– И никаких документов: ни паспорта, ни прав, даже технического паспорта на машину – ничего, – закончил Рожкин, отодвигая пустую тарелку.
Марин потирал подбородок, перерабатывая новость. В лесопарке у пруда обнаружили отечественную машину с трупом, которая простояла там сутки – по свидетельствам официантов кафе, они и вызвали полицию. Но что любопытно: в машине найден пистолет, экспертиза показала, что именно из него стреляли в Ксению и труп мужчины с татуировкой.
– Занятно, – сказал Марин. – А номера на машине? По ним установить, кому принадлежит…
– Нет номеров, – перебил Рожкин. – Убийца их и снял, чтоб личность убитого не установили.
В сердцах Марин ударил кулаком о ладонь, ведь такая классная ниточка, только начинается ниоткуда и никуда не ведет.
– А что думают великие умы следствия? – спросил.
– Пошевели извилинами сам.
На серое вещество Марин никогда не жаловался, оно прекрасно абстрагировалось от юных дев в ярких одеждах, мелькавших за окном кафе, и от залитой солнцем улицы, куда тянуло прогуляться.
– Надо исходить из того, – произнес он, – кому выгодна смерть киллера. Прежде всего, заказчику – он убрал свидетеля.
– Верно. Но и сообщников исключать не стоит.
– Если они получили бабки, а кто-то один решил взять их себе. Но версия слабая.
– Почему?
– Сорвать один раз куш – это бизнес для дебила. Не забывай, в их мире подлость между своими не прощается, обязательно найдется тот, кто отомстит. Ой! – ударил себя по лбу Марин. – Чуть не забыл!
– Не пугай меня, – усмехнулся Рожкин. – Что еще?
– Сегодня пытались выкрасть сына Шатунова в аэропорту.
– Ты серьезно?
– Еще бы! У нас вместо него был Ромка… Помнишь, курсом младше нас паренек? Он сейчас бизнесмен, но с удовольствием помог. Короче, я просчитал их логику, она, собственно, на уровне макаки. Давай завтра проштудируем камеры в аэропорту? Морды убийц они наверняка зафиксировали.
– Вы идиоты, – выругался Рожкин. – Дали понять им, что втягиваете их в свой сценарий! Да они теперь вынуждены будут мочить вас всех подряд! Кстати, сын Шатунова где?
– Надежно спрятан. Не кипи. Это они втягивают нас…
– Откуда узнали, что Павлик будет в аэропорту?
– Вот! – прищелкнул пальцами Марин, загадочно улыбнувшись. – Это главный вопрос. А ответ крутится в среде Шатунова. Да, Рожок, кто-то из его узкого круга… Дело в том, что о времени и дне якобы отъезда Пашки в якобы Англию шеф трепался только на вечеринке, на которой настоял я.
Не первый раз звонил отец. Сабрина выключила телефон, положила в карман жакета и медленно двинула по тротуару, вслушиваясь в атмосферу ночи. Вряд ли и папа отличается оригинальностью, вероятно, не все высказал. Сабрина давно не чувствовала умиротворения и приятной беззаботности, это дивное состояние стоило поберечь, а не отравлять его ссорой.
Увидев авто неподалеку от дома, она инстинктивно приготовилась дать деру, да вспомнила: обстоятельства изменились, она свободна! Какое волшебное слово – свобода. Все произносят его всуе, не вдумываясь, что это благо, счастье, дар… А кому обязана она бесценным даром? О нем Сабрина и думала, бесцельно гуляя по городу, думала и взвешивала.
А в автомобиле, спрятавшись за тонированными стеклами и темнотой внутри салона, три пары жадных глаз неотрывно провожали Сабрину. Когда она только вывернула из-за угла, Люка тихо вымолвила:
– Кажется, это она…
– Надо знать точно, – заметил Чика со второго сиденья.
– Здесь темно, а я видела только фотографию в смартфоне матери, пусть подойдет ближе. Так, если войдет в… Да, это она, она.
