— Грейс заставила меня задуматься. Те остальные тоже: София, Якубас — они все. — Он замолчал на минуту, пытаясь справиться с волнением. — Такие, как Андрич, отравляют все вокруг себя. А нас делают соучастниками.
Пятью минутами позже никем не замеченный Рикмен покинул участок.
Все, что теперь надо было делать Фостеру, — это ждать. Но умение ждать не входило в список его добродетелей. Ожидание оставляло слишком много времени для раздумий, правильно ли он поступает, опасений, что он может лишиться работы, что изменится весь образ его жизни.
Весь день, снимая показания, проверяя с Мэйли результаты криминалистических исследований, он спорил сам с собой. Андрич — убийца. Без этого вмешательства — Фостеру было спокойней называть это именно так — он выйдет сухим из воды и не ответит за семь известных им убийств: четверо сожженных, Якубас Пятраускас, Грейс и, по всей вероятности, Наталья. Возможно, он также замешан в исчезновении Араша Такваи. Полиция Бристоля арестовала человека, живущего под его именем. У того оказались подлинные документы, его биография совпадала с записями в иммиграционной службе. Он даже точно так же строил фразы, как было запротоколировано в деле у Капстика. Однако он без всяких эмоций рассказывал о тех ужасах, которые с ним якобы произошли, а на медицинском осмотре у него не было обнаружено следов пыток.
Джордан оказался замешан в убийстве Пятраускаса, потому что кровь литовца была обнаружена на лезвии ножа с отпечатками пальцев Джордана на рукоятке. Скорее всего именно он убил Софию, но в совершении других преступлений его никто в команде не подозревал.
Убийство Пятраускаса было профессиональным, обезличенным — вынужденная акция для сохранения бизнеса. Софию он убил, чтобы наказать Дезире и отомстить Джеффу Рикмену. Он убил ее, потому что она была юной и беззащитной, и о ней некому было беспокоиться, — легкая мишень для сутенера и труса, для которого страх означал уважение.
Фостер попросил приятеля из технического отдела, чтобы тот поколдовал и все звонки на коммутатор и срочные телефонные звонки шли через один определенный номер в Главном управлении. Фостеру нужно было знать обо всех происшествиях до того, как звонок поступит к старшему инспектору и будет выслана патрульная машина.
Он прождал весь день — нервы были на пределе. При каждом сигнале текстового сообщения сердце давало сбой. Состояние было, как будто он неделю без остановки пил только крепкий кофе. Цвета стали казаться глубже, солнце ярче, а холод резче. Взвинченный и раздражительный, он не мог сосредоточиться на работе.
Сообщение пришло в шесть вечера. Умер Джез Флинн.
— Не знаешь, он перед смертью не назвал никаких имен? — спросил Фостер у Наоми.
— Боже, Фостер, какой же ты бесчувственный пень! — воскликнула Харт. Она уставилась на него, осуждающе качая головой. — Он так и не пришел в сознание. Что, может быть, и к лучшему, учитывая серьезность полученных им ожогов.
— Ладно, Наоми, я въехал. — Фостер не мог сказать ей, как сильно слова мальчишки могли бы облегчить его жизнь и как сильно он боится услышать звонок, которого ожидает.
К десяти вечера он окончательно выдохся, ему хотелось только выпить и лечь спать. Домой Фостер приехал в мечтах о предстоящем вечере, открыл дверь, бросил ключи на полку в кухне и подошел к буфету за стаканом и бутылкой виски, которую хранил для особых случаев. Он налил на дюйм золотистый напиток и вдохнул его аромат, богатый, сложный и теплый.
«Черт!» Пришло сообщение. Рука дернулась, он расплескал виски, слизнул его с руки и открыл сообщение. Только адрес. Ни приветствия, ни подписи. Он должен быть там через пять минут.
Фостер схватил ключи от машины и помчался сломя голову. И все-таки, когда он прибыл, у двери уже дежурил констебль. Дом был заброшенный, окна и дверь забраны металлической решеткой, но дверь все же умудрились взломать.
Фостер предъявил удостоверение, но представляться не стал.
— Чего случилось-то? — спросил он.
Молоденький констебль неуверенно начал докладывать:
— Бродяга искал ночлег, обнаружил дверь открытой.
Он вытянул подбородок, и Фостер повернулся в сторону полицейской машины, припаркованной к бордюру. Бледное испуганное лицо выглядывало с заднего сиденья.
— Теперь мы зовем их «бездомными», парень, — поправил Фостер.
Выговор за несоблюдение политкорректности добавит юному полисмену напряжения. Ли хотел вывести констебля из равновесия, и это сработало.
— Виноват, сэр.
Он воспринял это как поощряющий сигнал: раз бобби называет его «сэр», а не «сержант», значит, не заметил его звания в удостоверении. А раз не заметил звания, есть шанс, что и имя не разглядел. Он кивнул, принимая извинения, затем спросил:
— Где она?
— В холле.
— Заходил?
Констебль заколебался.
— Да ладно! Все мы этим грешим. Тянет нас взглянуть на труп.
— Только удостоверился, что оно там. Тело то есть.
— Ничего не трогал?
Бобби слегка покраснел:
— Только разорвал пластик поверх лица.
