— Это мне решать, насколько ваш сын опасен, потому как именно я теперь веду его дело, — следователь посмотрел на отца, как на пустое место, разве что только не раздуваясь от собственной значимости. Остро захотелось двинуть в самодовольную рожу этого урода, упивающегося своей недолгой властью. — Так что больше не рассчитывайте на поблажки и нарушения закона только потому, что находитесь в панибратских отношениях с руководством местного УВД. Этим грешат все маленькие городки, и поэтому частенько таким, как ваш сынок, удается уйти от ответа. Но я здесь, чтобы исправить все упущения и заставить его ответить по всей строгости закона.
— Честное слово, прямо горжусь собой, — пробурчал я. — Из-за простой аварии на дороге приехал такой большой человек, столько суеты устроил! И это вместо того, чтобы реальных преступников ловить.
— Арсений! — рыкнул на меня отец.
Семцов уставился на меня с откровенной неприязнью.
— А вы и есть настоящий преступник, Кринников. И ваше происшествие на дороге было переквалифицировано в попытку убийства, предусмотренное частью 3 статьи 30 и статьей 150 УК РФ. Так что, поздравляю, сидеть будете долго.
— Интересно, в какую сумму это обошлось одному неуемному индивидууму, да еще плюс ваши услуги мальчика на побегушках и овчарки в одном лице? Мдя, недешево я обхожусь!
— Арсений! — снова одернул меня отец, а лицо следака исказилось злостью.
— Я посмотрю, как ты через пару дней в камере иронизировать будешь, — практически прошипел он. — Давай, на выход шагай!
Ну что же, дальше меня, и правда, не ждал санаторий или парк увеселений. Нет, конечно, Семцов меня не решился бить, да и соседям по камере я очень быстро объяснил, что бодаться со мной себе дороже. Но вот морально все это измотало меня изрядно. Допросы длились часами напролет, и мне уже начинало казаться, что я задницей прирос к этому жесткому стулу, да и наручники он не снимал нарочно в течение всего времени, пока я находился в его кабинете, и моя раненная рука совсем не была мне за это благодарна. Так продолжалось первые два дня, пока под разными предлогами ко мне не допускали адвоката нашей конторы, а потом нехотя, но пришлось избавить меня хоть от этого дискомфорта. Надо признать, что, хоть Семцов и был для меня априори продажным засранцем, но дело свое знал. Одни и те же вопросы, заданные сотни раз, перефразированные, требования выдать данные Василисы, как свидетеля происшествия, все это по кругу, раз за разом, день за днем и так целую неделю. Семь гребаных дней и ночей потребовалось моему адвокату для того, чтобы добиться предварительного слушания и вытащить меня в суд. На лицо Семцова было реально больно смотреть, когда судья выпустил меня под залог, прислушавшись к нашим аргументам. Артем Новицкий, штатный адвокат нашей фирмы был неподражаем, разнося в пух и прах наспех слепленные доводы прокуратуры и тыча раз за разом в процессуальные ошибки. Честное слово, несмотря на моральное истощение этих дней, мне так и хотелось ему зааплодировать и заорать «Краса-а-авчи-и-иг!». Не помогли Семцову ни нарытые на меня старые характеристики, как на неуравновешенного и агрессивного типа, ни упоминания о моих старых еще подростковых приводах. Но, естественно, я понимал, что это еще не конец. Тот, кто дал ему команду «фас», ни за что не удовлетворится подобным результатом, так что теперь я реально буду как на приборном стекле микроскопа, и шаг вправо или влево будет автоматически являться билетом обратно в СИЗО.
Но когда я — небритый, вымотанный и вонючий — покидал здание суда рядом с отцом и Артемом, меня это меньше всего волновало. Попросив у отца телефон, я обогнал всех и, умоляя жестом мужиков с фирмы, уже готовых мне кости переломать в суровых мужских объятьях, подождать минутку, набрал Василису. И как только она поняла, что это я, а не отец, радость и предвкушение, несущиеся по моим венам, моментально будто обратились в ледяную воду. Ее голос сначала дрогнул, заставляя мое сердце со всей дури замолотить изнутри по ребрам, а потом стал сухим и отстраненным, останавливая его. Не было похоже, что она рада или хотя бы сердита. Просто вежливый вопрос, в порядке ли я. А я да, в порядке, особенно теперь, когда слышу твой голос и готов смеяться без причины, как идиот. У меня все так хорошо, как давно уже не было. Но чем больше оптимизма я вливал в свой тон, тем отстраненней звучала моя заноза. Разговор был закончен, а я так и остался стоять, пялясь бездумно перед собой. Мне кажется, или моя ледышка вернулась?
ГЛАВА 35
Василиса.
Неделя. Семь дней, длившихся, казалось, бесконечно, несмотря на то, насколько они были заполнены необходимыми действиями каждую минуту. Семь гребаных пустых ночей, когда лежишь без сна и истязаешь себя воспоминаниями. Разве их так много насобиралось за недолгое время нашей близости с Арсением? Когда на какой-то момент мы стали друг другу чем-то важным? Вроде, и немного, но, очевидно, достаточно для того, чтобы лишить меня сна и заставить то и дело замирать от тянущей тоски в районе сердца и предчувствия чего-то плохого. Угнетало даже наличие такого факта, что я мысленно стала использовать обороты речи, присущие Арсению, словно переопылилась этой его дикостью и полным отсутствием фильтра цивилизации в моменты эмоций. Это в нем всегда на меня как-то действовало. Раньше бесило, потом пугало и завораживало одновременно, теперь… теперь причиняло боль отсутствием всего вообще.
