— Что вы могли бы сказать тем, кто считает, что иммигранты должны вооружаться? — раздался голос из зала.
Пресс-конференция проходила в одном из лекционных залов Главного управления, и все двести мест были заняты.
— Пролилась кровь, — сказал Андрич. — И некоторые говорят «кровь за кровь», но доктору Грейс это бы не понравилось. Кровные узы не имели для нее значения, — исключая, может, тот случай, когда кровь сдается для переливания. — Он скромно улыбнулся, и собравшиеся журналисты тепло отреагировали на его последние слова. — Поэтому я говорю всем: не имеет значения, курд ты или иракец. Я сам серб, но вы бы не отличили меня от хорвата. — Он пожал плечами. — Я хочу сказать, что различия часто просто незаметны. Да они и не имеют значения. А значение имеет то, что мы должны помогать друг другу в сложной ситуации. — Он замолчал, занятый собственными мыслями, которые, казалось, уже не в силах был высказать.
— Мистер Андрич, не хотите ли вы что-нибудь добавить о мисс Сремач? Быть может, обратитесь непосредственно к ней?
Андрич ответил не сразу. Морщины озабоченности избороздили его лоб, и он рассеянно смотрел в сторону задавшего вопрос.
— Сэр, вы верите, что она еще жива? — настаивал репортер.
— Я должен в это верить, — отозвался он достаточно резко.
— Мисс Сремач — друг мистера Андрича, — помогая, вставил Хинчклиф.
— Я знаком с Натальей еще по Хорватии. Я познакомился с ней, когда… — Андрич прервался, оглядывая лица собравшихся. В лекционном зале они выглядели как зрители, смотрящие драму на сцене. — Ее семья была убита, и она, пятнадцатилетняя, осталась совсем одна во время войны.
Хинчклиф про себя одобрил его. Андрич описывал подлинную историю реального человека, много страдавшего и заслужившего нормальную жизнь, после того как видел столько смертей и ужасов.
Андрич смотрел прямо в камеру.
— Наталья говорит на четырех или даже на пяти языках. Я уверен, вполне возможно отыскать слова, чтобы… — он запнулся, — … чтобы найти с ней общий язык.
Глава 37
Джефф Рикмен который час бродил как слепой, преследуемый образом Грейс, завернутой в удушающий пластик. Если бы в то утро он сказал ей что-то, прежде чем уйти, возможно, она не пошла бы на встречу с Натальей. Может, в их ночном разговоре был какой-то ключ к разгадке ее убийства? Он снова и снова прокручивал его в голове. Но они говорили больше о нем, его проблемах, его вине, его необходимости сознаться. Если бы он не был так озабочен необходимостью доложить Хинчклифу о своей ссоре с Джорданом! Сейчас его муки казались такими незначительными, такими надуманными!
Господи! Зачем он выбрал эту — последнюю! — ночь, чтобы облегчить душу? И другая, ужасавшая его мысль преследовала и грызла Джеффа: было ли в его словах что-то, что подтолкнуло Грейс пойти к подруге?
— С тобой все в порядке, милый?
Он услышал голос женщины, но не сообразил, что она говорит с ним.
— Могу ли я тебе помочь? — настойчиво продолжала она.
Он оглянулся — маленькая женщина лет шестидесяти. Закутанная в шаль, в шубе, она напомнила ему русскую матрешку.
— Все нормально, — ответил он.
От нее было не так-то просто отделаться.
— Ты ведь не думаешь нырнуть туда, правда?
Он уставился на нее, озадаченный, затем с удивлением понял, что забрел вниз, к самой оконечности мола. Он с трудом заставил себя улыбнуться, надеясь, что так будет убедительней:
— Просто решил подышать свежим воздухом.
Она посмотрела с сомнением:
— Ну пока, раз все в порядке.
— Я скоро пойду домой. Не надо за меня переживать. — Он почувствовал расслабляющий прилив душевного волнения.
Она еще потопталась в нерешительности, но Рикмен вцепился в поручни ограждения и вскоре услышал ее шаркающие шаги, отступающие в темноту.
Дул несильный ветер. Белые бетонные фасады зданий, расположенных к северу, были подсвечены зеленоватым светом. Он шел, оставляя реку слева от себя, мимо перестроенных под жилье складов. Мрачные некогда пакгаузы превратились в ярко освещенные роскошные апартаменты для состоятельных бизнесменов, футболистов и звезд «мыльных опер». Дальше за ними находилось устье реки, где сварливые воды Мерси встречались с мятежным Ирландским морем. И темнота.
Рикмен шел к машине против ветра, охлаждавшего его лоб и утишавшего боль, которую он ощущал физически. Но страшные мысли продолжали терзать его, нечувствительные ни к холоду, ни к усталости. Идиот, направился прямиком к Джордану домой! Группе наблюдения наверняка поручили присматривать за ним, ограждая от возможной беды.
Он не мог вспомнить, как вернулся домой; понял лишь вдруг, что остановился и держит в руке ключи. Он закрыл машину и, шаркая, потащился к двери.
— Ты не из тех, кого легко разыскать.
Рикмен повернулся, и человек отступил на шаг.
— Черт, Фостер! Нельзя так незаметно подкрадываться к людям.
— Прости, босс. Ты прав. — Голос у сержанта почти пропал — он едва слышно шептал. Ли попытался изобразить одну из своих фирменных усмешек, но отбросил эту бесполезную попытку.
