– Думаю, так не должно быть!
– Это не повод мочить людей, которые тебе ничего не сделали!
– А я ничего не умею! Кстати, и ты согласился!
– Да. – Илья опустил голову, ведь признаваться в слабости неловко. Даже перед собой неловко, а перед женщиной, с которой спал, тем более. – Я тоже злился, а злость – плохой помощник. Однажды напился и устроил дебош в кабаке, меня вытащил Гектор, оказавшийся там случайно, иначе не знаю, чем закончилось бы. Мы сдружились, потом ему удалось меня убедить… Я, Люда, переоценил себя. Не могу спать, мне снится Ан… то есть я вместо него и будто бы в мой затылок… Я слышу, как пуля дробит кости в моей голове… Я не трус, честно, но… Не могу, извини.
Застегнув молнию, он зашагал к выходу. А ей все не верилось, что он вот так запросто уйдет, бросив ее. Люда рванула за ним, упрямо агитируя:
– По-твоему, за подлый обман и такую же подлую пулю, застрявшую в черепе Гека, нужно сделать подарок этой сволочи и превратить в бессмыслицу ту ночь? А где самолюбие?..
Илья смахнул со стола в сумку свой телефон и симку, вышел во двор и, не оглянувшись ни разу, потопал к воротам.
– Машину забери! – крикнула ему Люда и очень тихо добавила: – Две мне не нужны, у меня одна задница.
Нет, не забрал. Она забыла, какими горячими бывают слезы. Правда, они лишь затуманили глаза, одновременно обжигая сердце. Но разреветься, раскиснуть – слишком большая роскошь, и Люда задавила слезы. Потом, может быть, когда-нибудь…
2
Неожиданной стала пауза, в которой тишина показалась аномалией или предупредительным затишьем перед еще большей бурей.
«Нажраться бы до поросячьего визга, – думал Шатунов, вытирая пылающее огнем лицо носовым платком и опустив глаза в пол, потому что… стыдно, мерзко. – Нельзя, нельзя, нельзя… А так бы и жахнул стаканяку. И всех этих гостей, мать их… А где Марин? Где же он, где?..»
Ага, вон стоит у дальней стены, скрестив руки на груди, как случайный гость на этом банкете «для своих». Марин поймал отчаянно-молящий взгляд патрона и чуть заметно, ободряюще кивнул, мол, продолжайте в том же духе, я вами доволен.
– Извини, из-за чего драчка?
Вот уж кто интеллигент от кончиков волос до носков ботинок, от манер до тональности тихо журчащей и мелодичной речи, от мимики до жестов – Гиреев. Андрей Тимурович – главный менеджер с сорокапятилетним жизненным стажем, а на Шатуна работает… столько не живут в данной сфере. Но где он видел «драчку»? Ор – другое дело, орал шеф на пределе голосовых связок, но драчка… неудачное сравнение.
– Да бес их знает, – поднял плечи Марин. – Я не понял. Наверное, нервы у шефа расшатались.
– На кого это он так? Я в бильярдной был, пропустил…
– На Владимира Витальевича.
– Шутишь?! Не может быть!
Гиреев переключился на шефа, желая убедиться, что закадычные друзья докатились до базарного скандала. Отпив из бокала янтарного напитка, он хотел что-то обсудить с Мариным, но отвлек Шатунов, устало заговоривший в полнейшей тишине, которую «организовали» гости, – они как открыли рты, так и не закрывали их, онемев:
– Почему я должен терпеть ухмылки, злые шутки, намеки на мою недоразвитость? Чем ты лучше? Надоело! Как будто я обязан… При тебе постоянно ощущаю комплекс вины, ты даже смотришь как прокурор…
Маша придерживала за руку выше локтя побелевшего мужа, она не ручалась за него, ведь за несправедливые слова он мог справедливо(!) врезать Шатуну. Столько лет безупречной дружбы и… Ленька принародно оскорбил мужа! Ей как жене обидно, а каково Володе? Она тянула мужа к выходу, а то как бы чего не вышло:
– Володя… он не в себе… Пошли отсюда…
– Я не в себе, я? – из последних сил взревел Шатун. – Привыкли опускать меня до… ниже не бывает! Но при этом я не в себе!