Конечно, я себя усиленно урезонивала, твердила, что, скорее всего, возникли какие-то проблемы. О, да ладно! Будто это могло успокоить мое метущееся сердце! Как в идиотском гадании, чем оно должно утешиться? Тем, что он не изменяет мне, но влип в неприятности и теперь с ним черте что там происходит, но я не вхожу в число доверенных лиц, кому можно об этом знать? Это, типа, проявление мужской заботы и попытка уберечь от лишних волнений? Ну так вот, пользуясь выражениями Арсения Кринникова, охренительно тупая попытка! Или, может, это именно демонстрация того, что я не имею допуска во все аспекты жизни мужчины, с которым сплю? Ведь секс вообще не синоним полному доверию и открытости у большинства людей, а уж в нашем случае тем более. Но разве я ждала другого от Арсения? Может, и не ждала, но мне показалось, что между нами появилось что-то… не высказанное словами, но очень личное, важное, общее. Но неделя молчания говорит об обратном. Значит, все же показалось?
От мысли, что я вложила в происходившее между нами больше смысла, чем было на самом деле, додумала эмоции, дорисовала глубину и объем там, где их и не предполагалось, меня накрывали приступы нервной тошноты. Что, если я неверно считала какие-то знаки Арсения, просто потому что не слишком-то знаю правила, по которым ведутся эти игры между мужчинами и женщинами? Что, если весь трепет и сумасшествие от ощущения близости, что поднимались во мне, и зеркальное отражение которых я, казалось бы, видела в каждом взгляде и движении Арсения, — это просто обычное условие при развитии скоротечного романа? Ведь для чего-то люди идут на них, причем без особых сожалений. Ради сиюминутного состояния влюбленности? Ради острейшей страсти, которая заведомо невозможна в длительных отношениях? Ради горько-сладких воспоминаний, что это было?
Сколько бы я не думала, все только больше запутывалось для меня. Как ни крути, мне сейчас было плохо, очень плохо, а я даже не знаю, закончилось все между нами или это вынужденная пауза, что же будет, когда сомнений в разрыве не останется? А если это же самое произойдет много позже? Это что же, я сама, не осознавая этого, мысленно уже отдала Арсению постоянное место в своей душе и боюсь, что оно ему совершенно ни к чему?
Эти раздумья реально истощали меня, как и бессонница. Но хуже стало, когда спустя эту мучительную неделю Арсений позвонил. Вот просто так взял и сделал это. И сразу завел беседу о том, как я, как мама, как все вообще и ни слова о том, где пропадал все это время. Так, словно и не было этой проклятой паузы. И что же я? Стала настаивать, требуя мне сказать — где его черти носили? Нет! Все, на что меня хватило, это просто задать один вопрос: «Ты в порядке?» и услышать фальшиво оптимистичное заверение, что все просто офигеть как замечательно. Ложь. От первого слова и до последнего. Но кто я ему такая, чтобы требовать откровенности? Официальная ревнивая подружка, устраивающая истерики на пустом месте? Гражданская жена, имеющая право на отчет, потому что сходила с ума от беспокойства? Нет, это точно не про меня. И эта его наигранно-оптимистичная манера общения после длительного молчания была более чем красноречива. Тогда, той нашей ночью перед отъездом, мне он показался настолько открытым передо мной, что первая же нотка лжи в его словах словно подломила мой позвоночник. Я просто не могла поверить в эту жестокую перемену после всего, что было, после этих звонков, после стольких дней безмолвия… Позвонить только для того, чтобы бодро врать мне, тогда как я даю шанс сказать правду? Даже при полном отсутствии каких-то ожиданий относительно него это причиняло боль. А значит, на самом деле я малодушно закрываю глаза на очевидное и слишком преуменьшаю то, что хочу от Арсения гораздо большего, чем готова озвучить вслух и признать в мыслях?
Я постаралась свернуть разговор, чтобы не сорваться и не начать требовать ответов или просто не наорать на Арсения. Потом мысленно навешала себе отрезвляющих подзатыльников. Веду себя, как ребенок, в самом деле. Ну что за чрезмерные реакции? Он мне что, в любови до гроба клялся? Просил руки и сердца, гарантировал вечную преданность, и что будет делиться радостью и горем? Нет. Все, что было, это несколько туманных фраз, в которых может быть скрыто море смысла, а может его и не быть вовсе. Ни обещаний, ни обязательств. Что же тогда я так реагирую? После первой вспышки на сердце отлегло. Жив, утверждает, что здоров и в порядке, и слава Богу. По крайней мере, по этому поводу я могу перестать дергаться. А с остальным разберемся при встрече. Думаю, мне хватит одного пристального, лишенного эмоций взгляда, чтобы понять, как все обстоит между нами.