Он кашлянул. И слишком поздно сообразил, что это был кашель отца.
Что-то из головы медленно спустилось по горлу в живот. У Горма подогнулись колени. Он сел. Только затем, чтобы тут же обнаружить, что сидит в кресле отца и что его рука тянется к отцовской коробке с сигарами. Он со стуком захлопнул крышку коробки.
— Ты приехал как раз к обеду. Пойду спрошу, все ли готово у Ольги, и разбужу остальных.
Горм словно опомнился, он вскочил, догнал ее в дверях, обнял и прижал к себе.
— Мне так его не хватает! — зарыдала Эдель, прижавшись к нему.
Он не помнил, чтобы когда-нибудь в жизни они стояли так близко друг к другу. В ту же минуту его обхватили руки матери, духи матери, голос матери, слезы матери. Эдель повернулась к ним спиной и вышла.
— Как ты загорел, мой мальчик! Почему ты не телеграфировал точно, когда приедешь? — спросила она. То плача, то смеясь, она обнимала его, потом отстраняла от себя, встряхивала и обнимала снова.
— Я чудом получил билет, — ответил он в ожидании, когда она успокоится.
— Ты не сказал, что тебе надо на похороны?
— Это ничего бы не изменило, сейчас все разъезжаются на Рождество и на Новый год.
Из холла появилась Марианна и нерешительно протянула ему обе руки.
— Горм! — воскликнула она и бросилась ему на шею. Он покачивал ее в объятиях, его слезы капали ей на волосы. Но слов у него не было.
— Как он загорел, правда? Но давайте все-таки сядем за стол, — сказала мать и потянула Горма за руку.
Они с матерью сидели напротив друг друга. Горму поставили прибор на отцовское место. Мать видела только его, обращалась только к нему, жаловалась только ему. Она хотела узнать все о тех местах, где он побывал. Неужели там действительно круглый год лето? Не страдал ли он от морской болезни? Всякий раз, когда Марианна или Эдель пытались что-нибудь сказать Горму, мать перебивала их своими вопросами.
В конце концов сестры склонились друг к другу. Как будто они вели разговор, которого не должны были слышать мать с Гормом.
— А как же Ян? — спросил Горм, когда Марианна сказала Эдель, что получила постоянную работу в Трондхейме.
— Он уезжает завтра утром, — ответила Марианна и опустила глаза.
— Ты должна оставить свою работу в больнице. В твоем положении… — вмешалась мать.
Марианна покраснела, но ничего не объяснила. Горм попытался поймать ее взгляд, но она смотрела в сторону.
— Понимаешь, Марианна ждет ребенка, — сказала Эдель. И, не совладав с собой, закрыла лицо руками. — Папа уже никогда не увидит его, — всхлипнула она.
Горм вертел в руках салфетку.
— Ребенок… Как хорошо… И когда же ты ждешь?
— В конце июня.
— Жаль только, что беременность так пагубно действует на зубы и волосы, — вмешалась мать. — По-моему, у тебя не осталось и половины волос. А зубы! Они стали совсем желтые! Вы только посмотрите!
Марианна сжала губы, Горм глотнул воздух. Мать ревнует меня к Марианне. Она всегда меня ревновала. Она не в состоянии любить нас троих, а мы щадили ее и делали вид, что все в порядке, подумал он.
— А по-моему, Марианна очень красивая! Я всегда это говорил. Просто сейчас на нас на всех подействовала смерть отца. На каждого по-своему.
— Я так не думаю. Нисколько. Ведь это факт, что мы, женщины…
— Почему мы не пьем вина? Такой обед… — прервал ее Горм.
— Это неприлично, мы только что похоронили отца…
— Вино нам сейчас не повредит, — сказал Горм и встал, чтобы принести вино из буфетной.
Пока он открывал бутылку и разливал вино, стояла мертвая тишина. Мать обиженно прикрыла рукой поставленный перед нею бокал. От ее клетчатого платья у него зарябило в глазах. Это напомнило ему, что он сердится.
— За здоровье будущего малыша! — сказал он и поднял бокал.
Сестры повторили его движение и пробормотали: «За здоровье». Он заметил благодарный взгляд Марианны. Ради этого стоило вернуться домой.
Мать бросила на него предупреждающий взгляд: «Не забывай обо мне! У меня теперь нет никого, кроме тебя».
Горм проглотил мясо, почти не жуя, головокружение медленно проходило.
Свет люстры отражался в кулоне Марианны. Этот кулон Горм подарил ей на конфирмацию. Его растрогало, что она до сих пор носит его. Детское золотое сердечко. Даже не литого золота. Штамповка. Он вспомнил, как долго копил деньги на этот кулон. И все равно смог купить только штамповку.
Через год конфирмовалась Эдель. Ей на подарок он денег не копил.
— Почему отец так сделал? — Горм наклонился над столом и по очереди посмотрел на всех троих.
— Горм! Мы же обедаем! — прошептала мать.
— Мы уже кончили есть. И мы должны, наконец, поговорить об этом!
Мать достала из рукава носовой платок. Но не заплакала и, потеребив платок, снова спрятала его за манжетку.
Взгляд Эдель бродил по комнате, не зная, на чем задержаться.
— Он почти не разговаривал с нами в последнее время, — жёстко сказала Марианна.
— Марианна! — беспомощно воскликнула мать.