Пора было каким-то образом заканчивать концерт по заявке Марина, и Шатунов, не имея больше сил, снова кинул молящий взгляд в сторону охранника. Тот кивнул: довольно.
– М-да… – вздохнул Гиреев. – Наш Шатунов на самом деле расшатался. Ты не знаешь, в чем причина?
– А че, я все знать обязан? – изумленно опустил уголки губ Марин, прикинувшись шлангом.
– Ты лицо приближенное, не отходишь от него, переселился сюда…
– Завидуете?
В это же время Владимир Витальевич, идя за женой, не отказал себе в ответном слове:
– Сегодня ты потерял друга, навсегда потерял. С кем останешься? Забудь мое имя и где живу.
– Переживу как-нибудь! – буркнул Шатунов.
Он исподлобья взглянул на гостей и понял, что у всех возникло одно, но страстное желание – поскорей убраться. Шатунову осталось дать людям свободу, то есть уйти первому, что он и сделал.
Гости поспешно принялись ставить на стол тарелки и потихоньку, бесшумно, как тени в загробном мире, уплывать через парадную дверь, не прощаясь с хозяином. Марин, прижавшись спиной к стене, не пропускал ни одного лица. Дочь отправилась за отцом, это правильно, шефу сейчас нужна поддержка.
Следовало максимально обезопасить себя. Наскоро собрав вещи Гектора и свои, Люда забросила сумки в джип, проверила комнаты, чтоб не забыть что-либо, заперла дверь и уехала. Кабриолет поставила в гараж – пусть ждет очереди, позже заплатит за аренду.
Найдя тихую улочку, Люда припарковалась. Теперь можно и подумать. Какой вопрос на повестке первый? Безусловно, убийца и заказчик в одном лице. Нет, это потом. Тогда жилье? Где-то же нужно ночевать. Пожалуй, заночует в машине, к трудностям ей не привыкать, заодно постережет джип. Итак, на первом месте Гектор и касса, ибо без денег нет счастья на земле. Но достигнет Люка пресловутого счастья в полном объеме, когда на заказчика наденет деревянный костюмчик, – это дело чести?
Она уткнулась в смартфон Гектора, одновременно с поисками ценной информации анализировала, сопоставляла, вычисляла. Так провела весь день. И продолжила б, но еще никому не удавалось уговорить голод немножко потерпеть. Оглядев улицу, Люда заметила продуктовый ларек, в таких обычно продают не просто дрянь, а отходы от дряни. Двинула туда и, честно сказать, готова была сгрести с полок всю отраву да тотчас проглотить ее, но решила положиться на честность продавщицы:
– Мне бы что-нибудь съедобное и не смертельное.
– Свежая ветчина в вакуумной упаковке есть, молоко, хлебобулочные, – перечислила продавщица.
Взяла первое, второе (в ассортименте) с третьим, залезла в джип и, поедая не ахти какую еду, опять водила пальцем по дисплею смартфона, досадливо ворча:
– Ну, Гек… простой, как стиральная доска. Никому, гад, не доверял. Ай, дура я дура… Приперла б тебя к стенке, был бы ты сейчас живой, кретин. Теперь гаданием занимаюсь.
Он будто услышал ее жалобы: Люда наткнулась на очень любопытный список. В первой же строчке прочла свой псевдоним – Люка, здесь же записан Хок, Ан, в общем, вся группа. В списке под номером два первым значился Ума, это не женщина, с ним Люда немного знакома.
– Я ж знаю, где он живет! – заводя мотор, произнесла она вслух.
