– Не получилось, – рассмеялся Зарубин, – он в деда пошел, без голоса оказался. Закончил автодорожный институт, стал инженером.
– Это жаль, – вздохнула Анна Захаровна, – красивый был мальчонка, как помню, стал бы артистом – по нему бы все девки сохли. А ты, видно, не в него пошел, в деда, востроносенький, маленький… Впрочем, это я уже сказала. Так с какой печалью ты ко мне пожаловал, Сергей Кузьмич?
– Вы помните Серафиму Антоновну Фирсову?
– Симу-то? Ну а как же! Столько лет в одном доме жили. А что с ней?
– Умерла.
– Вон оно как… – протянула старуха. – Ну что ж, пора, как говорится, чай, не девочка уже. Она была меня на три года старше, мне восемьдесят пять, стало быть, ей восемьдесят восемь. Ну ладно, Сима умерла, а милиции какой в этом интерес?
– Так она не сама умерла. Ее убили.
Анна Захаровна медленно покачала головой и собрала лежащие на столе карты в колоду.
– Понятно. Допрыгалась Симка. Сто раз ее предупреждала… Все забрали?
– Что – все? – спросил Зарубин, напрягаясь, как охотничий пес. Кажется, не зря он сюда приехал.
– Ну, деньги, побрякушки, что там у нее еще было, я не знаю в точности.
– Да какие деньги, Анна Захаровна, что вы! Она совсем нищая была, еле-еле концы с концами сводила.
– Это с чего же ты такое удумал?
– Так видно ведь. По всему видно. И соседи говорят.
– А ты не верь!
С этими словами Анна Захаровна стукнула кулаком по столу, причем весьма увесисто, даже стекла задрожали. Сила в ней, несмотря на годы, оставалась немалая, да и вес солидный.
– Не верь! – повторила она уже спокойнее. – Мало ли что люди говорят. Что они знают-то? Симка богатая была, только жадная до безумия. С молоду над каждой копейкой тряслась, выбирала, что купить подешевле. Если за колбасой шла в магазин, так перед этим целый час высчитывала, сколько граммов нужно купить, на сколько бутербродов, чтобы лишнего, упаси бог, не взять. Ты знаешь, что она родного сына из дома выгнала?
– Знаю, – кивнул Сергей, – мне сказали, что из-за пьянства.
– Ну, это правильно тебе сказали, только не в самом пьянстве дело было, а в том, что сын наследственное богатство тягать начал. Если бы он просто пил, Сима его не тронула бы. Но он к ее деньгам руку протянул, этого она уже не стерпела.
– Откуда же у нее деньги, Анна Захаровна?
– Так Симка ж из купеческого рода. Как после революции экспроприацией запахло, ее отец быстренько всю собственность продал и в ювелирные изделия обернул. Спрятал как следует, середнячком прикинулся, горсть побрякушек большевикам пожертвовал: мол, отдаю все, что есть, на дело строительства светлого будущего. Ему поверили, даже на пост какой-то назначили, заводом управлять. А горсть та была каплей в море, остальное он схоронил и единственной любимой дочке Симочке в наследство передал.
– Ничего не понимаю. – Зарубин сокрушенно развел руками. – Иметь такое богатство и жить в такой нищете! В голове не укладывается. Может быть, она это наследство истратила на что-нибудь?
– Ну конечно! – фыркнула Анна Захаровна. – Она истратит, дожидайся! Я же тебе говорю, она жадная была такая, что тебе и во сне не приснится. По ночам сокровища свои достает и рассматривает, перебирает, руками трогает. Она ведь даже сыну про наследство не говорила, боялась, что он язык распустит, дружки соблазнятся, квартиру обчистят. Или девицы бесстыжие на богатство позарятся.
Симка по всей квартире тайников понаделала и цацки свои частями попрятала.
Сын до одного тайника случайно добрался, взял пару колец, продал, пропил, так она давай его скорей выселять, жилплощади лишать как алкоголика, пока он остальное не нашел. Ты бы слышал, как она над этими кольцами причитала!
Дескать, одно кольцо муж на свадьбу подарил, другое – на рождение сына, это единственная память о нем, берегла на черный день. Врала как сивый мерин, только бы сынок не догадался, что где-то в квартире еще есть чем поживиться.
На моих глазах все было, потому и говорю.
– А почему Серафима Антоновна вас невзлюбила? – спросил Зарубин в лоб, решив обойтись без реверансов.
– А с чего же ей меня любить? – ответила она вопросом на вопрос. – Я-то знала про наследство, вот и пилила ее чуть не каждый день, чтобы не маялась в нищете, продавала потихоньку и жила по-человечески. Для кого хранить-то все это? Для кого беречь? Одна как перст, сын умер, внуков не народил. Ведь помрет – государству все достанется. А она ни в какую, ей эти цацки душу грели, не могла она с ними расстаться. Я, Сереженька, человек веселый, пошутить любила всегда, да и сейчас не отказываюсь. Я Симе говорила, что, если она не начнет деньги тратить, я на нее бандитов нашлю. В шутку, конечно, говорила. А она, видно, поверила. Сторониться меня начала, потом разговаривать со мной перестала. Мы с ней бывало по-соседски каждый день чай пили то у нее, то у меня, дружили даже, когда помоложе были. А потом как отрезало.
– Как вы думаете, кроме вас, кто-нибудь еще мог знать, что у Фирсовой есть деньги?
