Но вот почуяла Королева, что настал её последний час. Собрала дочерей, благословила и попросила отнести её на крышу. Окинула взглядом луга и реку, города и горы… И закрыла глаза.
Король был безутешен. Но тут взыграли у дворцовых ворот трубы, вбежал королевский паж и возвестил о приезде Владыки Мира. Король распахнул двери, — и появился Владыка, а следом его слуга. Одежды Владыки были шиты золотом, а мантия так длинна, что сам он уже прошёл весь зал и стал перед Королём, а мантия ещё тянулась из-за двери. И султан на его шляпе возвышался до самого потолка. Слуга Владыки — молодой парень в лохмотьях — забежал вперёд, к самому трону.
Король произнёс:
— Добро пожаловать, Владыка Мира! — и протянул руку.
Но Владыка не ответил, стоял по-прежнему молча, глядя под ноги. Зато Слуга-оборванец сказал:
— Спасибо тебе, Король этой страны! — и сердечно пожал руку Короля.
Король немало удивился.
— Неужели Владыка не может ответить сам? — спросил он.
— Кто знает?.. — ответил Слуга-оборванец. — Во всяком случае, никто ещё не слышал его голоса. Известно, в этом мире есть место всякому: и говорящему, и молчащему; и богатому, и бедному; и тому, кто думает, и тому, кто делает; и тому, чей взор устремлён ввысь, и тому, кто опускает очи долу. Хозяин выбрал меня в слуги недаром: мы с ним единое целое, мы вместе — тот самый Мир, которому он — Владыка. Он богач, а я бедняк, он задумывает — я исполняю, он смотрит под ноги, а я — в небо, он молчит, а я говорю.
— Зачем он приехал? — спросил Король.
— Чтобы жениться на твоей дочери, — ответил Слуга-оборванец. — Ведь в этом мире есть место всякому, в нём должны быть и мужчины, и женщины.
— Разумеется. Но у меня семь дочерей. Не может же он взять в жёны всех.
— Он возьмёт ту, которая станет Королевой, — объяснил Слуга-оборванец.
— Позовите дочерей, — приказал Король слугам. — Настало время измерить им волосы.
И вот семь принцесс предстали перед троном. Шестеро старших, светловолосых, пришли с няньками, а смугляночка — одна. Слуга-борванец окинул девушек быстрым, но пристальным взглядом, Владыка же и не подумал поднять глаз.
Кликнул Король придворного портного — чтоб пришёл с мерной лентой да измерил принцессам волосы. Шесть принцесс расплели косы, и золотые волны устлали весь пол.
Пока мерили волосы, няньки горделиво переглядывались — это их трудами и заботами выращена такая роскошь. Но, увы! Все потрудились одинаково — у всех шести принцесс волосы оказались точнёхонько одной длины.
Потрясённые придворные всплеснули руками, огорчённые няньки всплеснули руками, Король натянул корону на уши, Владыка Мира стоял, не поднимая глаз, а Слуга-оборванец устремил свой взор на Седьмую Принцессу.
— Что делать, если и у младшей дочери окажутся волосы той же длины? — спросил Король.
— Вряд ли, Ваше Величество, — произнесла Седьмая принцесса и принялась разматывать шаль. Сёстры беспокойно переглянулись.
Волосы Седьмой Принцессы и впрямь оказались совсем иной длины — девушка была острижена коротко, под мальчишку.
— Кто остриг тебя, дитя мое? — спросил Король.
— Меня стригла матушка, Ваше Величество, — ответила Седьмая Принцесса. — Каждый день мы поднимались на крышу, и она щёлкала ножницами, чтоб не отросла ни единая прядь.
— Удивительно! — воскликнул король. — Но во всяком случае, королевой тебе определённо не быть.
Такая вот история приключилась с шестью принцессами, которые всю жизнь только и думали, что о своих волосах. Остаток дней они провели в прежних трудах — няньки мыли и расчёсывали их локоны: сперва золотые, потом поблёкшие, а потом и вовсе белоснежные — под цвет их любимцев лебедей.
Владыка Мира провёл остаток дней, опустив очи долу, он ждал, покуда одна из принцесс отрастит волосы длиннее, чем у сестёр, и станет королевой.
А Седьмая Принцесса снова замотала голову красной шалью и убежала из дворца — к реке и горам, к лугам и шумным рыночным площадям; с нею полетела дикая голубка, а следом устремился и Слуга-оборванец.
— Что же станется без тебя с Владыкой Мира? — спросила Принцесса.
— Сам справится, — ответил Слуга-оборванец. — Ведь в этом мире есть место всякому — и тому, кто сидит во дворце, взаперти, и тому, кто бродит на просторах, на вольной воле…
ПОКИНУТЫЙ РАЙ
У французов есть странная считалочка, подобная нашей, знакомой всем:
Эни, бени, раба,
Квинтер, винтер, жаба.
Я услышала её в Нормандии — её пели две девчушки, дочки хозяина маленькой гостиницы, что белела меж яблонь; там я провела как-то несколько дней. Младшая — её звали Ивонна — была весёлая кроха, она всё играла в мячик, и больше её ничто не занимало. Старшая, Женевьева, была серьёзна и умна; однажды она спросила меня, есть ли в Англии феи, и, когда я сказала, что, по-моему, есть, передёрнула плечами, пробормотав:
— Невозможно!