Как-то отвозила Ана к нему, ждала в коридоре, пока они переговорят. Итак, зацепка есть! А из второй группы – тоже записаны одни клички – она никого не знает, как из третьей и четвертой.
– Ну, Гек… Ну, жук!.. Целую армию набрал. Может, хотел собрать урожай с нас, дураков, и смыться? Извини, Гек, а что я должна думать, видя списки? Спасибо, фамилии не накатал. Неужели все группы занимались тем же, чем мы, или у нас было распределение труда? Жаль, не расскажешь. А мне интересно.
Она проработала и отрепетировала в уме фразы, которыми засыплет Уму, чтоб не дать времени ему опомниться, а сразу подчинить, и поднялась на этаж. Этот дом построили лет сто пятьдесят назад, в те времена он был доходным домом, квартиры сдавали внаем. Теперь это кишащий роем людей улей, состоящий из коммуналок, к которым вели извилистые и темные коридоры. Как этот улей еще не завалился от старости?
Вот и квартира. Звонка Люда не обнаружила, постучалась и ждала, но за дверью стояла тишина, пришлось постучать громче.
– Черт! – процедила она, барабаня кулаком и уже понимая, что Умы нет дома. И что делать? Конечно, нужно дождаться, но не под дверью же, в машине комфортней.
Никогда не надо уходить, не подергав за дверную ручку, – этим правилом не стоит пренебрегать. А вдруг квартира открыта, кому-то нужна помощь, или что-то увидишь важное?
Люда машинально дернула дверную ручку, а дверь-то не заперта. Так даже лучше, подождет Уму в его каморке. Прежде чем переступить порог, Люда поискала выключатель, ведь в квартире было темно, а из коридора падал свет. Лампочка без плафона тускло-тускло загорелась вверху, прихожая оказалась до безобразия мала, всего три шага…
В небольшой комнате с открытым настежь окном царил редкостный бардак. Как будто здесь побывали воры, им не хватило времени найти ценности, и они спешно перелопатили доступные места в поисках сокровищ. Валялось все и везде: постельное белье, брошюры, носки, компакт-диски, маркеры, авторучки… Пожалуй, все, чем человек пользуется в обыденной жизни, было представлено в этой комнате в виде хаоса.
Но хозяин! Он лежал на полу…
Люда не трусиха, однако, увидев труп, схватилась за собственное горло ладонью, словно пыталась задушить крик. Затем она метнулась к выходу и, не чуя под собой ног, ринулась на волю. Забравшись в машину, решила хотя бы отдышаться, прийти в себя. Понять, в конце концов, чью-то подлую логику.
Но вдруг кто-то сзади взял ее за плечи. Это были сильные мужские руки. От неожиданности, испугавшись до смерти, Люда закричала, в тот же миг чья-та ладонь накрыла ее рот…
– Папа, можно? – заглянула в кабинет Сабрина.
Отец накручивал на ладонь галстук, прилагая к этому слишком много усилий, словно это упругая пружина, не желавшая подчиняться рукам. Шатунов и галстуки – две противоположности, которые не должны соединяться. Он знал о своей особенности и при первом же удобном случае избавлялся от «удавки». Не взглянув на дочь, он кивнул, разрешая ей войти.
– Папа, ты незаслуженно обидел дядю Володю, – вступилась Сабрина за друга отца.
Это был предлог, чтоб перейти к своим проблемам, тем не менее она не лукавила. Отец в сердцах кинул галстук о стену, сунул руки в карманы брюк и привел оправдание, которое приходит в головку ребенку детсадовского возраста:
– Он посмотрел на меня… не так!
– Посмотрел?! – вытаращилась она. – Всего лишь?
– Вот-вот, так же, как ты сейчас смотришь на меня!
– Но это же не повод…
– Кто тебе сказал? – обозлился папа. – Я решаю, что для меня повод, понятно? Если вам не нравится, можете катиться к чертовой матери! Все! В том числе и ты!
