится. Потому что ты никогда его не узнаешь. Вот почему так важно, чтобы ты услышала эту историю. Я расскажу ее всего один раз, и это должно случиться сейчас.
Вот как он умер.
Слушай внимательно.
Ложь четвертая
Глава шестнадцатая
В день смерти Чарльза я ушла с работы раньше обычного. Я очень хорошо помню все события того дня, до мельчайших подробностей, начиная от звонка будильника утром и неприятного открытия, что молоко кончилось и нечем залить мои утренние хлопья, и заканчивая моментом возвращения домой вечером, уже после того, как все произошло. Время от времени я прокручиваю в своей памяти эти события, точно кинопленку, и как бы мне ни хотелось сказать, что они вызывают у меня какие-то переживания, сожаление, ужас или стыд, – это не так. Это был практически во всех отношениях ничем не примечательный день.