Это вывело меня из себя. Меня взбесил ее намек, что я веду себя как истеричка, ведь мне отчаянно хотелось продемонстрировать ей ровно противоположное: спокойствие, невозмутимость, самообладание.
Она как ни в чем не бывало опустилась на соседнее сиденье. Ее локоть соприкоснулся с моим, и узорчатый трикотаж ее топа защекотал мою голую кожу. Я чувствовала, как во мне разгорается гнев, и твердила себе, что должна игнорировать его и быть осмотрительной, действовать скорее расчетливо, нежели безжалостно.
Она вздохнула и провела рукой по волосам.
Руки чесались надавать ей пощечин, хотя я и знала, что насилием ничего не добьешься. Все в ней – самодовольная ухмылка, розовый топ, наглость – выводило меня из себя. Она обвинила меня в убийстве, причем не один, а целых два раза. Если верить ее клевете, я убила собственного мужа. А когда Марни наконец начала оправляться от своего горя и нашла в себе силы жить дальше, эта мерзавка, которая сидит сейчас рядом со мной, выбила почву у нее из-под ног, затормозив наше движение вперед.
– Вы должны выйти на следующей станции, – сказала я.
– Но тогда я так и не узнаю, куда вы едете, – заметила она и, поставив ногу на сиденье, принялась перевязывать шнурок.
– Вы могли бы просто меня спросить, – процедила я. – Тут нет ничего интересного. И честно говоря, если ваше расследование привело вас сюда, то вам определенно пора остановиться. Я еду к своей матери. Я навещаю ее каждые выходные и всегда езжу этим поездом.
– Где она живет?
– На конечной станции.
– А можно мне адресок?
Она заговорщицки мне улыбнулась, как будто мы с ней были заодно. Потом спустила ногу обратно на пол и стала поднимать и опускать пятку, не отрывая носка, так что на голени заиграли мышцы, а загорелое бедро слегка заколыхалось.
– Она живет в доме престарелых, – сказала я. – У нее деменция.
Я хотела казаться откровенной, словно мне нечего было скрывать, и поэтому добровольно выдавала ей информацию, чтобы произвести впечатление невиновной.
– Сочувствую, – произнесла Валери. – Это очень грустно.
– Что так? – спросила я. – Потому что она не сможет ничего вам рассказать?
На ее лице мелькнуло выражение потрясения.
– Нет! – возмутилась она. – Как вы можете говорить столь ужасные вещи? Это совершенно не так.
– Ага, как же, – буркнула я.
Я не знала, была ли она сейчас искренней. Да это и не имело значения.
Валери оглянулась через плечо, на ряды зеленых изгородей, проносящихся за окном.
– Вы считаете меня чудовищем, – сказала она. – Но это не так. Я просто знаю, что во всей этой истории что-то нечисто, и хочу это раскопать. И поэтому я должна продолжать то, что делаю. Боюсь, дальше будет только хуже.
Наверное, мое лицо исказилось, и, быть может, она прочла на нем страх, который гнездился в моей душе, потому что ее взгляд смягчился и стал почти сочувственным.
– Простите, – произнесла она. – Это прозвучало как угроза, да?
– А это было что-то другое? – поинтересовалась я.
– Да, вы правы, – согласилась она. – Наверное, так и есть. Вам кажется, что я уже приближаюсь к разгадке?
– Там не к чему приближа…
– Бросьте, – перебила меня Валери. – Вы знаете это ничуть не хуже моего. Вся ваша история шита белыми нитками. И она развалится на части, если потянуть за нужную ниточку. Я намерена отыскать ее.
– Вы ошибаетесь, – пожала плечами я. Прозвучало это неубедительно.
– Впрочем, я не считаю, что вы убили своего мужа, – сообщила она. – Если это вас утешит.
– Это меня не утешит.
– Я вам даже, пожалуй, сочувствую. Это тяжело.
– К этому привыкаешь, – отозвалась я. – Как к любому дерьму.
– О, я вас понимаю, – кивнула она. – Иногда мне приходится изрядно накачаться водкой, чтобы меня хотя бы немного отпустило… – Она принялась крутить серебряное кольцо, надетое на большой палец. – Я только что вспомнила про то сообщение. – Она поморщилась. – Я оставляла вам сообщение. На автоответчике. В общем, на следующее утро я чувствовала себя просто ужасно, не надо мне было столько пить. Но я говорила серьезно.
– Про то, что вы по-прежнему ведете ваше расследование? – спросила я. – Очень рада, что Марни даже не подумала слушать эту чушь, а сразу ее стерла.
Валери слегка склонила голову набок, и глаза у нее расширились. Я немедленно поняла, что сделала ошибку.
– Что вы хотите сказать? Что она не стала его слушать?
Я покачала головой.
– Я думала, она его прослушала, но не заинтересовалась.
Я ничего не ответила. Семейство, сидевшее напротив, сошло в Ричмонде. В самый последний момент перед выходом возникла небольшая суматоха: все ли взяли свои шляпы и рюкзаки, куда запропастился солнцезащитный крем, – и мать, смущенно улыбнувшись нам, поспешно потащила всех к выходу, пока двери не захлопнулись и поезд не отправился дальше.
Кондиционер чихнул, загудел и, на прощание свистнув, заглох. Без мерного гудения вентилятора и шипения охлажденного воздуха в вагоне внезапно стало очень тихо. Температура начала расти. Я встала, чтобы открыть окно, но оно было заблокировано. Как и все остальные окна.
– Ну что, принцесса? – раздался у меня за спиной мужской голос.
