— Надеюсь, она не пустая? — обеспокоенно спросил Нолличек, когда Сумеречная фея, поцеловав ребёнка, передала родителям шкатулку.
— Здесь хранится дар вечной красоты, — ответила фея.
— Правда? Это принцессе наверняка понравится, — сказал Нолличек.
Сумеречная фея благословила, ребёнка, отошла, и… Воцарилась тишина. Дворецкий молчал.
— Все гостьи здесь? — спросил Нолличек.
— Все, — ответил Дворецкий.
— Но я приглашал четырёх крёстных, — сказал Нолличек — Где четвёртая?
— Пришли только три, — пояснила Джен.
— А я приглашал четырёх, — упрямо сказал Нолличек — Верно, Нянюшка? И четвёртая обещалась быть. Где Полуночная фея? Мы не можем идти на крестины без неё.
— Ой! Глядите! — прошептала Полл.
Все проследили за её взглядом, обращённым на верхушку торта. Красивый сахарный венец, который, спрыгивая с торта, разрушил Том Тит Тот, снова блистал и искрился, точно лунная дорожка на глади моря. Из цветов появились вдруг серебристые крылья, все поначалу приняли их за птичьи, но когда серебристое существо, точно лунный лучик, скользнуло на пол, все увидели несказанной красоты женщину. В руках она держала серебряную шкатулку.
Опешивший от такой красоты Хэл, спотыкаясь, приблизился к гостье, чтобы проводить её к трону. Но она не дождавшись его, направилась прямиком к Полл, которая не сводила с феи изумлённых глаз. Она узнала фею, да-да, узнала, но изумление её было от этого ничуть не меньшим. —
— Моя серпоклювка, — прошептала Полл. — Моя Серебрянка!
Серебристое существо — то ли женщина, то ли птица — опустила свою шкатулку в руки Полл.
— Это мне? — растерянно пробормотала Полл.
— Что там? Что там? — заинтересовался Нолличек.
Полуночная фея только улыбнулась, глядя Полл прямо в глаза. Ответ же донесся от окна. И голос отвечавшего показался Полл удивительно знакомым. Она знала его так хорошо!
— Волшебство, — сказал голос Чарли Луна. — В шкатулке, подаренной Полл, хранится волшебство.
Полл обернулась к окну. Чарли стоял на подоконнике, но не в привычных рыбацких лохмотьях, а в сверкающих, серебристых, как у Полуночной феи, одеждах. Голос его звенел, а глаза были ярки, точно звёзды. Он протянул руку фее и сказал:
— Что ж, милая, пора домой.
Фея — или птица — вспорхнула на подоконник к Чарли и, расправив крылья, устремилась вместе с ним в небесную высь, которая вдруг, среди бела дня, стала по-ночному глубокой и тёмной, с искрящейся россыпью звезд.
— Чарли! Чарли-и-и! — закричала им вслед Полл. — Чарли-и-и, неужели ты тот самый Человек С Луны?
— В церковь! Все в церковь! — скомандовала Нянька.
Детскую снова заливал ясный дневной свет, женщины завязывали ленты шляпок, и никаких чудес никто, кроме Полл, не заметил.
Торжественную процессию возглавляли Нолл и Долл сноворождённой принцессой на руках. За ними шли крёстные, а следом все остальные — сообразно своему чину и положению. Только Полл, которой надлежало идти впереди, плелась позади всех, стирала слёзы, которые снова навернулись на глаза, и прижимала к груди свою серебряную шкатулочку.
Принцессу крестили в главном Норичском соборе и нарекли именем Джун.
Глава XXIV. НАПЕВЫ МОРСКОЙ РАКОВИНЫ
Всё было позади.
Кончился счастливый день крестин. Позабылись опасности и страхи прошедшего года. Праздничный торт разрезали на уски и съели до последней крошки, а потом все танцевали, взявшись за руки, вокруг пустого блюда. Танцевали до упаду, а когда упали, разошлись спать, пожелав друг другу спокойной ночи.
Да, всё было позади… Так ли?..
Все во дворце крепко спали, кроме Полл. Серебряная шкатулочка лежала у неё под подушкой, и девочка придерживала её рукою, боясь выпустить хоть на миг. Другой рукой она прижимала к уху заветную раковину. За окошком плыл по сапфирному морю чёлн — остророгий месяц. А вокруг серебряными трелями рассыпались мириады звёзд. Они пели, им глухо вторил океан, и вместе у них получалась бесконечная песнь обо всём, что было когда-то… Сперва Полл не различала слов, но чем тяжелее становилась её голова, чем путаней — мысли, чем сонливей — веки, тем яснее доносилась до неё песнь моря и звёзд: им подпевала раковина, что лежала у самого её уха.
Человечек с Луны:
Упал с вышины,
В графство Норфолк он тут же направился.
Съел холодный пирог —
Сильно горло обжёг.
Только поспел от боли избавился.
Этот нехитрый стишок помпит любой норфолкский ребёнок. Полл знала его, верно, с самого рождения. Но дальше раковина напела ей о Человеке с Луны незнакомую, неслыханную прежде песню:
А с колокольни Норичской
Несётся перезвон..
Так тает он, так манит он —
Динь-дон-динь-дили-дон.
Там в Норфолке, там в Англии
Напева слаще нет,
Чем колокольный благовест,
Он звонок, точно свет,
Он ясен, точно лунный лик
Над гладью водяной,
И Человечка на Лупе
Он вдаль зовёт с собой.
