— Спасибо, — сказала она и улыбнулась.
Горм поднял с пола две фотографии кинозвезд и отнес их в комнату для гостей, которую теперь, по-видимому, займет Марианна. Сестра стояла спиной к комоду. Волна волос отражалась в зеркале.
— Хочешь, я помогу тебе повесить картины? — услыхал Горм голос Турстейна.
— Там видно будет, сперва здесь надо немного прибрать, — ответила Марианна, все еще улыбаясь.
Почему она так смотрит? Ведь это всего лишь Турстейн.
— Пошли! — быстро сказал Горм.
Не отрывая глаз от Марианны, Турстейн медленно последовал за ним в его комнату.
— Счастливчик, у тебя такие сестры, — усмехнулся он, когда Горм закрыл дверь.
— А ты? У тебя тоже есть сестры!
— Они еще маленькие, — смущенно сказал Турстейн. Горм понял Турстейна, но не подал виду.
Когда они делали уроки по математике, явилась Марианна и спросила, не отправит ли Турстейн по дороге домой ее письмо. Турстейн просиял, словно получил подарок. Ужасно глупо. Марианна все еще держала в руке щетку для волос и стояла, явно желая покрасоваться.
— Если хочешь, могу и волосы тебе расчесать, — предложил Турстейн.
— Неужели правда? — проворковала Марианна.
— Оставьте свои глупости, нам надо заниматься математикой, — напомнил Горм.
— Да-да, ведь вы так заняты, — вздохнула Марианна и с загадочной улыбкой пошла к двери.
Перед уходом Турстейн спросил, нельзя ли ему прийти к Горму завтра.
— Завтра нет. Я буду занят.
— А когда можно?
— Я подумаю, — сказал Горм и захлопнул учебник по математике.
Он слышал, как Турстейн внизу разговаривал с Марианной, но слов разобрать не мог. Они смеялись. Сперва Турстейн что-то сказал, и Марианна засмеялась. Потом они засмеялись оба.
Весь вечер Горм думал, не рассердилась ли на него Марианна. И даже порывался пойти к ней и предложить свою помощь. Он представлял себе, что она, закрыв глаза, сидит на пуфике перед комодом. Он не остановится у дверей, а пройдет прямо в комнату. И она его не выгонит.
— Хочешь, я повешу портреты кинозвезд? — предложит он.
— Я отдала их Эдель. Это игрушки для детей, — ответит она равнодушно.
Он кивнет ей в знак согласия.
— У меня есть книга, которая тебе наверняка понравится, — скажет он.
— Правда? А может, ты расчешешь мне волосы?
Она сидит на пуфике с распущенными волосами. И он щеткой осторожно проводит по волосам Марианны.
— Сильнее!
Он нажимает сильнее и перед каждым взмахом слегка приподнимает волосы вверх. Марианна вздыхает и не двигается. Долго. Странный, еле слышный звук скользящей по волосам щетки кружит ему голову. Ему хочется, чтобы это длилось вечно.
— Спасибо, что ты тогда не проболтался. О Юне и Хоконе, — говорит она, и ее дыхание становится прерывистым.
— Что за глупости, — твердо отвечает он.
Ее мягкие волосы ласкают его ладонь. Он глотает воздух.
— Все равно спасибо, — говорит она и прижимается к его руке.
Однажды, когда у них обедала бабушка, мать заговорила о том, как ей не хватает духовного единства. Внутренней силы. Силы, которую нельзя получить от людей. При этом она широко открытыми глазами смотрела на отца. Горм сомневался, что отец это заметил и вообще слышал ее слова.
На тарелках лежало фрикасе из цыпленка. Горму вдруг расхотелось есть.
Эдель грустно смотрела на мать. Марианна ела, не поднимая глаз от тарелки. Отец тоже.
Ну вот, сейчас мать снова скажет, что должна уехать. В последние годы она уезжала регулярно. На юг, к подруге, которую Горм никогда не видел. В санаторий. На похороны или на дни рождения дальних родственников, о которых он тоже никогда не слышал. Чаще всего она ездила в санаторий.
Бабушка дожевала цыпленка и прямо спросила, что мать имеет в виду под «духовным единством».
Мать отложила нож с вилкой и закрыла глаза.
— Духовное единство, дорогая моя свекровь, есть там, где не все измеряется и взвешивается только временем и деньгами. Где жажда одиночества и жажда жизни могут, не стыдясь, сменять друг друга. Признание присутствия Бога во Вселенной является там единственным настоящим богатством.
— Интересно. — Бабушка поднесла салфетку к губам.
— Людям нельзя доверять, они ненадежны и заняты своими делами. Я пришла к заключению, что доверять можно только Богу, — сказала мать, пристально глядя на отца.
— Поступай как знаешь, дорогая, — проговорил он спокойно.
— Нужно ли понимать это так, что ты снова впала в религиозность? — спросила бабушка у матери голосом, который Горм не раз слышал и раньше.
Он разглядывал фрикасе. Вид у него был неаппетитный. Отец молчал.
— Последний раз это было несколько лет назад, — с улыбкой продолжала бабушка.
Все молчали, никто не подал голос в защиту матери. Да и непонятно было, от чего ее следует защищать, ведь бабушка не сказала ничего обидного. И все-таки это было неправильно. Бабушка не принимает мать всерьез. Она смотрит на нее свысока. Почему?