– Берем? – спросил Хок, а глаза умоляли: не надо!
– Идея неудачная, – сказала Люка, упав на спинку. – Все сделаем завтра, она же выйдет. С утра покараулим…
– Днем? – скептически хмыкнул Чика.
– Чем тебе не нравится день? – зевнула Люка. Она ужасно устала от походной жизни, ее клонило в сон.
– Глаз много вокруг.
Но Люка уникум, она ничего не боится. Ее бесстрашие ощутимо, хотя в обыденной жизни никак не проявляется, в то же время оно вносит нездоровую струю. Потому что все, что возведено в Абсолют, не есть норма, и здравомыслие подсказывает держаться от подобных людей подальше.
Чика подсказал: на окраине стоят несколько заброшенных частных домов, хорошо бы перекантоваться там, какая-никакая, а крыша над головой. Проверили – действительно, идеальное место, потому что всеми забытое. Туда и ехали на джипе, а кабриолет вернули в гараж.
Людей переселили отсюда давно, когда собирались строить небольшой завод, а было это еще при советах, в результате пять домов остались стоять как памятник разрухе. Парочка из них вполне годилась для летнего проживания, в саду даже каменная печка была.
Люка на правах главаря, что получилось само собой, не занялась приготовлением ужина, заботу о хлебе насущном взяли на себя мужчины. Она же упорно вызванивала номера. Три осталось. Малое количество номеров навевало унылую мысль о том, что Гектор забыл внести в смартфон заказчика. Странно, он ведь все хранил.
– Я от Гектора, как вы догадываетесь… Вы ничего не забыли ему отдать? – на автомате пробарабанила Люка, и вдруг! Пауза! Ух ты… Кто не ожидал звонка от покойника? У кого перекрыло горло комком ужаса, поэтому он выговорить не может ни буквы?
Люка вся собралась, от напряжения расширила глаза и не дышала, тем не менее на ее губах появилась улыбка торжества. К ней подбежал Чика и хотел что-то спросить, она резко махнула рукой – уйди! И слушала, слушала паузу, чувствуя, нет, зная, что это убийца Гектора.
– Алло-о, – не дождавшись ответа, сказала она, выделив отдельно вторую букву «о», что должно его убедить: она абсолютно спокойна. Хотя это было далеко не так. – Вы уснули?
– Нет, я… – начал мужчина явно растерянно, прокашлялся. – А вы, простите, кто?
Лучшая тактика в подобных случаях – ва-банк, Люка, не раздумывая, взяла крутой тон:
– Встречаемся завтра на террасе ресторана «Айна» в семь вечера…
– В семь не могу, только позже, – более уверенно сказал мужчина под кодовым названием «П». Может, буква означает Пухово? – В десять вечера. Возможно, опоздаю, я не в городе.
– С удовольствием вас подожду, – заверила Люка многозначительным тоном, обещающим крупные разборки. – И давайте договоримся обойтись без сюрпризов, я буду одна, но… не одна, вы понимаете? Меня узнаете по синему шарфику на голове и длинным черным серьгам. До завтра.
Она обернулась к мужчинам, колдовавшим у печки, и, потрясая кулаком, рассмеялась. День заканчивался удачей, а это значило, что на черной полосе поставлена жирная точка.
– Леня, ты это зря, – разочарованно покачал головой Гиреев. – Дубенич отдает за бесценок…
Никого не удивляло, когда к Шатунову приезжали поздней ночью, дела не терпят отлагательств, а некоторые требуют немедленного решения. Гиреев приехал в половине одиннадцатого, даже не присел, остался стоять посреди кабинета, рассчитывал быстренько изложить суть, обрадовать, получить согласие и – домой, к жене и котлетам. А Шатунов прямой своей выгоды не увидел, он, покручиваясь в кресле, индифферентно фыркнул:
– Ничего себе – бесценок.
