— Вы можете назвать имена убитых мужчин?
— Об этом еще рано говорить, — сказал Рикмен. — Посмертное вскрытие будет проведено сегодня вечером или завтра рано утром. Мы сообщим вам, когда у нас будет больше данных.
Информационный видеосюжет переключился на изображение выгоревшей квартиры. Внизу собралась толпа, отдельной кучкой стояла молодежь из временного общежития. Оператор дал в кадре бейсбольную биту, раскачивающуюся в руке одного из подростков, его разгневанное лицо.
— Мы имеем право защищаться, — говорил тот. — Нам надоело, что нас третируют. — Он недурно говорил по-английски и уже успел подхватить характерный ливерпульский акцент.
В толпе присутствовали также и местные жители.
— Это небезопасно, когда их повсюду полно, — сказал один остролицый юнец без тени иронии.
— Они постоянно к тебе пристают ни с того ни с сего, — согласился другой.
— Кто эти «они»? — спросила женщина-репортер.
— Иммигранты. Они достают, даже когда ты просто по улице идешь. Но это свободная страна, разве нет? У нас столько же прав ходить, где нам вздумается…
— У нас больше! — выкрикнул кто-то. — Мы здесь родились!
— Да, мы — часть этой страны.
Журналистка повернула к камере сосредоточенное лицо:
— Напряженность между местными жителями и иммигрантами резко возросла с того момента, когда молодая женщина, тело которой было обнаружено в мусорном контейнере десять дней назад, была опознана как София Хабиб, лицо, ищущее убежище…
— И ты здесь не помощница, — пробормотала Грейс, беря пульт, чтобы выключить телевизор, но остановилась, увидев знакомое лицо.
— Я беженец, — говорил мужчина.
Мирко Андрич смотрелся на экране великолепно. Он отлично выглядел по сравнению со многими людьми вокруг него, и оператор удачно использовал этот контраст.
— Я благодарен вашей стране за предоставление мне убежища, — продолжал он. — Я прибыл сюда во время войны в Югославии, где люди, такие же, как я, стремились меня убить. В их жилах текла та же кровь, они говорили на том же языке, они даже жили на той же улице. Они убили моих друзей, семью. Мне удалось уйти от преследователей. У большинства ищущих убежище схожие истории. Я сам зарабатываю деньги, у меня есть жилье. Это то, чего хочет большинство иммигрантов: самим себя содержать. Я ничего не прошу у этой страны, кроме права жить в мире.
Он смотрел прямо в камеру. Оператор дал изображение крупным планом, затем переместил фокус на репортера. Она не считала нужным что-либо добавлять к словам Андрича и просто подала знак окончания передачи, но Грейс успела заметить раздраженные лица стоящих за ними местных.
Хлопнула входная дверь. Грейс услышала звон ключей, брошенных в вазу, вздох Джеффа, стаскивающего пальто. Привычные, успокаивающие звуки после того, что она слышала в новостях.
В комнату вошел Джефф:
— Привет.
Она улыбнулась ему:
— Привет.
— Поедим?
— Это приглашение или требование?
Он задумался:
— Не знаю.
— Будем считать, что и то и другое. — Она протянула ему руку, и он поднял ее из кресла. — Тосты с сыром пойдут?
Джефф потер лицо рукой. Он был так бледен от усталости, что шрам, пересекавший правую бровь, проступал как иззубренная серебряная линия.
— Джефф?
— Да?
— Тосты с сыром?
— Да. Извини. Тосты — замечательно.
Она оценивающе посмотрела на него:
— Тебя как будто поколотили на этом телевидении. По ящику ты выглядел вполне здоровым, а сейчас — как выжатый лимон.
— Спасибо за комплимент. Только я не просто лимон, а исполняющий обязанности старшего инспектора.
Грейс задумалась, затем махнула рукой:
— Как ни назови, а все равно выжатый лимон.
Он хмыкнул, прошел за ней на кухню и бессильно рухнул на стул. Она достала зеленый лук, чеддер, соевый соус и перец:
— Я не ждала тебя так рано.
Он посмотрел на электронные часы на духовом шкафу:
— Уже пол-одиннадцатого…
— А тебя только что показывали в новостях.
До него не сразу дошло сказанное, он закрыл на секунду глаза:
— А, понял. Они записывали пресс-конференцию в девять часов.
— В таком случае, что тебя задержало?
— Я заскочил в госпиталь по дороге домой.
Она перестала тереть сыр:
— К Саймону?
Он нахмурился, как будто первый раз слышал это имя:
— Нет. К мальчишке, Джерарду Флинну, Джезу для своих приятелей.
— Ой! — Сейчас, конечно, не время напоминать Джеффу о его трудных отношениях с братом. Она отложила сыр и вытерла руки. — Как он?
— Умирает, — ответил Рикмен. Он поднял на нее глаза, и она увидела в них отчаяние. — Он умирает, Грейс, — выдохнул Джефф.
— Господи… Сколько ему, десять?
— Одиннадцать.
— Это он устроил пожар? Одиннадцатилетний мальчик?
— Я не знаю. — Он взял нож и начал резать лук с отсутствующим видом и почти небрежным мастерством. — Странно, что он, как показал один из свидетелей, пытался спасти людей в этой квартире.