Я обернулась и увидела того самого скандалиста. Он уселся напротив нас, там, где еще минуту назад сидела семья.
Я осталась на ногах, ничего не говоря.
– Так что ты там блеяла?
Он говорил на повышенных тонах, и остальные пассажиры начали оборачиваться, внимательно глядя на нас и выжидая, чтобы понять, как будет развиваться ситуация. Может, они все это время слушали наш разговор? Если так, интересно, многое ли им стало ясно?
– Эй! – заорал он. (Валери внимательно рассматривала содержимое своей сумки.) – Раньше ты меня не игнорировала, а?
– Дальше по проходу есть свободные места, – произнесла я. – Вон там.
– Я не ищу, где мне сесть, ты не заметила, дорогуша? Я хочу поговорить с ней.
Валери упорно отказывалась поднимать глаза, роясь среди старых выцветших смятых чеков, перекладывая с места на место пустую бутылку для воды и телефон. Мне следовало бы уйти прочь, пусть бы разбиралась с ним самостоятельно. Но у нас, женщин, существует неписаный кодекс, который распространяется на общественные места и на общественный транспорт в особенности, и он предписывает нам объединяться в присутствии мужчин, которые представляют угрозу, поэтому я, разумеется, не задумываясь осталась рядом с ней.
– Смотри на меня! – проревел он, и Валери инстинктивно повиновалась.
Затем она набрала полную грудь воздуха и поднялась.
– Послушайте, – сказала она, – я просто еду на природу со своей девушкой.
Ее пальцы скользнули вдоль моего запястья. Я позволила ей сжать свою руку. Было ли это игрой? Владела ли она положением? Или это он им владел?
– И мы не хотим никаких неприятностей, – продолжила Валери, – так что скажите, что вам от нас нужно?
– А, ну так это все объясняет, правда? – произнес он, поднимаясь.
Я напряглась, но он не сделал попытки приблизиться к нам.
– Ты лесбиянка. – Он захохотал. – Что ж ты сразу-то не сказала? Хотя я мог бы и сам догадаться, уж больно ты злобная и бешеная.
Он двинулся мимо нас, вскинув над головой руку с оттопыренным средним пальцем, и исчез в конце вагона.
Мы проводили его взглядом и опустились на свои места.
– Он преследовал меня, – произнесла она очень тихо. – Мы с ним один раз сходили в бар выпить. Я собирала материал для одной статьи. А потом я увидела его у себя на представлении, на танцевальном представлении. Он наблюдал за мной из первого ряда. Это меня напугало. Ладно, надеюсь, больше я его не увижу.
– Прошу вас выйти на следующей остановке, – повторила я снова.
– Я не пойду за вами, – пообещала она.
– Я вам не верю.
Она засмеялась:
– Что ж, пожалуй, это справедливо.
– Прекратите ваше расследование.
– Я этого не сделаю.
– Сделаете, – сказала я. – Тут нечего искать, а ваши действия уже походят на преследование, и это само по себе преступление.
– Я расскажу полиции, что́ мне удалось обнаружить.
– Думаете, их это заинтересует? Прогулка под дождем и шум в квартире? Это никакие не улики, Валери. Один пшик. Вы ничего не обнаружили. Вы попусту тратите время. С вами что-то не так.
– Со мной все в порядке, – сказала она, но я видела, что мои слова затронули в ней какую-то болевую точку.
– Это ненормально! – Я пыталась не кричать, но гнев, накопившийся внутри меня, бил из каждого капилляра, и эти крохотные взрывы были мне неподвластны, они зудели, пульсировали и рвались наружу с отчаянной силой. – Вы ненормальная.
– Уж кто бы говорил. – Ее лицо исказилось: челюсти сжались, глаза сузились, рот искривился.
– Что это значит? – спросила я. – Что вы хотите этим сказать?
– То, что вы убили мужа вашей лучшей подруги. Ну что, хотите дальше поговорить про одержимость? Или про то, кто тут ненормальный? Я иду по вашему следу. И вы это знаете. Вы просто пока не можете до конца в это поверить.
– Знаете что? – сказала я. – Я думаю, вы просто завидуете.
Это была неожиданная мысль. До этого момента она никогда не приходила мне в голову. Но видимо, она все это время где-то назревала, потому что все вдруг встало на свои места.
Валери открыла было рот, чтобы что-то сказать, но так ничего и не сказала. Щеки ее слегка втянулись, как будто она закусила их, а лоб мгновенно стал совершенно гладким.
– Вовсе нет, – бросила она наконец.
Я пожала плечами с нарочито небрежным видом, копируя ее манеру.
Поезд подошел к платформе. Валери запустила руку в сумку и достала визитку. На ней была нарисована перьевая ручка, с одного бока украшенная золотым орнаментом.
– Я пойду, – сказала она. – А вы возьмите вот это. И позвоните мне. Очень вам советую. Я серьезно.
– Можете даже не надеяться, – отозвалась я.
Глава тридцать седьмая
Дверь, как всегда, была открыта, и я легонько постучала по косяку. Моя мать сидела в углу в своем кресле. У него был каркас из светлого дерева и лакированные деревянные ножки. Я никогда раньше не обращала внимания на узор на мягкой обивке – повторяющиеся неоново-зеленые завитки, – но в сочетании с ее фиолетовым шерстяным джемпером он производил гипнотическое впечатление. На ней были туфли, а не тапочки, и мне показалось, что она начала пользоваться увлажняющим кремом, который я подарила ей на день рождения, потому что кожа у нее на лице выглядела чуть более мягкой и ухоженной.