— А почему я должен уходить? Просто допустить, что я вообще не собираюсь этого делать, ты не можешь? Я не могу измениться? Хотеть чего-то большего с тобой? — Василиса начала упрямо качать головой, снова выводя меня из себя. — Ты действительно считаешь, что я безнадежен и неисправим?
Он посмотрела мне прямо в глаза, и я увидел ответы на мои вопросы.
— Ты встречался с Люсей, пока меня не было? — спросила, совершенно сбивая с мысли.
— Что? При чем здесь…
— Просто ответь.
— Да, я ездил в больницу на перевязку.
— И на этом все? — секунда моего промедления, просто потому что я не хотел лгать и не знал, какие слова подобрать. Василиса закусила губу и откинулась на дверцу, будто желая между нами больше расстояния.
— Она просила меня вернуться и продолжать спать с ней хоть иногда, ты это хотела слышать? — рыкнул я и тут же пожалел о резкости.
Василиса отвернулась, словно подводя черту. Она даже не хотела знать, согласился ли я, видимо, считая, что знает ответ. И это уже было совсем из другой категории боли. Не той, что злость вызывает, а пробуждает глубочайшую обиду просто от того, что она мне сейчас этим жестом указала на невозможность доверия между нами. Я для Василисы, похоже, навеки прописан в категории неблагонадежных. «Тогда стоит ли биться головой о стену, которую не прошибить?» — мелькнула краткая мысль, но я ее отшвырнул с негодованием. Я не сдаюсь!
— Между нами больше ничего нет и никогда не будет, — все же донес я до Василисы, но не похоже, что это возымело хоть какое-то действие.
— Сень, ну какая, в принципе, разница — она или другая. Сейчас, позже… — начала Василиса, но я посчитал, что настала моя очередь говорить.
— Значит, в качестве тайного партнера для траха я тебе вполне подхожу, и даже то, что ты считала что я, возможно, был с другой, не остановило тебя сейчас? Ты ведь села в мою машину с совершенно определенной целью! — Василиса возмущенно распахнула рот, но я остановил ее жестом. — Ну так вот, у меня для тебя последняя новость! Арсений Кринников больше на временный перепихон не разменивается! Хочешь поиметь меня в постели, Васюнь, бери целиком, как есть!
— Что ты хочешь сказать? — пораженно пробормотала она.
— А что слышала и что давно надо было! Я не буду твоим временным грязным секретиком, ясно? Я желаю получить тебя всю, без оговорок, границ и навсегда! Ты готова к такому со мной?
Василиса уставилась на меня шокировано, распахнув глаза и силясь хоть что-то сказать. И я смотрел в эти неистовые зеленые бездны и не видел там единственно нужного сейчас. Там не было веры в меня. А потом она опустила взгляд на свои колени, и, в принципе, более красноречиво ответить было нельзя.
— Ла-а-адно-о-о, — протянул я и хлопнул по коленям, чтобы хоть как-то справиться с разочарованием и тягостной неловкостью. — Знаешь, Васюнь, дел у меня куча, да и тебе с дороги отдохнуть нужно.
— Это все? — сдавленно прошептала она. — Мы больше не… встречаемся?
— Нет, малыш, не встречаемся. Я не стану брать частями и себя рвать на куски не буду. Не с тобой. Как решишь, что готова взять вот такого засранца, как я, всего с потрохами, со всеми возможными рисками и косяками, конченой репутацией — адрес квартиры и офиса знаешь. Телефон, кстати, тоже. Я буду ждать. Но если уж придешь, знай, что это будет окончательно и со всеми вытекающими! А сейчас… иди, а?
Иди или я просто не смогу держаться и затолкаю свою гордость и громкие слова, куда солнце не заглядывает, и возьму все, любые крохи, хоть глоточек, похрен, как дерьмово буду чувствовать себя потом!
Василиса, не взглянув на меня больше, выбралась из машины и ушла в дом, а я следил за ней, пока не исчезла в зеркало, и захотел выть. Надрывно и тоскливо. Или закричать вслед: «Поверь в меня, пожалуйста, поверь!»
Со двора выехал тихо, но потом вдавил педаль в пол.
ГЛАВА 37
Василиса.