— Слушай, Фостер, я… — Рикмен положил руку себе на горло.
— Забудь об этом.
Они стояли на крыльце, и неловкое молчание увеличивало дистанцию между ними.
— Хочу, чтобы ты знал. Я не стучал на тебя Хинчклифу.
— Я не стал бы тебя осуждать.
— Но я не делал этого.
Несколько секунд они смотрели в глаза друг другу, затем Рикмен кивнул:
— Джордан. Я должен был догадаться.
Фостер подбородком указал на дверь:
— Тогда, может, пригласишь?
Рикмен смотрел на ключи в руке. Он не был уверен, что сможет войти в дом.
Фостер отобрал их у него, отпер дверь и посторонился, уступая дорогу. Рикмен еще секунду-две колебался, потом все же вошел. Квартира была на сигнализации. Он набрал кодовый номер, и в какой-то момент у него закружилась голова. Он осознал, что это Грейс включила сигнализацию перед тем, как отправиться в свою последнюю роковую поездку.
— Мне надо выпить, — пробормотал он осипшим от переживаний голосом.
Фостер прошел за ним в гостиную. Таймер центрального отопления уже отключился, и дом остывал. Камин был вычищен и заполнен укладкой поленьев. Рикмен снова почувствовал боль: Грейс запланировала для них романтический вечер.
Он прошел к шкафчику с напитками, налил виски в два стакана и передал один Фостеру.
— Ты как? — спросил Фостер.
— Окоченел. Сейчас согреюсь. — Он крутанул виски в стакане. — И надеюсь, что через час-другой потеряю сознание. — Рикмен поднял стакан на свет: пленка жидкости осталась на стенках. По такому признаку можно определить, хорошее ли виски, — это был чуть ли не единственный совет, когда-либо полученный от отца.
Он сделал глоток, чувствуя, как приятное жжение спускается к желудку. Он не ел целый день, и алкоголь подействовал незамедлительно, оглушая и согревая.
— Ты поосторожней с этим делом, — сказал Фостер, садясь в кресло. — Ты же не хочешь связываться с дорожной полицией. Они и на бабулю родную дело заведут за безрассудную езду в инвалидной коляске.
Рикмен сделал еще глоток:
— Я не собираюсь выезжать. — Выражение глаз Фостера его насторожило. — Или надо?
Фостер сделал неуверенный глоток из своего стакана, вздрогнул, проглатывая.
— Не стоило бы этого делать… — пробормотал он.
Рикмен не понял, то ли он про виски, то ли про встречу с инспектором, отставленным от ведения дела об убийстве.
— Сижу на таблетках, — пояснил Фостер, поглаживая горло. — Но все равно мужчине необходимо чем-то смазывать горло.
Рикмен пододвинул кресло и тяжело осел в него, не снимая пальто. До сих пор он не понимал, насколько устал. Он не думал, что сможет спать, но и не был расположен заполнять тишину дружеской болтовней.
— Ли, я признателен, что ты заехал, но если есть какое-то дело, может, мы к нему перейдем?
— Включи мобильник, — попросил Фостер.
— Что?
— Я принял звонок на твой служебный где-то с час назад. Оператор не врубился и переключил его на твой аппарат.
— Дальше что?
Фостер посмотрел на часы:
— Он должен звонить с минуты на минуту.
— Он?
— Ты включишь эту хрень или нет?
Заинтригованный Рикмен выполнил просьбу. Он был признателен другу за то, что ему есть чем заполнить мучительную пустоту.
— Доволен? Ну а теперь объясни.
— Звонивший сказал, что у него есть информация по убийствам.
— Ну и?
— Ну и ничего. Ни с кем не хочет говорить, кроме тебя.
— Хоть что-нибудь скажи, Ли. Он молодой? Старый? Англичанин? Иностранец?
— Определенно иностранец. Возможно, палестинец. Или иракец. — Он пожал плечами. — Все эти орлы с полотенцами на головах на мой слух говорят одинаково.
Рикмен вдруг вспылил:
— Господь всемогущий! Фостер, ты что, кроме этого ничего не понял?
Фостер не ответил.
Рикмен поставил стакан и попытался обуздать свое раздражение. Ему хотелось кого-нибудь ударить, причинить боль, но он не может вымещать зло на Фостере. Он не должен становиться таким, как его отец. Рикмен полжизни потратил на борьбу с наследственным демоном отцовского нрава. И сейчас нельзя ему уступать.
— Ты дал этому человеку мой номер? — Ему казалось, что голос звучит как обычно.
Фостер кивнул:
— Я велел ему звонить после одиннадцати. Посчитал, что смогу разыскать тебя к этому времени.
Рикмен не стал говорить Фостеру, что был близок к тому, чтобы совсем не возвращаться домой. Дом принадлежал Грейс, и, куда ни глянь, все хранило память о ее детстве и юности. И о трех годах их совместной жизни. Как же он мог находиться здесь без нее?
— Этот звонивший… Он назвался?
— Нет. Я бы сказал, осторожный тип.
Рикмен сверился с часами. Одиннадцать десять. Может, человек уже звонил и решил, что больше не стоит, когда телефон Рикмена был отключен? Он уже подумывал приняться за выпивку и продолжить свой путь к забвению, когда телефон ожил.