— В новостях сказали, что это преступление на расовой почве: сначала София Хабиб, теперь эти.
Он не ответил, и, взглянув на него, она поняла, что он не услышал. Они закончили готовить в тишине и стали есть.
— Заявление Софии утвердили как раз в день смерти, — сказал Рикмен.
Грейс отодвинула тарелку:
— Уверен, что именно ее?
— Я устал. И мои мозги работают по принципу: никаких всесторонних подходов, никаких скачков фантазии. Почему же это должна быть не она?
Грейс пожала плечами:
— Возможна тысяча причин. Понимаешь, я подумала о том, как это могло произойти, а не почему.
— Ну ладно, — сказал Рикмен. — Я слушаю.
— Для большинства людей все иммигранты на одно лицо. И если кто-то присвоил ее карточки на получение пособия… — Грейс склонила голову. — Она к тому же не жила в предписанном ей временном жилье.
. — Ну да. — Он жевал в задумчивости. — Ее там несколько недель не видели.
— У чиновников по этому поводу совесть чиста, — продолжала Грейс. — Ищущие убежище должны постоянно проживать по предоставленному им адресу, в противном случае они лишатся пособия и всех остальных преимуществ.
— Но власти не узнают о подобных случаях, поскольку другие иммигранты не спешат сообщать об этом. Да и потом: София получала пособие, так же как и почтовую корреспонденцию, — перебил Рикмен.
— Возможно. А возможно, кто-то взял ее почту раньше нее и получил деньги от ее имени.
— Это действительно возможно, — согласился Рикмен со вздохом. — Почему она ушла из своего временного жилья, рискуя не получить статус беженки?
— Наркотики? — предположила Грейс.
— Мы все еще не получили токсикологическое заключение, но патологоанатом сказал, что явных следов интоксикации не было.
— Явных может и не быть, — сказала Грейс. — Люди подсаживаются на кокаин или героин чрезвычайно быстро, и поначалу признаки наркотической зависимости незаметны.
Рикмен кивнул:
— Я проверю это в первую очередь.
Он закончил есть, аккуратно положил нож и вилку. Когда он снова заговорил, Грейс почувствовала, что ему неловко, возможно, даже стыдно.
— Твоя подруга, Наталья…
— Да?
— Она по характеру своей работы должна знать людей, к тому же она сама беженка…
— Скажи, а ты не предлагал ей сотрудничать с полицией?
Рикмен кивнул. Грейс вспомнила сцену, которую устроила Наталья в кабинете в тот день, когда она упомянула Софию Хабиб.
— А ты не помнишь, как она из-за тебя разнервничалась, Джефф?
— Ну, если бы ты ей объяснила…
— Объяснила что? Что ты хочешь, чтобы она доносила на людей, которые ей доверяют?
— В твоих устах это звучит зловеще.
— А как иначе, если иммиграционный чиновник при поддержке полиции может в любое время постучать в твою дверь, даже среди ночи, и отправить тебя в тюрьму?
Рикмен отозвался скептически:
— Но ведь не без причины.
— Не ответил на письмо? Пропустил собеседование? Я не назвала бы это причиной, особенно если письма написаны на английском и, возможно, получатель ничего не понял.
— Вот поэтому им и предоставляется бесплатная юридическая помощь. За это и получают деньги солиситоры[48].
Она подняла брови.
— А если солиситор высылает предписания всего за неделю, не отвечает на их звонки и все услуги оказывает с опозданием? — Она остановилась, внимательно глядя на него. — Ты что, не знал? — спросила с удивлением.
Он пожал плечами и поднялся помочь ей с посудой:
— Я считаю, система устроена с большим к ним сочувствием.
Грейс фыркнула:
— Сочувствие! Не смеши меня!..
— Ну, будет. Я на их стороне, Грейс. Я только пытаюсь найти возможность предотвратить дальнейшее кровопролитие.
— Я знаю это, Джефф, — сказала Грейс с убеждением, — но они не верят тебе. Они даже друг другу почти никогда не верят. — Она вздохнула и продолжила: — Никак я не пойму, что заставляет человека постоянно искать различия между собой и… другими. Это начинается на спортивных площадках, а заканчивается в местах массовых расстрелов. Семья, нация, раса. Высокие понятия. Но в конечном итоге значение имеет только биохимическая реакция: совместима чья-то кровь с твоей или не совместима. Если речь идет о жизни и смерти, кого волнует, к какой расе принадлежит донор?
Рикмен нахмурился:
— Я никогда об этом так не думал. Мне кажется, что дело не в совместимости, а в возможности отождествления себя с какой-то группой — тогда не чувствуешь одиночества.
Он отлично знал это по себе: в университете он то и дело записывался в общества и спортивные команды, практически каждый курс в новые, пытаясь найти группу, в которой не чувствовал бы отторжения. В результате он почувствовал себя на месте, только когда поступил в полицию. Здесь он обрел ощущение собственной значимости и семьи. То, чего он раньше никогда не испытывал.
— Но принадлежность к одной какой-то группе, классу, расе или нации автоматически отделяет тебя от других, — признал он.