– Леха… ты посчитай…
– Не буду. Совладелец предприятия Генка Белик…
– Так он согласен, чтоб ты занял место Дубенича.
– Еще бы, – криво усмехнулся Шатунов. – Но, видишь ли, если Юрка бежит с предприятия, то оно выжато им до последней капли.
Гиреев свыкся с мыслью об удачной покупке, вероятно, присмотрел для себя должность в новом проекте, но приходится уйти, несолоно хлебавши. Открыв дверь, он оглянулся, набрал полную грудь воздуха и… шумно выдохнул, махнув рукой.
– А что с фурами было? – вернулся к давнишним событиям Марин, ведь до Гиреева шеф совершил очередное путешествие назад.
– Их вернули на завод, правда, без вымпелов…
– Каких вымпелов?
– Для стимуляции. У меня ведь водилы в то время и менеджерами были, правда, слова такого не знали, и грузчиками. Желтый вымпел – удовлетворительная работа и содержание машины. Красный – переход в отличную категорию, в этом случае шла прибавка к зарплате. Зеленый – прибавка пять процентов, синий – десять. Я не жадный, люди мне эти деньги возвращали с лихвой. Но вымпелы еще служили и пропуском на дорогах для ГАИ, что было основной их задачей.
– А убийства расследовали?
– Ребят застрелили в мертвой зоне, вдали от трассы – какие там свидетели, откуда?
– Подозреваете Белика?
Шатунов сделал паузу. Не для того, чтоб взвесить степень вины Белика. Принятые внутрь градусы, а пил он постоянно, с той же постоянностью склоняли его в сторону красивых рассуждений:
– Иногда люди, сами того не желая, ходят по одной орбите. На этой стороне ты, на другой он – человек, которого хотелось бы забыть, потому что с ним связаны неприятные моменты. Вы и не приближаетесь, и не отдаляетесь, но мешаете уже тем, что на виду друг у друга. Это как раз и не дает мне ответить однозначно – Белик или не Белик…
– У него был мотив, – прозаично сказал Марин. – А есть еще кто с мотивом? Ну хотя бы… враги-то должны быть у вас.
– Врагов не бывает только у мертвецов. Не исключаю, что о нашей связи с Ксенией узнал муж… и его брат…
– Извините, почему Ксения, любившая секс с вами, не бросила мужа и не ушла к вам? Вы же не учитель, живущий на зарплату, чтоб очутиться перед дилеммой: любовь или бабки.
– Сложные обстоятельства были у Ксюши…
– Круто. А если эти обстоятельства – ее выдумка, отмазка? Не хотела вас терять, мужа тоже. Не смотрите на меня как на врага вашего завода, такое на каждом шагу случается.
Но у Шатунова имелся самый веский козырь:
– А Пашка, он может сочетаться с отмазкой?
– Пашка? Ах, Па… – Марин вытаращился, словно увидел чудо-юдо, вынырнувшее из пучины морской. Нет, он настолько обалдел, что забыл, кого стал отчитывать: – Ну, дяди-тети, и заигрались же вы! Выходит, Павлик рос без матери? А она была все это время рядом! Ну, знаете… И как ваша Ксения умудрилась родить при живом муже вам ребенка? Он не догадывался о рогах?
– Никто не знал.
– А куда она дела живот? Утягивалась? Или Пашка каким-нибудь другим способом рожден?
– Обычным. – Шатунов залпом выпил коньяк, налил еще. – Скрыть было гораздо проще, чем ты думаешь.
– Как?! Во-от такой живот! – наглядно изобразил Марин руками величину живота беременной. – Я на этом свете нахожусь, или мы в другом измерении живем?
Кого другого Шатунов уже прогнал бы, но и тайн никому другому он не открывал. Потребность говорить об этом возникла не вдруг, не спиртное подтолкнуло. Просто порвались границы, державшие напор несправедливости, которая сопровождала его, считай, всю жизнь. В сущности, он мог обойтись без ушей, однако уши оказались рядом, и, проговаривая вслух свою биографию, Шатунов спрашивал себя: что еще зависело от него, но не было им сделано? Вина-то его давила.