— Ты сама говорила! И я тоже это заметила. Те полгода, что я жила здесь, пока снова не вернулась к Яну…
— Может, он разорился? — спросил Горм.
— Разорился… Нет… Как тебе такое могло прийти в голову? — У матери запылала шея. — Адвокат и ревизор хотят с тобой встретиться, но это естественно.
— Но ведь без причины таких поступков не совершают? — заметил Горм.
— У него была депрессия, — сказала Эдель. — Я видела его несколько раз в Осло этой осенью. Он плохо выглядел.
— Но почему? — спросил Горм.
— И ты еще спрашиваешь, почему? Ты! — хрипло сказала Эдель.
Все замолчали. Даже мать.
— Ты хочешь сказать, что у него началась депрессия из-за моего отъезда и потому он покончил с собой?
— Дети, перестаньте! — взмолилась мать. — Мы должны бережно относиться друг к другу.
— Отвечай! — потребовал Горм.
— Я не знаю! — отрезала Эдель. — Я ничего не знаю! — крикнула она и выбежала из комнаты.
— Поберегите друг друга, — дрожащим голосом сказала мать.
Марианна над столом протянула Горму руку. Хрупкую и белую по сравнению с его рукой. Но смелую.
— Давайте вспомним что-нибудь приятное. Ладно? — попросила мать.
— Простите. — Горм встал.
Эдель сидела на кровати, опустив голову на руки. Она не ответила, когда он постучал в дверь. Ни слова не говоря, он сел рядом с ней.
— Чего тебе? — шепотом спросила она.
— Не знаю. Я ничего не знаю, — ответил он и понял, что повторил ее слова.
Ему стало легко, когда он увидел, что она не плачет.
— Как тебе живется в Осло? Как занятия?
— Хорошо. Только один раз завалила экзамен.
На тумбочке горела лампа. Она была сделана в виде эльфа. Матерчатые крылья служили ширмой. Одно крыло было в коричневых пятнах, видно, прогорело, рука у эльфа была сломана.
— Я была в Индрефьорде, когда его нашли, — сказала она.
— Ты смелая. — Он нерешительно обнял ее.
Она стукнулась головой ему в грудь, и ее пальцы больно впились в его руку.
— Камень пришлось отрезать… он был слишком тяжелый. Мне велели уйти, но я не могла. Как я могла уйти, правда?
Он покачивал ее из стороны в сторону. Прижался лицом к ее лицу, несколько раз пытался что-то сказать. Найти слова, которые были бы важны для нее. Но все слова, которые он знал, были пустыми и не имели смысла.
— Прости меня, Горм. Я не считаю, что это твоя вина. Но в последний раз, когда я его видела, мне показалось, что он… самый одинокий человек из всех, кого я знала. И все-таки ничего не сделала.
Красное дерево в конторе сверкало свежей полировкой. На письменном столе стояла фотография отца в серебряной рамке с траурной лентой.
Читать завещание должен был адвокат Ванг. Семья собралась в полном составе. Бабушка была больна с тех пор, как узнала о смерти отца. Ванг сообщил, что она получила свою долю, когда овдовела. Больше она ни на что не претендует, независимо от того, что написано в завещании.
Если Герхард, вопреки ее пожеланиям, что-то завещал ей, она готова разделить это поровну между своими тремя внуками. Ванг, по-видимому, процитировал ее слово в слово.
Акции компании «Гранде & К°» полностью принадлежали Герхарду Гранде после того, как несколько лет назад он купил их у более мелких акционеров.
Горм получал в наследство семьдесят процентов акций при условии, что возьмет на себя управление компанией. Сестры и мать получали каждая по десять процентов. Если Горм не хочет заниматься делами фирмы, он, как и другие, получит десять процентов. Мать получала право решать вопрос о продаже. Прибыль от возможной продажи должна принадлежать ей, за исключением того, что по закону должны получить дети.
Личная часть наследства поступает в распоряжение матери. Кроме недвижимости в Индрефьорде, которая переходит Горму, мать будет распоряжаться городским домом до своей смерти, но дом остается во владение Горму, независимо от того, возглавит ли он фирму.
Эдель ерзала на стуле, не поднимая глаз. Когда адвокат произнес слова «десять процентов», она стиснула руки. А когда было объявлено, что Индрефьорд остается Горму, у нее побелели губы.
Марианна смотрела вдаль отсутствующим взглядом, она выдвинула вперед подбородок и не показывала своих чувств.
Мать вздохнула, но вид у нее был безучастный.
После оглашения завещания все посмотрели на Горма. У него была дурацкая маленькая татуировка возле левого соска, но они об этом не знали. Символ веры, надежды и любви. Он сделал ее на свои первые заработанные деньги. В Сингапуре. Почему-то сейчас он вспомнил, что делать ее было больно и ранка потом некоторое время болела. Но быстро зажила.
Он старался не смотреть на родных. Взгляд его бродил по кубкам отца, полученным за стрельбу. Почему отец не застрелился? Ведь это более героично, чем утопиться. Чтобы избавить мать от вида крови?
Слева от двери висел дедушкин портновский диплом. У отца специального диплома не было. Он только учился в Высшем торговом училище — одновременно с Агнаром Мюкле, — чтобы стать достойным наследником портняжной фирмы, которую дед превратил в оптовую продажу трикотажа, сопутствующих товаров, мужского и дамского платья.