— Что он там так долго? — задал Рикмен риторический вопрос, подойдя к двери и выглядывая в коридор.
— Не знаю, босс. — Фостер доедал кексы, которые стянул у одной из гражданских служащих, и потел над рапортом о последнем рейде своей группы в район Ливерпуля, населенный беженцами. Через несколько минут стараний он с отвращением положил ручку:
— Мы скорее отыщем целку на Хоуп-стрит, чем уломаем всю эту компашку оказывать содействие следствию. — Он критически оглядел Рикмена. — Ну и что тебя грызет?
— Джордан, — не задумываясь, выложил Рикмен.
От удивления Фостер даже положил на стол остатки третьего кекса:
— Ты же больше не собираешься колоться перед старшим про Джордана?
Рикмен понял, что ему следует держать язык за зубами. Он уткнулся в свой стол и бесцельно переложил несколько бумажек.
— Давай лучше не будем это обсуждать, — сказал он вместо ответа.
— Боишься, я опять изобрету что-нибудь сомнительное? — Фостер дотянулся до двери и захлопнул ее. — Он же под наблюдением. Денек-другой, и мы на него что-нибудь да нароем.
— У нас уже и так на него кое-что есть, — возразил Рикмен. — Но я хочу снять этот камень с души, Ли.
— Отложи пока, — посоветовал Фостер. — Если повезет, порыв иссякнет.
— Не получится.
Фостер запустил пальцы в волосы. Он настолько расстроился, что забыл о вреде, который может нанести своей обалденной прическе.
— Есть три вещи, которые никогда не надо делать, — сказал он, — лезть на рожон, извиняться и сознаваться.
Казалось странным, что и его лучший друг, и его злейший враг думают одинаково. Джордан тоже сказал, что он не собирается признаваться в том, что Рикмен нанес ему оскорбление действием. Но если Джордану сойдет с рук убийство Софии, потому что Рикмен утаил информацию, то он станет соучастником преступления.
— Говорят, признание облегчает душу. — Это была слабая попытка разрядить обстановку, но на Фостера это никак не подействовало.
— Знаешь, чем хорошо признание? Священники и психиатры без работы не останутся.
— И полицейские, — добавил Рикмен.
— Если сами не начнут делать признания.
У Рикмена зазвонил мобильный телефон, и он достал трубку.
— Джефф? — Женский голос был приглушен, будто она говорила сквозь вату.
— Это кто?
Фостер глядел настороженно, и Рикмен жестом попросил его подождать.
— Джефф, это Таня. — Она говорила так, будто совсем недавно плакала. — Я… не знаю, что мне делать…
Рикмен сделал знак Фостеру, что отпускает его.
— Что-то с Саймоном? — спросил он, удивившись, что встревожился.
— У него истерика, — сказала она полным слез голосом. — Я не стала бы тебя дергать, но мы никак не можем его утихомирить. Он постоянно требует тебя.
— Ты правильно сделала, — успокоил ее Рикмен.
Ей, должно быть, трудно было решиться на этот звонок. К тому же он не был в госпитале со дня визита Саймона к нему домой. Когда же это было? Два дня назад?
— Джефф, ему пришлось сделать укол успокоительного. Он считает… — Она запнулась, но затем взяла себя в руки. — Он считает, что совершил нечто ужасное, и поэтому ему пришлось уйти из дома.
— Но ведь это… — Он уже готов был сказать, что это неправда, но в известном смысле Саймон действительно был виноват: он бросил десятилетнего мальчишку на произвол жестокого и бесчеловечного отца. Оставил его с матерью, которая была совершенно запугана и забита. Случались дни, когда, вернувшись из школы, он заставал ее все на том же месте в окружении немытой с завтрака посуды, с ужасом глядящей в одну точку — на какую-то страшную сцену, которая беспрерывно прокручивалась у нее в голове.
— Я собирался подъехать сегодня, но попозже. — Он глянул на часы. — Ладно, сейчас приеду.
Хинчклиф еще не появился, а разговоры с Саймоном, может, на время отвлекут его от собственных неприятностей.
— А тебе удобно? — Похоже, ее силы были на исходе. — Тебя он должен послушаться.
— Неприятности? — поинтересовался Фостер, который и не подумал уйти.
— Родственники.
Фостер фыркнул:
— Беда.
— Мне нужно съездить в больницу, — объяснял Рикмен, натягивая пальто.
— Я звякну, когда Хинчклиф вернется.
— Договорились. — Рикмен, засовывая мобильник в карман, мыслями был уже в другом месте.
До госпиталя он домчался за десять минут. Очередь на парковку растянулась на целый квартал, поэтому, сделав круг и показав удостоверение охраннику, он заехал через задние ворота.
Таня ждала его перед лифтами на пятом этаже. Глаза были красные и заплаканные, и Рикмен обнял ее. Она прижалась к нему, обхватив за шею, затем, смущенно засмеявшись, они разомкнули объятия.
— Как он? — спросил Рикмен.
Она пожала плечами. Даже это простое движение стоило ей огромного труда.
— Все тебя требует.
Рикмен уже сделал шаг в сторону палат, но она задержала его, положив руку на плечо:
— Джефф, я хотела бы узнать до того, как мы…
— Нет, — коротко ответил Рикмен. Он был не в состоянии что-то рассказывать Тане. Ему слишком тяжело дался разговор с Грейс. Тане он еще не скоро сможет довериться.