– Папа! Думай, что говоришь!
Если в гостиной повод был искусственным, безосновательным, то сейчас, находясь во взвинченном состоянии, Шатунов выпалил дочери все, что накипело за последние годы:
– Я-то думаю! А вот моя дочь думала, когда отвернулась от отца на целых пять лет, что однажды он пригодится? И чувствую, пригодился, да? То есть ты хочешь, чтоб пригодился, я тебе зачем-то нужен! Временно! Твои проблемы решу и – пошел вон, папа, так? А сами не пробовали справляться с трудностями? На пару с гордыней?..
Что оставалось Сабрине? Конечно, уйти. Не хлопать дверью в оскорбленном порыве, а просто уйти, потому что… он разоблачил ее. Отец сказал ту правду, которую самой нелегко признавать, как и ошибки. Но назад время не вернешь, ничего не исправишь. Он прав: свои проблемы нужно решать самой, а в проблемах она увязла по макушку.
Сабрина прошла мимо Марина, спешившего к отцу, не заметив его из-за слез, он же, проводив ее с любопытством, вошел в кабинет.
Шеф, стоя у музыкального центра, страдал на пару с оперными певцами – первейший признак отвратительного настроения, об этом знали даже соседские собаки. Причем, чем громче поют, тем хуже Шатуну. Но Марин пришел улучшить его состояние, а сначала поинтересовался:
– Сабрина в слезах… За что вы ее?
– Под горячую руку попалась, – огрызнулся шеф.
Никогда не осмелился бы Марин лезть в семейные отношения, если б не известные обстоятельства, он обязан знать по долгу службы, чем здесь дышат. Опустившись в кожаное кресло, Марин налил в стакан минеральной воды и медленно выпил, дав время шефу поостыть. Потом неторопливо поставил стакан, основательно устроился, закинув ногу на ногу, а заметив, что краска (наверное, стыда) схлынула со щек шефа, сказал:
– Вы отлично справились с поставленной задачей. Народ видел ссору, народ удивлен, ошеломлен… Это все ваши друзья?
Не понравилась Шатунову интонация, с какой Марин спросил про друзей, мог бы и прямо: это ваши гадюки, или они случайно заползли из соседнего серпентария? Но парень-то прав, черт возьми! А правда злит не меньше кривды. Сделав большой глоток виски и утирая рот манжетой рубашки, Шатунов печально проговорил:
– Друзья вступились бы за Вовку, остановили б меня. Друзья не постеснялись бы сказать правду в случае несправедливости с моей стороны, а сегодня как раз такой случай. Нет, это просто знакомые. Думаю, не все среди них э… дружественные мне лица.
– У вас редкие требования к друзьям, обычно хотят, чтоб они поддакивали и помалкивали, ну еще захваливали. Желательно, чтоб не имели собственного мнения.
– Тогда это не друзья. Новости есть?
– Версия пока одна – профессиональная деятельность…
– Даже мне эта версия пришла на ум первой, когда Ксения сказала, что ее убьют. Ерунда.
– Почему?
И вдруг Марин увидел иного Шатунова, человека с маниакальной одержимостью, который еле справлялся с собой, не остановится ни перед чем и – что, пожалуй, в нем главное, – выйдет из истории с кубком победителя. Он привык переступать через завалы трудностей, каковы б те ни были, в результате ничего не боится. Не боится, не имеет страха… зря. Против пули нет стопроцентного щита, а против смерти не придумали медикаментов. Шатунов об этом знает, однако нужно, чтоб он помнил. Но шеф забыл, положившись на Марина, а надо, чтоб и с ним помнил.
– Если идти по шаблону, – говорил Шатунов, периодически отхлебывая из стакана спиртное, – то убить должен невинно отсидевший человек. Ксения не судья. Сажает-то судья, срок насчитывает он. Но допустим, она делала ошибки, почему же в течение стольких лет на нее не покушались? За это время мало народу село в тюрьмы? Все были довольны приговорами? Так почему?