Закрыв двери, я привалилась к ним спиной, а потом просто сползла вниз. Что это сейчас только что было? То есть все вообще? Вот только что я выходила в эти самые двери вместе с Арсением, таким, как я его (мне так казалось) уже прекрасно знаю. Возбужденным, голодным и желающим получить меня голой, несмотря ни на что и как можно быстрее. Тем самым Арсением, к встрече с которым я морально готовилась все эти дни. То есть, если быть уж совсем откровенной, было два варианта. Арсений — по-прежнему мой тайный любовник и Арсений — теперь уже просто сводный брат и ничего больше. Чем больше проходило времени в разлуке, тем ниже весы в моем сознании клонились в пользу второго варианта. Ко дню маминой выписки, если бы предполагаемые шансы можно было измерить в процентах, то это было бы где-то тридцать на семьдесят. Но как только я встретилась с ним взглядом в палате, и едва он коснулся меня, все 100 из 100 мгновенно сместились на сторону любовника. Он хотел меня. Не нужно было угадывать, читать по глубоко скрытым знакам. Вот оно — на самой поверхности, и у меня все внутри обмирало от того, что мне казалось, только слепой не заметит, как он сдирает с меня одежду глазами и только что не облизывается, как хищник перед близким обедом. И-и-и, черт возьми, мне хотелось быть им поглощенной на самом-самом примитивном уровне. И интерес его настолько явный, бросающийся в глаза, что только тот факт, что дядя Максим и мама были полностью сосредоточены друг на друге, позволило им не заметить этот плотоядный огонек в постоянных взглядах Арсения. И это было бы очень-очень плохо, просто катастрофично. Я могла бы врать себе, что переживаю только за маму, которая однозначно плохо восприняла бы факт нашего будущего разрыва. За то, как буду выглядеть в глазах ее и дяди Максима, когда перейду в разряд многочисленных «бывших» Арсения. Но если честно, как бы я не цеплялась именно за эти доводы, гораздо значимей казалось другое. Ядовитые слова Люси, которые я, вроде бы, отмела, на самом деле пустили корни. Что, если после того, как наша связь окажется достоянием гласности, Арсений уже не сможет оставить меня с той же легкостью, как и других, просто опасаясь, что это внесет разлад в семью? И что тогда? Он станет притворяться, что все нормально, а я будто верю в это? Постоянство это не для него. И что будет со мной, если я однажды, и правда, уловлю от него чужой запах? Ладно, если совсем уж на чистоту, меня пугало, что в случае, если наша связь станет открытой, то и у меня не останется никаких путей для отступления. Это трусость с моей стороны? Ну и пусть, кто сказал, что нужно быть безрассудно отважной, когда на кону твое сердце? Поэтому да, я хотела близости с Арсением, но позволять этому выходить на свет нельзя. Эгоистично желать хранить свои интимные секреты подальше от всех и, тем более, от близких, которым они могут принести боль? Однозначно. И мне казалось, что Арсений как никто поймет и поддержит это мое желание, ведь в его же интересах оставаться официально свободным и открытым. Черта с два это оказалось так! Он взбесился, я это видела по искаженному выражению его лица и яростному блеску глаз. Неожиданно передо мной оказался не тот Арсений Кринников, которого я знала. Потому что тот Арсений совершенно не мог быть тем, кто хотел бы постоянства. Он сказал «Навсегда»! И это напугало меня до невозможности. Не потому, что я этого «навсегда» не хотела, а потому что у меня в душе это слово отозвалось такой сокровенной жаждой и тоской, какой я в себе и не подозревала. Это его «навсегда» рвало мне душу, без всякой жалости прокладывая себе дорогу в самые ее глубины, продиралось к тому месту, где я старательно прятала надежду. Но туда было нельзя, ни за что на свете! Иначе у меня больше не осталось бы ни единого защищенного от Арсения уголка. Как бы внутри все не мечтало стать созвучным этому призраку предлагаемой вечности счастья, я знала, что это неправда. Морок, который испарится, и я обнаружу себя уже летящей со скалы на острые камни. Может, он и не лжет мне, и ему искренне кажется, что он хочет меня на столь долгий срок, но это я буду той, кто обманет себя, если поверю в это.
Лучше уж вот так сейчас просто оборвать все, пока у меня еще есть способность держаться на плаву, а не когда я по глупости ступлю на эту зыбкую поверхность его сиюминутных чувств, а потом окажется, что все это мираж, а под ногами трясина. И вообще, разве, приезжая домой, я планировала оставаться? Нет! О чем тогда вообще речь?
Я поднялась и пошла по лестнице в свою комнату, решив, что все повернулось, может, и не слишком красиво, но, наверное, это был минимальный ущерб из возможных, зайди все между нами дальше. Беру полную ответственность на себя за все, что было. Как и за то, чего не будет. Скорее всего, еще до отъезда я увижу Арсения с другой женщиной и тогда пойму, насколько была права. А пока… пока мне по-настоящему больно, и это чертовски несправедливо! Разве должны караться болью правильные решения?
На следующее утро Арсений не появился, вечером тоже. Он не звонил мне больше и не писал СМС. Дядя Максим проводил с мамой каждую минуту и уезжать в офис явно не собирался, а я неожиданно стала себя чувствовать неловко в его присутствии. А что, если охранники рассказали ему, что слышали нас с Арсением той ночью? Конечно, существовала вероятность, что там отличная звукоизоляция, или что никто там не занимается передачей сплетен, но все же… Мои щеки начинали пылать при мысли о том, что Арсений едва не отправился тогда на поиски презерватива, и в тот момент меня это не только не особо беспокоило, но показалось отчасти забавным. Почему, пока он рядом, я будто одурманена и никакие «завтра» или «потом» меня не волнуют и важно только одно — чтобы он был как можно ближе? И тогда, когда я вела себя, как идиотка, ни секунды не задумывающаяся о последствиях, мне было так безумно хорошо, как никогда жизни ни до, ни после, а сейчас, поступая правильно и обдуманно, я просто умираю под невыносимой тяжестью.
Я готовила, иногда убирала, когда дядя Максим оставлял мне такую возможность, гуляла по пляжу, стараясь не забредать в сторону кайтерской кофейни, и думала, думала. Отмахивалась от непонятного чувства вины и горечи раскаяния, но они липли ко мне снова и снова, и чем дальше, тем сильнее. В чем мне раскаиваться? Разве мои доводы не были логичны? Разве поступать разумно это плохо? Разве нежелание причинять ущерб чувствам близких должно ощущаться каким-то насил