Взглянув на Марианну, Горм понял, что она чего-то ждет от него. Он отчетливо это чувствовал. Не успев подумать, он сказал то, что вертелось у него в голове. Непоправимое.
— По-моему, бабушка, нехорошо так говорить про маму. Я уверен, что это всем неприятно.
Бабушка покраснела. Отец отложил нож и вилку. В его спокойствии таилась угроза. Горм следил за его движениями. Это длилось бесконечно долго.
— Горм! Выйди из-за стола.
Горм встал. Он не чувствовал под собой ног. Стул противно скрипнул.
— Спасибо за обед, — шепотом сказал он и постарался как ни в чем не бывало выйти в дверь.
— Прежде чем уйдешь, ты должен извиниться перед бабушкой!
У Горма задрожали колени. Он остановился.
— Это несправедливо! Я тоже считаю, что бабушка не должна так говорить про маму. Я только не успела это сказать, — вмешалась Марианна.
Горм слышал, что она встала, но не обернулся.
— Дорогой Герхард, не стоит поднимать шум из-за пустяков. Здесь все-таки не казарма. Садитесь на место, дети! — сказала бабушка.
— Я уже сыта, — сказала Марианна. Теперь она стояла за спиной Горма.
— Горм, пожалуйста! — В голосе матери слышалась мольба.
Горм повернулся, прошел долгий путь до бабушки и поклонился.
— Прошу прощения! — произнес он. После этого он, спотыкаясь, снова подошел к двери и скрылся за ней. Марианна тоже.
— Ты не должен был просить прощения! — сквозь зубы процедила она.
Он не ответил. Но когда они поднимались на второй этаж, он сказал, словно извиняясь:
— Она ведь старая.
Марианна остановилась и посмотрела на него, потом тихо засмеялась. Толкая его перед собой по лестнице, она зажимала рукой рот. Наверху она втолкнула его в свою комнату. Они сели и, обнявшись, долго смеялись. Негромко, но от души.
Кафедра проповедника была похожа на коричневый обшарпанный чурбан. Над ней навис высокий широкоплечий человек с темными вьющимися волосами. Неподвижный как статуя, вскинув вверх руки и подняв лицо к потолку. Стояла мертвая тишина, хотя зал был битком набит. Далеко не всем достались сидячие места. Молельное собрание началось совсем недавно.
Горм со всех сторон слышал чужое дыхание. Как будто все эти люди были одним огромным многоголовым животным и головы его были связаны общим дыханием. Задохнись хоть одна, и все погибнут. Его собственное дыхание и дыхание матери были во власти этого моря чужих людей.
Тяжелые темные шторы были слегка раздвинуты, и острые лучи света пробивались внутрь и падали на головы людей. Все это было похоже на сон, который Горм видел когда-то, спрятавшись в чулане под лестницей: он был заперт один в большой теплой комнате без крыши, над ним быстро бежали облака, но выбраться на свободу он не мог.
Молодая женщина уступила матери свое место. Стоявшие вокруг бросали на них удивленные взгляды. Эти взгляды сказали Горму, что они с матерью здесь лишние. Неожиданно он обратил внимание, что мужчины и женщины сидят порознь, на разных половинах. Он перешел на другую половину и встал у стены.
Проповедник все еще стоял с закрытыми глазами. Горм не мог понять, как он может так долго держать руки над головой. Наконец проповедник открыл глаза и протянул руки к присутствующим. Губы его растянулись в ослепительной улыбке, глаза сверкали.
— Хвала Господу за то, что ты, и ты, и ты… и ты нашли сегодня дорогу сюда.
У Горма появилось странное чувство, что проповедник обращается непосредственно к нему, он опустил глаза и стал разглядывать пол, потертый и грязный. У ближайшего стула валялась коричневая затоптанная перчатка.
— Смело предстань перед лицом Бога со своей нуждой, своим горем и своими грехами. Господь всегда примет тебя. Для Него ни горе, ни грех не бывают слишком большими или слишком малыми. Он видит твое сердце насквозь, Он читает твои мысли, Он уже видит тебя, друг мой. Он видит тебя всегда. Он видит пустоту в этом мире скорби. Он смотрит на это через окно вечности, но Он не забывает, что ты — всего лишь слабый человек. И велики во имя Христа нежность и любовь Божии. Он знает о твоей нужде и отчаянии. Именно тебя Он выбрал, тебе отдает Свою заботу и милосердие Свое. Почувствуй силу Его в сердце своем!
Старик рядом с Гормом крикнул: «Аллилуйя! Аллилуйя!»
Громкое шуршание прокатилось по всем рядам. Словно по ним прошлась неодолимая волна. Некоторые даже падали на пол. Странное бормотание наполнило залу. Горм почувствовал, что у него сильнее забилось сердце и вспотели ладони.
Проповедник спустился с кафедры, теперь он ходил по зале, пожимал людям руки и все время разговаривал с Богом, словно Бог шел рядом с ним. Наконец он подошел к тому ряду, где с краю сидела мать. Проповедник вместе с Богом остановился, положил руку матери на плечо и замер.
— Господь Всемогущий! Явись этой женщине в Своем неизъяснимом милосердии. Боже, я, самый ничтожный из всех людей, прошу Тебя, спаси эту женщину. Дай ей смелость преклонить колени перед ликом Твоим. Прими ее к Себе!