– Не знаю…
Шатунов хлебнул еще виски, походил, собирая мысли, которые разлетались во все стороны, и остановился посредине кабинета.
– И я не знаю, – выговорил он тоскливо. – Мне кажется, случилось что-то неординарное, случилось недавно, иначе я бы знал… Да, знал бы.
– Леонид Федорович, вы не хотите рассказать мне?..
Особо опасный
– Шатунов Леонид Федорович?
– Да…
Он ничего не понимал. Его грубо оттеснили, в квартиру вломились люди в штатском и камуфляже, вооруженные до зубов, будто здесь явка опасных резидентов, и рассыпались, как муравьи. Первое, что пришло в голову, – бандиты налетели, прикинувшись милицией, время-то настало, когда любой документ, даже ксиву президента США, можно было купить в подземном переходе.
– А в чем, собственно, дело? – выговорил Шатунов, теряя почву под ногами. Да что говорить – страшно стало.
– Вы подозреваетесь в убийстве, – поставил его в известность самоуверенный и неряшливый тип в мятом пиджаке, прохаживаясь по прихожей и с интересом разглядывая фотографии дочери на стене.
– В чем?!! – вытаращился Леха. – Вы… Что вы несете? В каком убийстве?!
– Вы задержаны, – отрубил, вероятно, начальник всей этой оравы вандалов, вытряхивающих ящики и шкафы куда попало.
На Шатунова надели наручники и вытолкали за дверь. Из соседней квартиры выглянула старушка, Леха успел ей крикнуть, чтоб она заперла квартиру, а ключи забрала, мол, произошло недоразумение и скоро… М-да, скоро – это когда, через сколько лет?
И попал он в переполненную камеру следственного изолятора, где нечем было дышать, где курили, спали, ели, справляли нужду. Но и в том скотстве, как призрак, с каждым живет надежда, обласкивая самые черные души. А Леха Шатун свою надежду потерял именно там.
Прессовали его круто, надо сказать, недолго. Видимо, кому-то очень хотелось побыстрей Леху Шатунова закопать буквально. Не давали звонить друзьям-знакомым, юристам, на работу. Били, разумеется, как же без этого? Время разрешало все. А когда нет ограничений, человек почему-то откатывается на уровень пещерного жителя, превращаясь в тупое, бездушное, жестокое существо, к тому же порочное и жадное. Требовалось искать новые силы, чтоб и этот этап, явно задуманный дьяволом, пережить, а откуда их черпать?
Он не знал абсолютно ничего ни о своих правах, ни о правах тех, кто его допрашивал, не знал, как вести себя, что требовать. Занимался контрабандой и спекуляцией в советское время, но не попадался, опыта общения с правоохранительными органами негде было набраться. Просветительную работу в камере вели мужики, съевшие по собаке на уголовке, знавшие кодекс от корки до корки, но случай Лехи оказался беспрецедентным: на него вешали… семь убийств, семь!!! Включая Жирнова! По новой версии выходило, его застрелил Шатунов – прямо маньяк какой-то.
Леха регулярно отправлял левак, всего три фуры, в каждой – по два водителя, что, конечно, нелепо. Но ведь не было сбоев, с гаишниками по пути следования договоренность имелась, им отстегивали, фуры они узнавали по вымпелам. Каравану ничто не угрожало! И вдруг пустые фуры нашли в тупиковой зоне, в лесу, куда ребята не должны были заезжать, а все шестеро…
– Что же, я сам себя ограбил? – нашелся Шатунов на одном из допросов. – Для чего? Где логика?
– У нас своя логика, гнида! – шипел следак по фамилии Ревин в лицо Лехи. – Водители добровольно туда поехали! Кто их заставил повернуть? Кому б они доверились?
– Объясните: зачем мне это нужно?