А меж тем на поле, принадлежавшем её отцу, стояла странная маленькая хижина (такие увидишь повсюду в нормандских садах), и там могла бы жить ведьма; а через дорогу за калиткой простирался сад с такими дивными цветами, словно вырастила их фея. Мне так и не удалось попасть ни в хижину, ни в сад за калиткой — оставалось довольствоваться догадками.
Вскоре после того, как Женевьева спросила меня о феях, я и услышала, как она пела вместе с Ивонной песенку, которая в переводе звучит примерно тая:
Трое принцев шли из рая,
Рты до неба разевая,
Кларинетта, Кларинетт,
Мне — сабо, тебе — лорнет,
Яблоко и апельсин,
Кто-то лишний здесь один,
Персик, абрикос, лимон,
Выходи отсюда вон!
Я не стала допытываться у Женевьевы, о чём это; она бы мне, конечно, не сумела ответить. Она бы только сказала, что всю жизнь пела эту смешную считалочку, когда играла с Ивонной в разные игры.
В чём её суть — кто знает? Послушай, Женевьева, а вдруг она значит, что во Франции всё же есть феи и что это не так уж невозможно?
Жили-были однажды три маленьких Принца, и жили они в Раю. Звали их Феликс, Криспин и Теодор; а если тебе интересно, как там в Раю, то я отвечу: там росли яблони, абрикосы, груши и персики; цветы покрывали ковром чудные лужайки, разделяемые, словно зелёным пологом, рядами густых тополей; в полях золотились скирды хлеба, а среди полей текли серебристые реки.
У Феликса, Криспина и Теодора был свой беленький домик и свой садик, где они и ели и спали; но, будучи вольны поступать, как им вздумается, то один, то другой из них уходил на денёк — или на месяц, или на сотню-другую лет — побродить, поиграть, поесть и поспать в одном из беленьких домиков, что были рассыпаны, как грибы, меж плодовых деревьев. Домики выглядели столь уютно, что в них так и манило заглянуть. А ведь там были ещё и заросшие цветами лужайки, мимо которых мало кто мог пройти равнодушно — так и хотелось задержаться, чтобы набрать дивных ярких цветов и отнести их Ивонне. Ещё там текли реки, в которых обязательно хотелось искупаться, стояли вечно шумящие тополя, на которые хотелось залезть, — словом, ты бы решил, что маленькие Принцы жили счастливо, словно жаворонки. Так оно и было.
И немудрено — ведь у них была Ивонна, которая смотрела за ними. Она следила, чтобы комнаты были подметены, постели постелены, ужин приготовлен. И всё это она делала с помощью трёх хрустальных шариков. Подбросит какой-нибудь вверх, хлопнет в ладоши и крикнет всего одно слово: «Ложка!», к примеру, или: «Одеяла!», или: «Штопальная игла!» Поймает шарик — а уж ложка мешает в горшке, стоящем на огне, и выкладывает на тарелку сладкое плоды — пальчики оближешь! — Теодору на ужин; одеяла уютно подтыкаются на кроватке у Криспина; нитка сама вдевается в иглу и штопает дырку, которую протёр на коленке Феликс, влезая на самое высокое дерево в Раю. А вот Принцевы башмаки никогда не нуждались в починке — ведь все трое ходили в деревянных сабо, которым не было сносу.
Во всём Раю был всего один сад, куда Принцы никогда не заходили, и один домик, а вернее, хижина, в которой они так и не обнаружили дверцы. Сад был сдмым красивым из всех, а хижина — самой странной. Принцы частенько прижимались носами к калитке, ведущей в сад, или к запылённому окошку в хижине, чтобы увидеть, что там внутри, но видели лишь море цветов, доходящих До самой ограды, да паутину на стекле.
Однажды Теодор сидел возле своего домика и строгал кораблик, чтобы пустить его по реке. Вдруг слышит: за кустами кто-то смеётся: «Хи-хи-хи! Хо-хо-хо!» Он поднял глаза и увидел странную старушонку с блестящими глазками и острым носом — раньше он её никогда не встречал.
— Над чем ты смеёшься? — спросил Теодор.
— Над тобой, — отвечала старушонка с блестящими глазками.
— Почему? — удивился Теодор.
— Потому что кончик носа у тебя чёрный, как уголёк.
— И у тебя был бы чёрный, если б ты прижималась к грязному стеклу.
— И не подумала бы! Разве что имела бы на то серьёзную причину!
— У меня она была, — сказал Теодор.
— Какая же, скажи на милость?
— Мне хотелось узнать, кто там живёт.
— И кто же?
— Я не видел — и потому не знаю.
— Какая жалость! Ах, какая жалость! — воскликнула странная старушонка.
— Да? — 'спросил Теодор.
— Будь я на твоём месте, — продолжала старушонка, — я бы ни за что не успокоилась, пока не узнала!
Теодор поглядел на неё — ему и впрямь стало жаль, что он не знает, кто живет в хижине. Впервые в жизни сердце у него сжалось.
— Может, ты мне скажешь, кто там живёт?
— Только не я, Теодор.
— Как! Ты знаешь моё имя?
— Конечно, знаю. Ведь ты Теодор — как же мне его не знать. А я Кларинетт.
Теодор вгляделся и тут же понял, что, конечно, это Кларинетт.
— Нет, правда, Кларинетт, почему ты мне не скажешь?
— Про Рай я ничего не могу тебе рассказать, потому что я здесь чужая. Ведь я живу в самом большом Городе на свете, знаю всё-всё-всё про весь мир! Ах, как хорошо знать, во что верить, а во что не верить!