Горм в изумлении уставился на нее.
— Ты не можешь уйти от ответственности, мой мальчик. Ты должен подумать, каково ей сейчас. Задета ее душа и ее тело. Мужчина не может этого понять, но он может взять на себя ответственность.
— Боже мой, мама, что ты говоришь!
— Не говори мне, что ты не любишь ее. Это все глупости. Почти никто не любит друг друга. Любви нужно учиться. Понимаешь? Нам с отцом тоже пришлось учиться. Пригласи ее завтра к обеду. Позволь мне взглянуть на нее. Мы с Ольгой приготовим что-нибудь вкусное. Что она любит? Жареное мясо? Откуда она? У тебя нет ее фотографии? Мы сделаем карамельный пудинг. Это будет так приятно. Учительница! Это же великолепно! Ты знаешь, учительница не может родить внебрачного ребенка. Это неприлично. Она красивая? Образованная? Откуда она?
Вечером он позвонил Турстейну и сказал, что плохо себя чувствует, а потому питье пива откладывается.
Мать Турид была вдова, она стояла в новом платье и обеими руками держала еще довоенный ридикюль. Она приехала накануне и была безмерно благодарна, что Горм согласился жениться на Турид, словно он сжалился над падшей женщиной.
Турид сияла в белом подвенечном платье от «Гранде & К». Самом лучшем и дорогом. Правда, фата была коротковата. Но, как сказала тетя Клара: «Красивой невесте не нужны глупые украшения».
Когда Горм проходил в церкви с невестой мимо скамьи, на которой сидела мать, она скромно приложила к глазам платок. Только бабушка, сидевшая между тетей и дядей, не выражала радости.
Турстейн стоял впереди вместе с подругами Турид. Они были дружками жениха и невесты. Он уже обзавелся новой возлюбленной, так что без раздумий ответил «да», когда ему предложили эту роль.
Горм всю ночь думал об этой минуте. Собственно, все было решено и записано в его блокноте еще до того, как он лег. И когда, как говорится, орган загудел и они пошли по красной ковровой дорожке, Горм знал, что еще есть время. Правда, совсем немного.
Он подвел Турид к стулу невесты, и этот момент настал. Горм легко поклонился сначала пастору, потом невесте и повернулся спиной к алтарю. После этого он поклонился всем собравшимся. Одно мгновение он стоял и смотрел поверх их голов, спокойно поправляя отцовские золотые запонки, затем пошел обратно по проходу, чувствуя глаза присутствующих, пришпиленные к своему телу как неприятные, но совершенно безопасные канцелярские кнопки.
Он шел, исполненный мужской силы и власти, как будто бы все, сколько он мог помнить, было куплено и оплачено и поэтому могло быть возвращено обратно. Букеты цветов, выставленные по центральному проходу, были произведениями двух главных цветочных магазинов города. Желтые и розовые. В следующий раз не забыть бы попросить их добавить каких-нибудь темно-синих цветов, чтобы они напоминали ему о Тихом океане.
Церковные двери он оставил за собой открытыми и спустился по лестнице под последние звуки Мендельсона, потом вышел на солнце и прямым ходом направился к отцовскому «вольво». Это было так естественно. Оставалось только так поступить.
Он поехал прямо в контору и попросил фрекен Ингебриктсен принести ему кофе и расписание самолетов. Расписание заграничных рейсов, потому что он собирается предпринять долгую поездку по личным делам.
В конце концов он открыл ящик с исписанными желтыми блокнотами. Быстро переложил их в портфель-дипломат. Он ничего не забыл. Он был готов.
В эту минуту пастор спросил его о чем-то, и он ответил, как было заучено:
— Да.
Турид была в восторге, переехав в белую семейную виллу Гранде с большим садом, она и слышать не хотела о том, что им лучше жить где-нибудь отдельно. В этом она была единодушна с матерью.
— Но будет лучше, если две комнаты будут предоставлены целиком в ваше распоряжение. Горм привык много времени проводить у себя. Он всегда был такой, — тихо сказала мать и доверительно взяла Турид под руку.
Турид обзавелась кофеваркой, крекерами и хрустящими хлебцами, которые разместила в шкафу в комнате Марианны, на случай если бы им захотелось вечером попить кофе или пораньше позавтракать. Она работала в школе и иногда ходила куда-нибудь с подругами. Но чаще сидела у себя в комнате и проверяла тетради или готовилась к урокам.
Горм большую часть времени проводил в конторе. У него были планы расширить сотрудничество с одной из ведущих магазинных сетей, поэтому Хауган и Хенриксен должны были постоянно держать его в курсе дела и обсуждать с ним важные вопросы. Горм чувствовал, что стал лучше разбираться в делах. Старые работники были им довольны. Каждый день после рабочего дня он выпивал с ними у себя в кабинете по рюмочке коньяка или выкуривал сигару. Хауган следил за временем — четверть часа, самое большее двадцать минут, ему надо было поспеть домой к обеду.
Поскольку до сих пор еще не была решена многолетняя борьба отца с коммуной за участок под строительство, это было обычной темой их совещаний. Они собирались весной надстроить к имеющимся еще два этажа, но этого было недостаточно.