— Пластиковый пакет? — Фостера обожгло воспоминание о Грейс, готовой к отправке в морг.
— Она вся завернута, как кусок мяса, — пояснил констебль.
Фостер сглотнул, отгоняя жуткий образ:
— Еще что-нибудь трогал?
— Никак нет! — Констебль ответил уверенно, и Фостер успокоился.
Он подошел к багажнику своей машины и достал оттуда фонарь, защитный костюм, маску и бахилы. Он оделся прямо у дверей дома, прислушиваясь к приближающемуся вою сирен и стараясь не суетиться.
— Никто не должен войти в эту дверь, — приказал Фостер.
Констебль одновременно и мигнул, и кивнул.
— Никто, — повторил Фостер. Он натянул капюшон защитного костюма поверх маски и шагнул внутрь.
Наталья, завернутая в тяжелый толстый пластик, который был скреплен липкой лентой, была брошена в трех футах от двери. Луч фонаря пробежал по телу и осветил лицо, обрамленное неровными краями разорванного пластика.
Ее глаза были закрыты, влажные волосы начинали высыхать и завились на концах. «Ее утопили?» — удивился Фостер. От нее чуть пахло мылом. Она выглядела спокойной. Влага придавала бледной коже почти серебряный блеск, напомнив ему снег, лед и лунный свет.
Он натянул пару новых резиновых перчаток и опустился рядом с Натальей на колени. Дом простоял открытым целый день, но понадобились темное время и любопытство ночного бродяги, чтобы обнаружить ее.
В этот последний день Мирко Андрич вошел в спальню с подносом в руках. Он опустил его на столик рядом с кроватью и улыбнулся ей. Он был похож на супруга, который в медовый месяц подает поднос с завтраком в постель молодой жене. Стакан апельсинового сока, единственная желтая роза и тарелочка с пряниками. Наталья почувствовала их сладко-перечный аромат. С самого детства эти пряники были ее любимым лакомством.
Она смотрела на него с грустью. На мгновение она увидела в нем того красивого статного юношу, который спас ее от солдатни в Книне. Но это был другой Мирко, жесткий, более расчетливый и опасный.
Милый улыбчивый юноша с сердцем воина исчез, похоронен, как ее и его родители и множество других, убитых им за годы после того, как они бежали из Книна.
Она закрыла глаза, опять раскрыла и увидела дьявола. Наркотик заставлял ее видеть нереальное, но иногда помогал лучше разглядеть то, что есть на самом деле. В лице Мирко она разглядела и того юношу, каким он был когда-то, и монстра, в которого он превратился.
Он сел рядом с ней на кровать, убрал волосы с ее лица. Он говорил мягко, объясняя ей, что не хотел причинить никакого вреда Грейс, что ее смерть была несчастным случаем.
Наталья произнесла лишь одно слово:
— Убийца.
— Не надо так. Я люблю тебя, Таша.
Она закрыла уши ладонями.
— Нет! — вскрикнула она. — Как ты можешь говорить, что любишь меня? Ты убил ее! Убил Грейс. Она была моим другом, а ты убил ее! — У нее началась истерика, и он пытался успокоить ее, гладя по щеке.
Она отбросила его руку, закричала, путая английский и свой, родной язык, браня и проклиная его последними словами. Стала бить его слабыми непослушными руками. Андрич пытался успокоить ее, утихомирить и заставить замолчать. Наконец он схватил ее руки и прижал к своей груди. Тут она разрыдалась. Какое-то время никто не произносил ни слова.
Измученная рыданиями, она перестала отбиваться и затихла в его руках. Он дал ей чистый носовой платок, она промокнула глаза и вытерла нос.
— Возьми, — сказал он, подавая ей стакан. — Выпей. Тебе станет лучше.
Она взяла сок и отпила, глядя ему в лицо. Ее глаза были темны и тревожны.
— Отпусти меня домой, Мирко. — Интонация получилась просительной. Это была ошибка: в старые времена она бы приказывала.
Мирко промолчал.
— Успокойся, — сказал он немного погодя, дотрагиваясь пальцами до дна и подталкивая стакан к ее губам. — Ты расстроена. Выпей сок, потом можешь привести себя в порядок, и я отвезу тебя, куда ты скажешь.
Она начала пить с неохотой, но сок был свежим, холодным и таким вкусным, а ее, оказывается, мучила жажда.
Ванная была чудесной: на стенах итальянский мрамор, на полу бледно-розовый гранит, отполированный до зеркального блеска, новые полотенца на вешалке, нежные и пушистые, нераспечатанные мыло, шампунь и кондиционер. Наталья встала под душ и позволила сильным струям стегать кожу, постепенно повышая температуру, пока могла терпеть. Потом убавила горячую воду и стала мыть голову.
Мирко вовсе не собирается позволить ей уйти отсюда… и дойти до ближайшего полицейского участка. Он убил Грейс, без тени сомнения задушит и ее собственными руками.
Наркотики притупляли ее эмоции, зато обостряли чувства, и сейчас, когда их действие стало проходить, Наталья снова ощутила боль, боль осознания ужасного факта — смерти Грейс. Она часто думала, что было бы, наверное, лучше, останься она в родительском доме, когда туда с облавой ворвались солдаты. Тогда, возможно, она была бы избавлена от невыносимой вины и боли всех последующих лет.