Что же такое происходит там, на Луне? Погодите, не Чарли ли это в серебряных одеждах стоит на самом краешке, готовый спрыгнуть на Землю и идти в столицу Норфолка, в город Норич? А не Полуночная ли это фея рядом — не пускает его, старается удержать? Что там поёт раковина?..
А подружка рассердилась:
«Нет! И нет! И нет!
Спятить надо, чтоб стремиться
На звенящий свет.
На Луне у нас с тобою
Тишь и благодать.
Позабудь о перезвонах,
Хватит горевать!»
Но тщетны были её мольбы. Норичскне колокола манили его на Землю. И ракушка снова запела:
«Если ты меня покинешь,
Я погибну от тоски.
Лучше следом за тобою
На прибрежные пески
Я слечу пером сребристым,
Легкой тенью, быстрой птицей
На зыбучие пески…
Только знай: вдали от дома
Лунного
Ты себя найдёшь другого
Неразумного,
А меня и вовсе потеряешь…
Счастья, видно, своего не понимаешь!»
И вот уж он катится
Кубарем, кубарем
Прямо на Землю с Луны,
Рассудок теряет и
Дурнем он, дурнем он
Падает с вышины.
И вот уж летит она
Быстрой зарницею
Прямо на Землю с Луны
И серпоклювою Птицею, птицею
Падает с вышины.
Нашёл он те колокола,
Что звали и манили,
Из сердца Норфолка окрест
О счастии звонили.
Но уплыла за горизонт
Луна его родная.
О чём-то помнит он…
О чём? Он сам порой не знает.
В чужих волнах его челнок,
Он мнёт ногой чужой песок…
Лишь лунной ночью станет вдруг
Всё ясно и понятно:
Он видит добрый лик Луны
И хочет он обратно.
«Ах родная, мы вернёмся,
Мы уже в пути.
Жди, чтоб прялка прясть устала,
Сказка чтоб короче стала,
Досказать её пристало,
Уж потом уйти,
Мы вернёмся, дорогая,
Мы уже в пути…»
Что же такое происходят? Сонные мысли девочки путаются всё больше, точно клубок шерсти, с которым поиграл котёнок. Всё тут вперемешку: беляши и утиные яйца, колокола, зовущие разом на свадьбу и на крестины, ведьма с черпаком в лесной чаще и фея с серебряной шкатулочкой у колыбели, прялка с веретеном и рыбачья лодка с вёслами, плачущая Долл и лепечущий ребёнок, серпоклювка, сидящая в клетке, и серпоклювка, расправившая крылья над морем и лесом… И раковина, что напевает ей в самое ухо голосом Чарли Луна:. — «Однажды жил да был на Луне человечек… И была у него на Луне подружка… А Луна была чудесным, самым прекрасным на свете местом, куда лучше, чем Земля… И вот однажды…»
И вот уж взлетает
Всё выше он, выше он,
В лунную даль, в пустоту.
Мгновенье — и канет,
Незримый, неслышимый,
Ум подхватив на лету.
А следом взлетает
Сребристая птица
Прямо с Земли на Луну,
Чтоб в женщину снова
Навек превратиться.
Стать верной подругой ему.
— Чарли-и-и! Эге-гей! Чарли-и-и! Серебрянка-а-а! Ау! — Неужели всё? Всё кончилось? Слушай! Раковина поёт последнюю песню…
Среброликая красавица Луна
Выплывает по ночам гулять одна,
На рыбачьем на убогом челноке
Вниз до моря по извилистой реке.
Эту реченьку соткали ей из звёзд
Три кометы, накрутивши свет на хвост
Только нам с тобой Луны не увидать
Веки смежены, и надо крепко спать.
Мысли у Полл путаются, сбиваются. Нет, не могло всё так кончиться, они не могли так улететь, любой конец — это начало, начало… Они вернутся, они подойдут через полчаса, они подходят каждые полчаса…
Девочка крепко спит.
ИЗ КНИГИ «МАЛЕНЬКАЯ БИБЛИОТЕЧКА»
ЦАРЬ И ХЛЕБ
Жил в одной деревеньке Простак. Да только не из тех простаков, над которыми вся округа потешается, Был он сыном школьного учителя и рос поначалу на диво смышлёным, с колыбели всё на лету схватывал. От таких вот шустрых и жди: либо в гении угодят, либо в последние дурачки. Отец, конечно, его в гении прочил и пичкал с малолетства книжной премудростью. Но вот мальчику стукнуло десять лет, и отцовские надежды рухнули. Не то чтобы сынок поглупел. Хуже. У него, Можно сказать, в одночасье совсем разум отшибло. Впрочем… Кто знает, что, есть глупость, а что есть разум?.. Теперь Вилли проводил дни в полях — валялся в траве да улыбался. И целыми днями молчал. Но уж если этот молчун разговорится — не остановишь. Болтать он начинал вдруг, очнувшись, точно старая шарманка: все думают, она сломана, а ткнёшь случайно ногой — затянет свою незамысловатую песенку. Вот и с Простаком Вилли так же. Никогда не знаешь, от чего заведётся. Читать он разлюбил вовсе. Иногда отец подсовывал ему какую-нибудь книжку, в которой он в детстве души не чаял. Но взгляд Вилли равнодушно скользил по знакомым страницам, а потом и повсе перепрыгивал на вчер