– Конечно, уморился за ночь.
Он не ответил. Разделся и лег, натянув одеяло на голову, но мочевой пузырь напомнил, что следовало куда-то сходить. Вылез из-под одеяла и поплелся, глядя в пол.
– А это что такое? – закричала жена.
– Голова раскалывается. Потом…
– Почему трусы наизнанку?
– Я почем знаю.
– А я знаю. Старый кобель, в молодости не нагулялся?
– При чем здесь молодость? Наверно, когда мылся, забыл посмотреть.
– Или когда в мастерской снимал.
– Не говори ерунды.
Он проскользнул мимо нее и уже в туалете посмотрел на трусы. Они и вправду были наизнанку. Мелькнула мыслишка о брюнетке, но он сразу отогнал ее. Ложился, пусть и при дырявой, но все-таки при памяти, да и проснулся одетым. И главное, что в этот вечер искал не тело, а сострадание.
Жена стояла за дверью и кричала. Упреки, обвинения, угрозы лились густым кипящим потоком, в котором он даже не пытался разобраться. Когда голос переместился и в ванной зашумела вода, он выбрался из туалета и снова зарылся под одеяло.
Еле дождался, когда проскрипит входная дверь. Искать в квартире опохмелку было бесполезно, последнюю заначку уничтожил неделю назад. Добрел до кухни, накапал тридцать капель корвалола, а воды добавил самый минимум. Горькая белесая жидкость создавала иллюзию самогона. Вроде даже полегчало. Лег и не заметил, как заснул. Однако помнил, что надо подняться до возвращения жены, чтобы сбежать от продолжения разговора. Засыпая, наделся спрятаться в мастерской, но проснувшись, понял, что возвращаться нельзя, будет еще хуже.
Еще школьником прочел стихотворение «Из бумаг прокурора». Он даже автора не запомнил, но история зацепила, прижилась в нем и в тяжелые моменты постоянно напоминала о себе. Классический метод ухода из жизни: снять номер в гостинице, привести в него проститутку, вывернуть наизнанку душу перед падшей женщиной, а проводив, достать пистолет. Жест, достойный не только проворовавшегося чиновника или проигравшегося офицера, разочарованному поэту такой финиш вполне подходил. Он долго искал стихотворение, хотелось перечитать и даже выучить наизусть. Но оно никак не попадалось на глаза. Трудно найти, если не знаешь автора. Спрашивал у начитанных знакомых, но и они пожимали плечами. Появилось желание написать самому нечто по мотивам. Не получилось. Мешали свои же категорические высказывания, что писать стихи о литературных героях неприлично. Ему возражали, приводили в пример знаменитых и даже достойных поэтов. Посмеивался, говорил, что и великие могут заблуждаться, и стоял на своем. Да и желание воспользоваться чужим сюжетом было мимолетным. Надеялся все-таки найти стихотворение. И нашел. Автором оказался Алексей Апухтин, романс которого «Пара гнедых» распевали уже больше сотни лет, а на интеллигентских кухнях случались и намеки на тесную дружбу с Чайковским. Стихотворение на его взрослый вкус оказалось длинным и невнятным, не было в нем ни проворовавшегося чиновника, ни проигравшегося офицера и, самое обидное, не было проститутки. А для советского юноши жрицы любви казались самыми экзотичными женщинами. Апухтинского самоубийцы из гостиничного номера хватило, чтобы юное воображение дорисовало трагическую сцену. «Классически я жизнь окончу тут…» – строка, застрявшая в памяти, постоянно выплывающая на поверхность в моменты, когда жизнь казалась проигранной. А проститутка скорее всего перекочевала из блоковских откровений. У Блока предостаточно блудниц и в стихах, и в записных книжках, а по соседству с ними, отчеканенное в памяти: «И который раз в руках сжимают пистолет».
Деньги жена от него не прятала. В ящике шкафа лежали три тысячных бумажки. Рекламная газетка «Шанс» валялась возле телевизора. На предпоследней странице были щедро рассыпаны отпечатанные крупным шрифтом легко запоминающиеся номера телефонов. Взгляд остановился на сочетании цифр с тремя семерками в середине. И название «Клеопатра» весьма удачно вписывалось в сюжет, особенно в концовку.
На звонок ответила женщина.
– Сколько стоят ваши услуги?
– Пятьсот рублей часик, если приглашаете к себе, и шестьсот пятьдесят, если в наших апартаментах.
– Мне удобнее у вас.
– Куда за вами подъехать?
Он сказал, что будет ждать их у входа в хозяйственный магазин, в чем одет, а для надежности пообещал держать в руках газету. Предложил и сам рассмеялся – прямо как в дешевом детективе. Хозяйственный магазин выбрал потому, что к нему удобно подъехать на машине и там можно купить веревку. Подошел к шкафу. Взял тысячную купюру и торопливо задвинул ящик. Скорее от стыда, нежели от соблазна.
Уже одетым, стоя возле двери, засомневался, почувствовал, что надо еще что-то сделать. Увидел сумку и решил ее взять – не по карманам же рассовывать выпивку и веревку. И для веревки она, пожалуй, нужнее, чем для бутылок. Повесил сумку на плечо, но сомнение не исчезло. Оставалось нечто более важное. Пробежал глазами по коридору, комнате: книжный шкаф, цветы на подоконнике, стол – и наконец понял: надо оставить записку. Присел к столу, положил перед собою чистый лист и почувствовал подступающую тошноту. Когда подбегал к унитазу, щеки уже раздувались. Вырвало без напряжения: легко и обильно. К столу все-таки вернулся и написал единственное слово «прости».