Штрихи к портрету
Конечно, он надеялся, что Ксения уйдет к нему, они станут жить-поживать, да добра наживать, как в старой доброй сказке. Каково же ему было слышать категоричное «нет»? Оно доводило до бешенства, Шатунов затевал скандалы, дулся, требовал объяснений, а Ксения молчала и была терпеливой, как послушница в монастыре. При всем при том ставшие регулярными расставания давались ей все тяжелей, он же не слепой, видел, что уходить от него ей не хотелось. Но она уходила.
А сколько версий выстроил! Самых невероятных и фантастичных, детективных и нелепых. Но в том-то и дело, что выражение «проза жизни» возникло не зря, это ничуть не поэтический образ, не метафора, а суровая, неприглядная, иногда патологичная правда. Именно эта правда, некрасивая проза жизни, и вылезла, а причиной тому стала беременность Ксении.
Если сказать, что Шатунов в первую минуту от счастья едва в обморок не упал, – это будет ложь. Разумеется, он задумался, чей ребенок, и все его страсти читались на лице, собственно, одна страсть – ревность… Дремучее чувство, отупляющее, пережиток, бессмысленная трата нервов и здоровья, но с этой страстью мало кому удается справиться. Он боялся, что чужой ребенок навсегда заберет Ксению, обрубит их связь, а она была настолько умна и проницательна, что опередила сакраментальный вопрос: «Чей?»
– От Левы у меня не может быть детей, – утешила Ксения, после чего Шатуна пот прошиб от радости. – Первый раз я с тобой спала из любопытства, чувствовала, что с Левой у нас не то, не так… А как должно быть? Расспрашивать тех же подруг было неловко, это как раздеться на улице в час пик догола. Второй раз я тебя искала, потому что застала Льва с молодым человеком…
– Ууу, как у вас все запущенно… – протянул Шатунов, решив, что ему впервые по-настоящему повезло.
– Я хотела развестись, мне запретил его брат. Тогда я нашла тебя.
– Брат?! – Снова скрутила ревность, к счастью, мысль насчет порочных отношений Ксении и брата мужа оказалась неверной.
Деньги! Они могут как дать много, так и забрать столько же. Когда человек соприкасается вплотную с очень большими деньгами, он должен быть готов терять и терять. А ведь ему, наивному, казалось, что будет наоборот: придет свобода, власть, слава, покой, счастье. В сущности, все и приходит, кроме двух пунктов: покоя и счастья. Дело не в количестве денег, которых чем больше – тем лучше, а в шлейфе, который за ними тянется.
Большие деньги идут рука об руку с преступлениями – экономическими и уголовными, уж кто-кто, а Ксения в этом разбиралась. С Левой она вела душеспасительные беседы, но мужа можно с полным основанием считать совершенством безволия и неспособности к противостоянию. Анатолию он нужен был как дополнительный сейф, в принципе это дело братьев, но таким же сейфом стали родители Ксении, о чем она не подозревала.
Они были открытыми, доверчивыми, в переменах ничего не понимали и не догадывались, что мошенниками могут оказаться родственники. Это свойственно людям – думать о других так, каковы они сами, кстати, негодяи ни о ком не подумают хорошо. У Толика харизма с обаянием, язык подвешен, он услужлив и внимателен, стал им чуть ли не сыном! Результатом этой дружбы стали счета-однодневки, которые он открывал на имена мамы с папой Ксении, так называемые «пропускные счета», когда деньги проходят через конкретное лицо и уходят в неизвестном направлении. Родители подписывали договоры, якобы совершали сделки…
Когда Ксения решила уйти от мужа (с бабами еще как-то можно смириться, а с мужиками – уж извините), тут-то и узнала, что родители попали в преступный синдикат, не меньше. С Толика слетела маска обаяшки, оказалось, под ней таилась омерзительная харя.