– Чтоб скрыть экономические преступления.
А экономическое преступление и так налицо, товар-то левый, налогами не облагаемый. В общем, Ревин требовал признать вину. Шатунов разве больной? За такое количество жертв полагалась высшая мера – расстрел. Шатунов и стоял насмерть: не подпишу, не сознаюсь, не имею к убийствам отношения, ищите убийц.
Достоялся до того, что однажды Ревин с группой мордастых парней повезли его далеко за город, вытолкнули из ментовозки и ультиматум предъявили: либо Шатун подписывает признательные показания, либо прямо здесь его… пиф-паф, ой-ой-ой!
Описывать страх бессмысленно. Когда видишь ствол пистолета и ма-аленькое отверстие, из которого вот-вот вылетит такая же крошка пуля и врежется в лоб, а вокруг никого, страх душит капитально. Страх перекрывает горло, сжимает внутренности, сдавливает виски – происходит сплошная архивация организма, после этого можно человека в коробочку класть. И это не все. Страх гуляет под кожей, отслаивая ее от остального тела, оттого и кажется, будто с тебя сдирают шкуру. А еще страх заставляет упасть на колени и молить о пощаде, потому что страстно хочется дышать, видеть, жить…
Однако кто-то, маскируясь под ветерок, шепнул Лехе на ушко: подумай, зачем сюда привезли и пугают, если все равно светит расстрел? Логики-то нет! Ни в чем нет логики! Шатунов доверился чутью или Ангелу Хранителю и, преодолевая невообразимый ужас, твердо сказал:
– Не подпишу. Я не виноват. Стреляйте…
Грянули выстрелы. Он зажмурился крепко-крепко… Ждал, что каждый выстрел несет смерть.
Но стреляли в землю вокруг ног, которая от попадавших в нее пуль поднималась клубами до лица.
А чутье-то не обмануло! Шатунова отвезли назад, втолкнули в камеру, захлопнули дверь. Звякала связка ключей, лязгали задвижки… Леха еле-еле добрался до нар на ватных ногах, рухнул на них и, честно говоря, в тот момент принял бы любую смерть – до того осточертел весь этот кошмар.
– Дорогу ты кому-то перешел, – определил бывалый уголовник, не куривший только ночью, когда забывался чутким сном. – Бабки есть?
– Есть.
– Больше с ними в пифы-пафы не играй, а выучи одно слово: ад-во-кат. Что б ни случилось, а все самое худшее уже случилось, повторяй: адвокат. Для уверенности двух адвокатов найми, без них ты не выплывешь, но они бабок стоят. М-да… беспредельщики банкуют, это плохо… это конец. Не сразу, конечно, но конец вижу…
– Леонид Федорович! – повторил второй раз Марин, шеф опять забылся.
– Не могу. – Шатунов заходил по кабинету, размахивая руками. – Правда, не могу. Пока не могу… Я о ней ни с кем не говорил. Никогда. Но убийц надо найти! Без этого мне не жить.
– А я ничего не понимаю, – вздохнул Марин. – Убийство Ксении Эдуардовны не вяжется у меня…
Поймав на слух, что фраза странно оборвалась, Шатунов прекратил хождение, вперив в Марина тяжелый взгляд:
– И?.. Ты же не закончил. Что тебе стало известно?
– Помните сегодняшнюю девчонку на кладбище? Домой я доставил ее, чтобы познакомиться ближе. У девочки на руке татуировка точно такая же, как у застреленного Ксенией Эдуардовной мужчины.
– Так, так, так… – Шатунов плюхнулся в соседнее кресло, а его мимика немного рассмешила Марина: шеф приготовился услышать имена заказчиков и исполнителей! Точно, точно, поэтому и последовал дурацкий вопрос: – Девочка связана с убийцами?
– Ей четырнадцать, какие убийцы! Но может быть, она нечаянно станет ключиком и приведет нас к тем, кого мы ищем.