Саймон стоял у окна, глядя на город. Он повернулся, когда Джефф вошел в палату. Его глаза блестели от слез, капли дрожали на ресницах и щеках.
— Джефф! Я думал, ты уехал.
— Я расследую серию убийств, Саймон, — объяснил он. — И потом, ты был у меня в пятницу, помнишь?
Саймон безнадежно посмотрел на Таню:
— А когда была пятница?
— Позавчера. — Голос невозмутимый, но в глазах плещется боль. — Вспомнил?
Он нахмурился, затряс головой. Ему продолжают задавать вопросы. Просят его вспоминать разные вещи, когда его голова забита ватой, а он не может заставить слова вернуться и не может думать, потому что для этого нужны слова. А он их забыл. Сейчас он старается, потому что Джефф попросил. Джефф его брат, а они всегда были близки. И порой ему кажется, что он что-то должен Джеффу. Он не знает точно, что именно. Может, извиниться. Он уже чуть голову не сломал, думая над этим. Видимо, он что-то не то сказал. Или сделал…
Эта мысль вдруг напугала его, и он посмотрел на Джеффа:
— Я что-то сделал. Я сделал что-то ужасное.
Джефф попытался ему помочь:
— Ты приходил ко мне домой. В пятницу, позавчера.
Саймон вдруг увидел картинку с фотографической четкостью.
— Деревья… — произнес он.
— Я живу рядом с Сефтон-парком.
Саймон почувствовал всплеск — волнения, а может, счастья.
— Помнишь, как мы переплывали озеро на лодке? — спросил он. — А на коньках зимой до другого берега добирались? Из озорства.
— Да.
Что-то промелькнуло в лице брата, и Саймон наклонил голову, пытаясь понять что. Похоже на боль. Или на счастливое воспоминание? На что же?
— Таня говорит, ты очень расстроился. Из-за чего? — задал вопрос Джефф.
Саймон глубоко вздохнул и попытался сосредоточиться. Это так тяжело, когда не можешь уловить суть. Так много всего, в чем нужно разобраться: новые представления, новые звуки, новые люди. Когда он взглянул сверху на город, то узнал его с трудом. Вспомнил собор, некоторые здания. А вот блочные дома снесли, и ветхие портовые пакгаузы на прибрежной полосе переоборудовали в дорогое жилье.
Голова раскалывалась от мыслей. Память возвращалась, но как-то бестолково, короткими бессмысленными вспышками, как обрывки разговоров в шумной столовой или в классе, из которого вышла учительница. Он испугался: нельзя так больше думать. Школа, уроки — это для детей, а он уже взрослый. Она возвращалась, как… — Саймон напрягся. — Как взрывы звуков, когда настраиваешь радио! Он улыбнулся Джеффу. Есть! Он сделал это. Сообразил.
Таня медленно выдохнула, ее плечи обмякли.
— Он забыл вопрос, — расстроенно сказала она.
— Я не забыл! — запротестовал Саймон.
— Ты расстроился, — напомнила Таня. — Тебе казалось, что ты когда-то поступил нехорошо.
— И вовсе нет. Я никогда не делал ничего плохого. Правда, Джеффи?
Два дня назад Рикмен ответил ему резко, даже безжалостно. Но это было сорок восемь часов и целую вечность тому назад.
— Мы все иногда совершаем плохие поступки, Саймон, — сказал он теперь. — И обижаем других людей. Мы не хотим, чтобы так получалось, но…
Таня внимательно смотрела на него, ожидая, возможно, откровения.
— … обижаем, — закончил Рикмен.
— Но я-то нет! — Саймон говорил по-детски вызывающе. — Что я сделал? Если бы сделал, ты бы уже сказал. Как я узнаю, если мне никто не рассказывает? Я же вам не мистер Всепомнящий какой-нибудь, — сообщил он с забавной доверительностью.
— Мы поговорим об этом позже, когда тебе станет лучше, — сказал Рикмен.
— Я хочу знать сейчас! — Раздражение Саймона грозило перерасти в неуправляемый гнев ребенка.
Рикмен начал было говорить, но его прервал звонок мобильника.
— Бэт-фон! — захихикал Саймон. Его настроение снова изменилось с головокружительной скоростью. — Скорее, Робин! В пещеру к Бэтмену!
В палату влетела сердитая медсестра:
— Здесь нельзя пользоваться сотовым телефоном, кругом медицинская аппаратура.
Рикмен извинился, сбросил звонок и отключил телефон.
— Бэтмен был моим любимцем, — начал рассказывать Саймон, совершенно забыв, о чем только что шла речь. — А Джефф всегда хотел быть Суперменом.
Рикмен подумал, как же Таня выдерживает постоянное возбуждение, перепады настроения, забывчивость, бесконечные повторы и эту бессмысленную маниакальную болтовню?
— Извини, — обратился он к ней, показывая телефон. — Это может быть важно.
— Я провожу тебя до лифта, — сказала Таня.
Когда он выходил, Саймон схватил его за рукав:
— Ты не Супермен, Джефф. Если честно, ты и сильным-то не был. Но ты всегда был мужественным. — Он как-то сник. — Джефф всегда был мужественным, — повторил он уже Тане.
— У него как будто ухудшение, — сказал Рикмен, пока они ждали лифт.
Она вздохнула:
— Доктор Пратеш говорит, у него наблюдается прогресс, но выглядит это как два шага вперед, один назад. Это может долго продолжаться. Нам предложили курс реабилитации в специализированном неврологическом центре в… Фэйзакерли, так, кажется.