— Ну что, старая, как поживаешь?
И Нянюшка бодро отвечает:
— Порхаю, моя девонька, порхаю как мотылёк. А ты там как себя ведёшь? Вольно распустилась, как из-под моего надзора-то вышла. Да ты и в детстве была большая егоза.
Услышав такой разговор впервые, ошеломлённая Дорис спросила:
— Нянюшка, неужели ты и бабушку нянчила?
— А то как же, дитятко. И была она не ребёнок, а сущее наказание. Выросла — вроде потише стала. Время покажет, может, из неё и выйдет толк. Недаром же я в неё столько сил вложила.
— Как это — «сил вложила»? — спросил Ронни. Точно деньги в банк, что ли?
— Вот тупица! — воскликнула Дорис. — Разве Нянюшка о деньгах говорит? IIросто она воспитывала бабушку, как меня, как тебя — чтоб хорошей девочкой выросла.
— Вовсе я не тупица, — насупился Ронии. — И хорошей девочкой мне вырастать ни к чему.
— Тупица! — повторила Дорис в сердцах. — Ты же понял, что я хотела сказать.
— Не знаю — что хотела, знаю — что сказала. Сама ты тупица!
— Ну-ка, дети, — перебила Нянюшка, — угомонитесь, а то — сами знаете…
Дети и впрямь знают, потому что притихают сразу. Иначе — не будет сказки на сон грядущий. Нянюшкину сказку они нетерпеливо ждут целый день, а вечером забираются с печеньем и недопитым молоком в свежие, прохладные постели, уютно подтыкают одеяла и слушают, позабыв жевать и глотать. После сказки они чистят зубы, и тут уж Нянюшка неумолимо гасит свет.
Нянюшкиным сказкам несть числа, она откапывает их из глубин веков и никогда не повторяет дважды — только если дети попросят сами. Нянюшка обычно соглашается:
— Будь но-вашему; детушки, расскажу, раз она вам полюбилась. Эта сказка как раз величиной с эту дырку.
А в другой раз скажет:
— Нет, милые, сказка слишком длинна, а дырка в чулке невелика, не подходят они друг дружке. Сегодня новую послушайте.
Вы, верно, уже поняли, что всякую свободную минуту Нянюшка шьёт, чинит и штопает. Корзинка её вечно полна детских чулок с дырками на мысках, на пятках и даже на коленках. Выудит Нянюшка чулок наугад, натянет на левую руку, повертит так и сяк и — найдёт дырку. Потом вдевает в штопальную иглу нитку под цвет чулка, выуживает из памяти сказку этой дырке под стать. И начинает… А заштопает чулок — тут и сказке конец. Дети всегда как заворожённые ждут: какой чулок попадётся Нянюшке. Мала дыра — сказка коротка, велика дыра — и сказка подлиннее. Ронни и Роли иногда нарочно падают на щебёнку — чтоб продрать на коленях дырки побольше! Дорис, разумеется, так никогда не делает, она примерная девочка и нарочно чулок не рвёт, только если дыра сама протрётся.
Ну, а у Мери-Матильды дырки совсем крошечные, оттого и сказки под них выходят совсем коротенькие. Роли украдкой вытаскивает сестрёнкины носки из корзинки и прячет, чтоб Нянюшке иод руку не попались.
Однажды вечером дети улеглись, и Нянюшка, заглянув в корзинку, вытянула оттуда длинный коричневый чулок. Дорис протёрла в нем дырку на самой пятке. Заправляя шерстяную нить в игольное ушко, Нянюшка задумчиво проговорила:
— Дыра точь-в-точь как у Берты Златоножки. И на том же месте. Я Вертушку в Германии нянчила.
— А когда это было? — спросила Дорис.
— Погоди… вспомню… Пожалуй, лет сто назад. Или двести? Одно я твердо помню: я знала её ещё прежде, чем нянчила братьев Гримм. Проказники вечно просили рассказывать им сказки. Да они, видно, провинились, и эту сказку им услышать не довелось. Потому она в их книжку и не попала. Славные были мальчишки Гримм, только шебутные, мне их и шлёпать иногда случалось…
— Ну, а про Берту Златоножку? — напомнила Дорис. А то примется Нянюшка былое вспоминать, на сказку и времени не останется.
— Ах да, Верта… Случилось это, пожалуй, веков пять назад. Или семь? Трудновато всё упомнить. Да и незачем. Тише, детки, тише, а то я никак за штопку не примусь…
БЕРТА ЗЛАТОН'ОЖКА
Сперва я нянчила Бертиного отца, потом он вырос, женился, а я так и осталась в замке до самого рождения Берты Златоножки. И принялась тогда её нянчить. Отец её был Бароном. Замок стоял на берегу Рейна, вернее, на горе, что высилась над берегом. У подножия, у самой кромки воды, лепилась деревушка. Здешний люд платил Барону дань и жил вполне счастливо под острыми черепичными крышами. По склонам горы они разводили виноград. Барон не очень-то притеснял своих подданных — большая по тем временам редкость среди немецких баронов. Да и немудрено; я ж только одного успела вынянчить и воспитать! Обыкновенно раз в году — даже в неурожайные годы — деревенские приносили Барону но золотому. Он не мог освободить их от подати, поскольку и сам обязан был платить дань Королю. Не заплатишь — Король, рассердившись, заберёт и замок, и богатства, всё до последней нитки. Деревенские знали, что другого такого Барона им не сыскать, и очень поэтому боялись разгневать Короля. Король в те края никогда не заглядывал. Но молва говорила, что любит он лишь деньги да танцы. Лиши его денег — так разбушуется, только держись. Совсем как некоторые знакомые мальчики. (Тут Нянюшка бросила хитрый взгляд на Ронни и Роли).