По дороге в хозяйственный магазин завернул в гастроном. Надо было разменять деньги. Взял водки и минералки. Во дворе дома приложился по два раза к обеим бутылкам. Показалось, что полегчало.
Веревка ему понравилась, не слишком тонкая и очень белая, прочная и чистая. Чистота почему-то казалась весьма желанной для его случая. Но когда попросил отрезать, продавщица напустилась на него:
– Ты что, вчера на свет появился? Товар неделимый, бери весь моток.
– Зачем я буду брать пятьдесят метров, если требуется всего полтора?
– А мне зачем обрезки после тебя? Кому я их продам?
– Мало ли народу ходит, найдется желающий.
– Желающих взять полно, а расплачиваться некому. Или покупай, или дальше иди.
– Значит, не судьба, – пробормотал, усмехаясь, и направился к выходу, чувствуя некоторое облегчение.
Когда перед ним возник подсобный рабочий, он не сразу понял, что ему предлагают.
– Подожди у дверей и приготовь на пиво. Сейчас вынесу.
Ждать себя мужик не заставил. Вытащил из-под куртки два мотка.
– Бери любой.
Он протянул пятидесятку, мельче не было.
– Тогда обе забирай.
– Мне одной хватит.
– Брось ты, не стесняйся, пригодится в хозяйстве.
– Вряд ли, мое хозяйство уходит с молотка, – но на всякий случай взял, хотя они ему и не нравились: грязные, с разлохмаченными концами. – Значит, все-таки судьба.
– Ты о чем? – не понял мужик.
– Да так. Спасибо, что выручил.
Время еще оставалось, и он снова приложился к бутылке. Освеженная память подсказала, что забыл опознавательную газету. И эта оплошность неожиданно развеселила его. Открыл сумку и достал злополучный сельскохозяйственный журнальчик, оказавшийся крайним в череде неприятностей. Свернул его в трубку и держал в полусогнутой руке, чтобы видели. Морозец поджимал, а машина задерживалась. В кармане пальцам было уютнее, но перчатки лежали в зимней куртке, которую снова забыл надеть.
– Вы девушку заказывали?
Высокий тощий парень с фиксатым ртом смотрел мимо него и, как ему показалось, презрительно ухмылялся.
– Я, а где она?
– Ждет не дождется. Пойдемте.
Они подошли к машине с тонированными стеклами. Парень открыл дверцу.
– А ну-ка покажись.
Из машины легко и гибко выскочила девица в короткой шубке. Над воротником белела маленькая головка в пушистых кудряшках.
– Ой, какой серьезный дядечка, – сюсюкнула тонким голоском и сложила губки для поцелуя, отчего рот ее превратился в красный кружок. – Обожаю солидных.
Он представил, что последний час жизни ему придется провести с этой куклой, слушать ее, и ему захотелось убежать.
– Нет.
Парень с явным недоумением посмотрел на него.
– Мне голос ее не нравится.
Удивление сутенера было настолько неподдельным, что он даже хохотнул:
– Круто. Первый раз такое слышу. Может, из филармонии привезти? – Но увидев, что клиент уходит, торопливо пообещал: – Сейчас отвезу к другой, уверен, что новая устроит.
Он покорно сел рядом с водителем. В машине было тепло. Но согреться не успел, доехали, как ему показалось, очень быстро. Парень вышел и достал телефон. Говорил очень коротко, а потом исчез из поля видимости. Прошло пять или десять минут, а его все не было.
– Голос ему не понравился, старый козел, – проблеяла кукла на заднем сиденье.
– Извини.
– Да нужен ты мне.
– А где ваш, – замешкался, не решаясь назвать парня сутенером, – начальник?
– Кофе за углом пьет. Ждет, когда эта деревенская кобыла из-под клиента освободится.
– И долго ждать?
– А я почем знаю.
Он как-то не подумал, что придется дожидаться очереди. Допускал, что перед ним кто-то будет, но чтобы так вот, по-конвейерному… Но когда желание сбежать вызрело, перед лобовым стеклом появился сутенер и поманил ладонью.
– Все в порядке. Девочка пришла и ждет не дождется.
– Уже пришла?
– Пришла. Даже прибежала. Отдышаться не может, – заверил фиксатый, не желая замечать его иронии.
Они поднялись на третий этаж. Дверь открыл сморчок предпенсионного возраста, одетый в халат, из-под которого торчали голые тонкие щиколотки. Взгляды их встретились. Ему показалось, что хозяин квартиры смотрит на него вызывающе брезгливо и как бы запоминающе. Не слишком ли много брезгливых взглядов за один день? Апартаментами оказалась двухкомнатная давно не ремонтированная квартира. Его ждали в спальне с кроватью и журнальным столиком. Стульев не было, но два пустых стакана стояли на изготовку. Девушка в легкой кофточке с короткими рукавами сидела на кровати. Короткая юбка выставляла напоказ мощные ноги с круглыми коленями.
– Натаха, ты петь умеешь? – спросил сутенер.
– Конечно, умею.