– Конечно. Она ведь поначалу-то не скрывала, что богатая. Гордилась даже, говорила, что живет скромно, каждую копеечку бережет, чтобы чисто в зарплату укладываться, а из наследства ничего не возьмет, все внукам достанется, чтобы они бабушку Симу добрым словом помянули. Потом постепенно начала осторожничать, воров бояться. Потом, когда с сыном все случилось, она вообще в маразм впала. В каждом встречном-поперечном врага видела; с людьми общаться перестала, в дом никого не приглашала, а если кто приходил, так дальше прихожей не впускала. Я ей уж сколько раз говорила, дескать, Сима, перестань ты всех бояться, те, кто знал про твое богатство, давным-давно про это забыли, ты столько лет нищей прикидываешься, что все вокруг поверили.
– А она что?
– А она глянет так, что тошно делается, губки подожмет и отвечает: «Ты же не забыла, вот и другие, кому надо, помнят». Это мы с ней так разговаривали, когда она меня сторониться начала. А ведь подругами были когда-то!
– И последний вопрос, Анна Захаровна: вы сами кому-нибудь говорили о наследстве Фирсовой?
– Я-то? Ну а как же! Еще тогда, много лет назад, говорила, что Симка у нас сдвинутая, на деньгах сидит и с картошки на хлеб перебивается. Всем говорила.
– А в последнее время?
– Никому. В последнее время мне о Симке и поговоритьто не с кем. Дети и внуки ее не знают, им про мою соседку слушать неинтересно, да и мне, честно сказать, вспоминать про нее не больно надо. В последнее время мы все больше новости обсуждаем, кто кому в Думе что сказал, да кто кому по морде надавал, да почем нынче за доллар дают.
– А в доме, где вы жили с Фирсовой, есть люди, которые знали про наследство?
– Откуда я знаю? – старуха пожала могучими плечами. – Думается мне, что никого уже не осталось, все попереезжали кто куда, старики поумирали. Мы в тот дом в шестьдесят восьмом году въехали, а где-то году примерно в восемьдесят пятом мы с Симой, помнится, чай пили и пальцы загибали, кто еще из первых жильцов тут живет. Оказалось, что, кроме нас с ней, еще двое, остальные все новенькие.
– А кто эти двое – не припомните?
– Помню, ну а как же! Лебедевы и Стороженко.
Зарубин вынул из кармана блокнот и заглянул в список, который взял у Доценко. Ни Лебедевых, ни Стороженко в нем не было. Значит, и эти переехали.
Ну что ж, стало быть, придется отрабатывать еще и знакомства всех бывших жильцов дома. Может быть, кто-то еще помнит о богатстве старухи Фирсовой, и эта информация дошла до Шутника. Поэтому он и денег на похороны не оставил, знал, что убитая – человек не бедный. Да-а, работенки – мало не покажется.
– Ты все вопросы задал, Сергей Кузьмич? – поинтересовалась Анна Захаровна.
– Вроде все.
– Тогда давай чай пить. А может, ты покушать хочешь? У меня обед готов, только разогреть. Ты как?
Зарубин взглянул на часы. Надо позвонить Ольшанскому насчет обыска в квартире Фирсовой, необходимо выяснить, есть ли там тайники с ювелирными изделиями, или остались только одни тайники, или там вообще ничего нет, в том числе и тайников, а огромное наследство – не более чем миф, выдуманный самой Серафимой Антоновной. А есть вообще-то хочется, время к вечеру, а он за весь день только стакан чаю выпил да бутерброд утром съел.
– У вас телефон есть?
– Там, в комнате, проходи.
– Тогда я, с вашего позволения, позвоню на службу, а потом с удовольствием с вами пообедаю.
Была пятница, и Ира с раннего утра, как обычно перед выходными, завелась с выпечкой. Пироги с двумя видами начинки и обязательный торт входили в непременную программу субботнего обеда, а к пятничному ужину полагались маленькие пирожные. Правило это было заведено ею же самой и соблюдалось неукоснительно.
К середине дня, оглядев уставленный кондитерскими шедеврами стол, Ирочка решила, что негоже жадничать. Опять пирогов получилось много, за вечер пятницы и субботу они все не съедят, а к воскресенью тесто станет совсем невкусным. Но это не беда, когда есть такой замечательный сосед, как Андрей Тимофеевич, которому и стряпня Ирочкина нравится, и аппетит у него отменный.
Сложив пирожки и пирожные на большое блюдо и накрыв его хрустящим от чистоты полотенцем, она позвонила в дверь соседней квартиры. Моментально откликнулся басовитым лаем черный дог Агат, но шагов хозяина, спешащего открыть дверь, Ира так и не дождалась. В какой-то момент ей показалось, что она слышит звуки, доносящиеся из квартиры соседа. «Может, спит? – подумала молодая женщина. – Мой звонок его разбудил, но он не понял, отчего проснулся». Она еще два раза старательно нажала кнопку звонка, но безрезультатно.
Уже закрывая свою дверь, Ира услышала, как у соседа зазвонил телефон.
Звонок оборвался на середине второй трели – очевидно, трубку сняли. Или сработал автоответчик, который Андрей Тимофеевич иногда включал, когда уходил из дому. Поставив блюдо с угощением в кухне, Ира решительно сняла телефонную трубку и набрала номер. Сосед ответил сразу же, и голос у него был совсем не сонный.