На Бертины крестины съехалась вся округа и, разумеется, все главные феи. Барон с женой разослали множество приглашений, а то позабудёшь какую-нибудь фею — и с ребенком стрясётся беда. Позвали даже Лорелею, прекрасную русалку, что сидит на утёсе среди рейнских вод и завлекает людей своим пением на верную смерть. Многие Бароновы друзья погибли возле утёса Лорелеи, но Барон всё же не отважился её обидеть, не обошёл вниманием в такой торжественный день. Однако появилась русалка уже после пиршества, когда гости, щедро одарив новорождённую, разъехались по домам. Лишь Барон, Баронесса да я оставались около колыбели. Внезапно двери зала распахнулись, и вплыла Лорелея в волнах золотых волос, точно в рейнских водах. Она и вправду была мокрая, только из реки: с золотых одежд, с белых рук падали капли. Русалка приблизилась к колыбели и, нагнувшись, коснулась мокрым пальцем правой ножки младенца.
— Дитя, — сказала она. — Люди прозовут тебя Бертой Златоножкой. Ты получишь от Лорелеи золотую ножку, едва научишься ходить.
И она выплыла из зала, оставив на полу мокрый след. Никто из пас не понял, что это за подарок такой. Судили мы, рядили и вдруг слышим мерзкий смешок, и через порог прыгает Румпельштильцхен, Чулочный эльф. Всем известно, что это за злобное и противное созданье. Среди колдовского племени он птица невеликая, вот Барон и забыл пригласить его на крестины. Эльф, конечно, мог и обидеться, но сильно навредить ребенку — не в его власти. Всё же мы испуганно замерли, когда он подскочил к колыбели и ткнул пальцем в Бертину левую ножку.
— Детка, — проквакал он. — У тебя на левом чулке всегда будет ды-ы-ырка!!! И дарит ее Румпельштильцхен!
С этими словами он исчез. Мы и глазом моргнуть ие успели. Барон сказал:
— Неприятный подарок, но бывают куда хуже.
А я, понятное дело, загоревала — от таких вот мелочей, как дырка в чулке, иной раз плакать хочется. Баронесса вздохнула:
— Мне кажется, что подарок Лорелеи намного, намного хуже! Если у девочки золотая нога, как её замуж выдавать? Кто возьмёт в жёны девушку с такими… причудами?
— А мы её ножку никому не покажем, — утешил жену Барон. — Никто и не догадается. Нянюшка, позаботьтесь, пожалуйста, чтоб эти ножки всегда были в чулках. К счастью, гости уже разошлись, и мы сохраним в секрете подарок Лорелеи. До самой Бертиной свадьбы!
Пока Берта была мала, я всякий день, улучив минуту, вязала ей чулки: хотела заготовить впрок. Ведь едва Вертушка научится ходить, у неё появится золотая ножка, и как только девочка сделала первые робкие шажки, протопала от меня к своей матушке, я тут же натянула ей чулки — чтоб закрыть и ступню, и лодыжки. Заметь кто из прислуги золотую ножку, слух вмиг разнесётся по всей стране. Ей, бедняжке, и носков больше не надевали — носки ведь частенько сползают, это даже Мери-Матильда знает.
Бертушке и спать приходилось в чулках. Переодевала я их ночью, в темноте, так что даже мне не доводилось видеть её правую ножку. Зато левую видели все — верней, не целиком, а только пятку. Едва я натягивала Берте чулок, на пятке тут же, как по мановению волшебной палочки, появлялась дырка. Без толку было ругать Берту, ведь дырка появлялась сразу, без всякой причины. Глядь, а она уж тут как тут. Сперва я пыталась сменить рваный чулок, но этак не напасёшься! Промаялись мы год, и наконец я заявила Барону и его жене:
— Дорогие мои, это пустые хлопоты. Всех дырок эльфовых не залатаешь, так что придётся нашей Вертушке носить закрытые башмаки.
Так она, горемычная, и делала. Тяжко с утра до вечера ходить в башмаках, да что поделаешь… Берта носила их вплоть до восемнадцати лет. Выросла она пригожей, как и положено дочерям рейнских баронов. И все её очень любили: и родители, и босоногий мальчишка-лодочник, с которым она частенько играла в детстве. Стали и женихи наезжать. Только ни один не пришёлся Берте по сердцу.
Тот год выдался неурожайный: виноградные лозы увядали, гроздья гнили, и деревенские жители обнищали, точно церковные мыши. Оставшись без урожая, они со слезами пришли к воротам замка и попросили Барона выслушать их.
— Мой господин, — произнёс главный виноградарь. — Сердца наши разбиты, карманы пусты. В этом году мы не сможем уплатить тебе подать.
— Тогда погибну и я, и вы. Неурожай ударил и по моему карману. Если я не выплачу дань Королю, гнев его будет страшен.
— Наш господин, — сказали крестьяне. — Дети плачут от голода, в домишках хоть шаром покати. Мы заплатили бы с радостью, да нечем и взять неоткуда.
Барон очень рассердился. Надо сказать, что не горазд он был слушать разумные доводы. И хотел уже наказать крестьян, позабыв о своей доброте, как вдруг Берта, сидевшая у его ног, подняла глаза и промолвила:
— Батюшка, они же ни в чём не виноваты. Давайте надеяться на лучшее. Вдруг небеса смягчат сердце Короля или ниспошлют нам денег, чтобы выплатить дань?