Хауган и Горм договорились между собой, что им необходим хороший адвокат, чтобы продвинуть вперед дело с коммуной. Ванг был безупречен, но он утратил боевой задор и в скором времени уйдет на пенсию по возрасту. Кроме того, у него в муниципалитете два друга по политической партии, которых он не хотел ставить в неловкое положение. Хауган советовал Горму формально не отстранять Ванга от дел и действовать обходным путем. Горм нетерпелив, однако до поры до времени уступил Хаугану.
Он обнаружил, что ходить на работу отнюдь не наказание. Напротив, он отдавал ей все больше и больше сил.
Несколько раз, возвращаясь домой, Горм слышал, как Турид и мать смеются над чем-то. И испытывал странное чувство благодарности. Ему это казалось трогательным, но словно не имело к нему отношения. К животу Турид он относился только как к животу Турид, что, несомненно, было ей неприятно.
После женитьбы Горм уже никогда не приносил домой свой желтый блокнот. Он запер его в ящике в своем кабинете. В субботу после коньяка со стариками он достал его и записал:
«Когда он в первый раз увидел своего ребенка, ему стало ясно, что он оказал услугу своему приятелю».
В тот день, когда родилась Сири, они с Турид впервые серьезно поссорились. Она хотела, чтобы их матери, обе, поехали с ними летом за границу. Таким образом они обеспечили бы себя нянями.
Горм считал, что до рождения ребенка об этом говорить рано. Турид рассердилась и бросила ему, что он не рад собственному ребенку. Возразить на это ему было решительно нечего.
Схватки начались часа два спустя после ссоры, и хотя Турид уже перехаживала положенный срок, Горм считал, что виноват он и случившегося можно было избежать, если бы он не рассердил Турид.
Он повез ее в больницу. Она стонала и без конца хваталась за него. Из-за этого он чувствовал себя беспомощным, ведь он ничем не мог облегчить ее муки, но пытался сохранить самообладание.
Ему велели подождать в коридоре.
— Господин Гранде может тем временем выпить чашечку кофе, — улыбнулась сестра и хотела увести Турид.
Турид согнулась и вцепилась в Горма. Схватка.
— Сюда, пожалуйста, фру Гранде, — сказала сестра. Турид умоляюще смотрела на него, жадно хватая ртом воздух.
Ему казалось, что он видит ее в первый раз. Все-таки он отвечал за нее. Она была его женой. Он виноват в том, что она стоит в коридоре больницы и корчится от боли. Турид показала ему то, о чем он ни разу не думал во время ее беременности: свой страх. Она смертельно боялась.
Девять месяцев он относился к ее состоянию, как к досадному, но естественному событию, с которым она спокойно справится без его помощи. Его вклад ограничивался тем, что он женился на ней.
Он обнял ее и повел по коридору. Когда сестра хотела разлучить их и закрыть дверь, Турид заплакала.
— Я пойду с тобой, — сказал Горм.
— Акушерка против присутствия там мужчины.
Горм сделал вид, что не слышит, и вошел в эту страшную комнату, полную стальных трубок, никеля и стекла. На полу стояло ведро с чем-то, напоминавшим орудия пытки, плавающие в окровавленной воде.
— Можете здесь раздеться, — сказала сестра и увела Турил за ширму.
Через несколько минут Турид со стоном вышла оттуда в широкой больничной рубахе.
Горм вознамерился пойти за ней в родильное отделение, когда властный голос заставил его обернуться:
— Вам туда нельзя!
Эта женщина, безусловно, была здесь главной. Чем-то она напомнила Горму Буббена на борту «Бонневилле». Она не представляет собой никакой опасности, но хочет быть здесь самой главной, подумал он, направляясь туда, где стонала Турид.
— Вы слышали, что я вам сказала? — Женщина взяла его за руку.
Горм вспотел, он понимал, что действовать следует с умом. Здесь было, как в армрестлинге, важно было владеть тактикой. Глядеть в глаза было важнее применения грубой силы.
— Я вас очень прошу, это моя жена, я ей нужен!
— Уважаемый господин Гранде, это не вашего ума дело, — резко сказала она. Но Горму показалось, что в ее голосе послышалась нерешительность.
От крика Турид он весь покрылся испариной. Ему стало трудно дышать.
— Я понимаю, но ей будет легче от одного моего присутствия.
— И что нам делать, если вы там упадете без чувств?
— Оставите меня лежать на полу, пока я сам не приду в себя. — Горм попробовал улыбнуться, продолжая смотреть ей в глаза.
— А если ты упадешь у нас на пути? — Она забыла сказать ему «вы», теперь она говорила грубо.
— Обещаю упасть не на пути, — сказал он и взялся за дверь.
Женский вариант Буббена внимательно смотрел на него. Потом она шагнула в сторону, схватила с полки что-то белое и бросила Горму. Сжатые кулаки властно уперлись в бедра.
— Господин Гранде, вы серьезно нам мешаете! Вымойте руки и наденьте на себя белый халат!
Несколько часов спустя, когда акушерка держала ребенка за ножки вниз головой и раздался его первый крик, Горму стало стыдно, что он мог думать, будто девочка могла быть от Турстейна.