– Убью! – прохрипел он. – Я не шучу. Еще раз заикнешься о разводе…
– Да кто ты такой, что приказываешь… – попробовала отстоять независимость Ксения.
– Не перебивать!
И этот услужливый харизматик, галантный и эрудированный, а также благонравный, наотмашь ударил ее. Когда она летела на пол, думала лишь о том, чтобы после падения выжить. Удар был жестким, у нее в глазах потемнело от боли, а Толик навис над ней, потрясая кулаками, и договорил:
– Заикнешься о разводе – похоронишь маму с папой. Я останусь в стороне, а их посажу за мошенничество и воровство в особо крупных размерах. И за подделку документов, за связь с криминалом. Выдержат они многолетнее тюремное заключение? Не-а, даже суда не выдержат, когда на них свалится количество преступлений. Потом мы тебя похороним. С почестями. Будешь идти в своей прокуратуре по лестнице и случайно скатишься по ней. Ты поняла? Я спрашиваю: поняла?!
Куда уж доходчивей объяснить! Ксения зажмурилась и, преодолевая желание плюнуть в его перекошенную рожу, согласно кивнула несколько раз. Тогда он выпрямился, отер ладонью лицо и закончил излюбленной фразой, ставшей слоганом нового рыночного времени:
– Извини, ничего личного, только бизнес.
В данном случае чужие деньги забрали ее свободу, а родители об этом не подозревали. Как ни странно, его можно было понять: выпустив Ксению из лап, автоматически он подставлял себя под удар и правоохранительных органов, и сообщников. Пожалуй, сообщники пострашней органов, эти в статьи законов не будут тыкать пальцем, их не перекупишь, они попросту уничтожат.
Итак, она сдалась в плен и перебралась в отдельную комнату, с мужем впоследствии у них завязалась… дружба, как в пятом классе средней школы.
– Я тебя спрячу, – пылко воскликнул Шатунов.
– Найдут, – заверила Ксения. – Свидетелей не отпускают, я тебе полдня об этом толкую. И не предлагай убрать их – долго придется работать уборщиком, это бесперспективно. Да и у тебя невелики шансы дожить до старости. Но выход есть: обманывать. Мне четвертый десяток, поэтому от ребенка не откажусь, это не подлежит обсуждению…
– Как? Куда ты денешь живот?
Ему казалось, положение безнадежное, если только не исчезнуть бесследно. С другой стороны, человек всегда оставляет след, а тот, кто умеет искать, обязательно, по закону подлости, на этот след наткнется. Но Ксения пришла к нему с готовым решением, ее глаза азартно блистали, губы улыбались, значит, она не сомневалась в успехе. А он… он легко поддался ее настроению, потому что вера в успех душе ближе.
– Я сама денусь, – ворковала Ксения, забравшись к нему на колени. – Моя подруга терапевт, она сшила мне дивную историю болезни туберкулезом, я почти при смерти. Сейчас фиксируются новые вспышки этой болезни, в основном ее переносят зэки. А я по роду службы общаюсь с заключенными и подследственными, поэтому никого не удивит, что подхватила чахотку. Я поеду лечиться куда-нибудь, где есть хвойный лес. Лечение длительное, не менее полугода, а то и год, как раз уложусь в сроки. Сейчас три месяца, через пару недель нужно ехать, иначе будет заметно.
– А потом?
– Потом ты заберешь ребенка и усыновишь его, видишь, как все примитивно просто? А я буду выжидать, когда смогу нанести ответный удар Толику. Бить нужно всех разом и наповал. Но тобой, ребенком и родителями рисковать не стану никогда! Да и самой хочется жить, особенно теперь. Ленька, ты же потерпишь?..
– Ты не оставила мне выбора. А если Толик или твой муж захотят навестить тебя?
– Я уеду так далеко, чтоб одна мысль проведать меня вызывала у них хронический приступ лени. К тому же гомики трусливые, а туберкулез смертельное заболевание, по статистике вернулось в разряд плохо поддающихся лечению. Нет, Лева не рискнет собой, а Толику мое здоровье даром не нужно, у него же есть заложники – мои родители, тетя. Так что, Ленька, у нас впереди год свободы. Не возражай мне, ладно? Я так счастлива… Ты-то будешь ко мне приезжать?
В ответ Шатунов обнял ее крепко, как только мог. Не знал он, что ждать предстояло долгие годы, а финал у ожидания будет не тот, на который рассчитывали.
– Я поселил ее в прекрасном санатории, чтоб она была под постоянным наблюдением врачей, – заканчивал Шатунов. – Летал к ней на выходные и праздники. Павлика мы привезли уже в квартиру, которую я снял, они там прожили четыре месяца. Это было…
– Достаточно, – прервал Марин.
Теперь Шатунов мог говорить и говорить о Ксении, потому что возвращался в то время, когда был счастлив, несмотря ни на что. Но чужое счастье не всем интересно.
– Вы ее подруг знаете? – пришло на ум Марину. В следующий миг он вытаращил глаза, потому что Шатунов отрицательно покачал головой. – Как это – не знать подруг любимой женщины?!
Этот молодой человек ввиду прямолинейного характера не деликатничал, отсюда Шатунова некоторые его вопросы в краску вгоняли, потому что задевали. А задевало то, что не только вопрос правомочный, но и тон справедливый, вот и мямлил Леонид Федорович – не то оправдывался, не то каялся:
– Я просто ее любил, и… все. Друзья, родные, близкие, работа… зачем они мне? Знаешь, я не изменял ей. Никогда. Про моих баб – это все один треп. Я всегда ждал только ее, а в телефоне она у меня значится под буквой «Z». Зеро – это ничего. Столько лет мы были вместе и не вместе, остались на нуле…
– Я в ауте, – взялся ладонью за щеку Марин, глядя на шефа, как на нечто особенное, неземное и не поддающееся уму-разуму. Правда, следом он пожалел его, беднягу. – Ладно… Туберкулез, говорите? Будем искать по поликлиникам в архивах, раз была история болезни. Приготовьте бабки, даром никто не полезет в архив.
– Я помню дом и квартиру, в которой мы впервые с Ксюшей…
– Годится. Ну, хотя бы круг подозреваемых определился.
– Кто? – встрепенулся шеф.
– Да кто б ни был, вам незачем знать. Хм, преступником может оказаться совсем другой человек и с другими мотивами.
– А подруги зачем тебе?
– Мужчинам нужен друг, с которым поговорить под водку – кайф, а женщинам… у женщин потребность общения стоит острее. Надеюсь, подруга знает, за что была убита ваша Ксения. В общем, хватит пить, ложитесь спать.
Шатунов презрительно фыркнул: какой-то сопляк, которого он нанял, командует! Поставить на место Марина он поленился, мозг действительно изрядно затуманился, ибо спиртного выпито… лучше не смотреть в сторону, где стояли пустые бутылки.
Тем временем сопляк дошел до двери, однако повернулся к шефу и не отказал себе в последнем слове перед сном:
– Ваша сумасшедшая жизнь мне непонятна. А Пашку жалко. Вы оба лишили его матери, хотя ваши проблемы были решаемы, просто вам обоим нравилось жить в адреналиновом угаре. Тайна, связывающая обоих, встречи – опять же тайком, любовь дикая, страстная, сумасшедшая… все это кипятит кровь и держит на постоянном уровне взрыва гормоны, но не есть нормальность! Спокойной ночи…
В дверь, когда захлопнулась, полетел стакан, звон свидетельствовал, что разлетелся он вдребезги. Вот так и внутри Шатунова: все в осколках, а в них – горечь поражения, запоздалое раскаяние, элементарная тоска, которая теперь никогда не пройдет.