Мечтатель уже понял, что это должно быть за существо.
— Ты хочешь сказать, это бог?
— Ну может быть, бог, живущий внутри человека.
— А какое посвящение нужно пройти, чтобы стать таким человеком?
На лице Джорджио отобразилось удивление.
— Этого мы не знаем. Нам это пока неизвестно. Может, когда-нибудь… — Он огляделся по сторонам. Во всех его жестах сейчас сквозили огорчение и досада. — Если достанем денег. И получим необходимые разрешения. Ты сможешь помогать мне в раскрытии этих тайн. Когда вырастешь.
— Я уже сейчас могу тебе помогать! — воскликнул мальчик, уверенный, что именно это хотел услышать от него отец.
И тем не менее фантазер не был до конца в этом уверен. Здесь имелось много такого, что не получилось рассмотреть, — оно скрывалось за границами освещенного пространства. И этот запах… напоминает вонь, что исходит от сломавшегося холодильника. В нем растет мохнатая плесень, сама по себе мертвая, но с чем-то новым внутри, чем-то живым, прорастающим изнутри…
— Но ты же знаешь, чем они одаривают человека, — продолжал настаивать Алессио. — Ты же сам говорил. Про Милеса и Льва.
— Кое-что мы знаем. Нам известно, что Коракс должен был пройти…
Профессор замолчал, колеблясь. Но фантазер был уверен, что отец расскажет все, что сам знает.
— Коракса нужно было оставить наедине с самим собой. Видимо, где-то в глубине одного из этих длинных темных коридоров. И держать там, пока он не будет настолько поражен страхом, что начнет думать, будто за ним уже никто не придет. Никогда. И что он тут умрет.
— Но это жестоко!
— Но ведь послушник хочет стать настоящим мужчиной! — ответил отец, повысив голос. — Сделаться мужчиной. Не тем, кем был рожден. Ты еще ребенок, ты этого пока не поймешь.
— Все равно расскажи.
— В нашем жестоком мире человек иногда и сам должен проявлять жестокость. Это часть пути, этап взросления. Человек рождается на свет, чтобы нести эту ношу. Из любви. Из практических соображений. Как ты считаешь, разве это хорошо, если человек слаб?
Лицо Браманте-старшего скривилось в гримасе отвращения, когда он произносил последнее слово. Слабость, понял сейчас Алессио, — это что-то вроде греха.
— Нет, я так не считаю, — тихо ответил он.
Отец немного успокоился.
— Жестокость — понятие относительное, Алессио. Разве врач жесток, когда он ампутирует пораженную конечность, которая может тебя погубить?
Мальчик никогда ничего подобного о врачах не думал. Но соображение привело его в состояние неуверенности и неловкости.
— Нет, — ответил он, догадываясь, что именно таким и должен быть правильный ответ.
— Конечно, нет! Человеку иной раз приходится принимать подобные решения. Я узнал это на собственном опыте. И ты узнаешь и поймешь. То, что причиняет боль, может также сделать нас более сильными.
Джорджио склонил голову набок, словно дятел, прислушивающийся к шевелению жучков под корой дерева.
— Ты слышишь? — спросил он.
— Нет…
— Я слышал какой-то звук. — Профессор встал, глядя в темные провалы семи коридоров и раздумывая, какой из них выбрать.
— Здесь вполне безопасно, Алессио. Просто посиди тут, подожди меня. Там кое-что нужно сделать. Подожди.
Ребенок передернулся и уставился на истертую поверхность дешевого стола, стараясь ни о чем не думать. Джорджио захватил с собой толстую куртку, и фантазеру пришло в голову, что отец с самого начала знал, что они окажутся в этом холодном и сыром помещении под землей, но ему об этом ничего не сказал. А на Алессио были всего лишь тонкие хлопчатобумажные школьные брюки и белая майка с короткими рукавами — с утра надел чистую — и эмблемой, придуманной матерью для школы. Яркие краски на груди майки: звезда в темно-синем круге, окруженная маленькими звездочками по окружности.
Семь звезд. Семь точек.
— Хорошо.
ГЛАВА 11
Фальконе был в состоянии справиться с любой ситуацией, которую могла ему подбросить жизнь. Даже с пулей в голову, которая, как заявили ему все врачи, временно разрушила нервную связь между мозгом и частями тела. Но то, что происходило сейчас, выходило за рамки его представлений о мире. На лице инспектора отразился настоящий страх, отчего Лео выглядел старым, слабым и уязвимым.
В конце улицы, около поворота на виа Кавур, взвизгнули автомобильные шины. Три синие полицейские машины с трудом въехали на запруженный людьми тротуар и со скрипом тормозов замерли перед бетонными блоками, перекрывавшими движение транспорта. Из них выходили полицейские в форме и поворачивались в сторону двух мужчин рядом с вэном и Косты, стоявшего на перекрестке, на открытом месте и освещаемого бледными лучами весеннего солнышка.
«Вот только этого нам сейчас и не хватало, — думал Ник с растущим раздражением. — Да разве так можно разрулить подобную ситуацию?»
Он подошел ближе и, оказавшись всего в паре метров от Фальконе и нападавшего, высоко поднял руки, демонстрируя пустые ладони и продолжая говорить — спокойно, без злости, почти равнодушно, со всем хладнокровием, какое только мог пустить в ход в таком положении.
— Обойдемся без жертв. Давайте поступим так. Вы опускаете пистолет. И мы обговариваем все по порядку.
— Ник… — промычал Фальконе. Инспектор находился в очень неудобном положении, но тем не менее промычал это достаточно злобно, чтобы заявить собственную точку зрения. Коста знал этот тон — резкий, ожесточенный, значивший только одно: оставь это мне.
Ник посмотрел в дальний конец улицы. Огромный полицейский автобус, слишком большой для узкой улицы, запер выезд. Раздавались звуки, которые свидетельствовали, что к обоим концам виа дельи Цингари подъезжают все новые машины и останавливаются со скрежетом тормозов, перекрывая все выходы.
Коста вгляделся в умные черные глаза. Нападавший теперь уже не так сильно прижимал Лео к себе — просто крепко держал, обхватив одной рукой за горло, а другой сжимая пистолет — вер нее, большой черный револьвер, что-то армейское, насколько мог понять Ник. «Черная шапка» держал оружие довольно свободно, так что мог мгновенно повернуть и выстрелить в любу сторону: вперед, назад — куда захочет.
На тренировках учили двум вещам, имеющим значение в таких ситуациях. Первое — человек более всего опасен, если его загнать в угол. И второе — в таком положении очень легко позволить эмоциям взять верх и забыть, что ничто не имеет особого значения, кроме освобождения жертвы и сохранения ее жизни.
— Отсюда нет выхода… — начал было Коста, и тут его голос заглушил знакомый звук.
Высокий тон работающего на пределе слабого движка мотороллера летел с виа Кавур, становясь все громче, все злобнее, все выразительнее.
К удивлению полицейского, скутер преодолел бетонные заграждения, проложил себе дорогу между полицейскими и машинами и теперь, набирая скорость, направлялся вверх по склону холма. Сидевший в его седле мужчина средних лет поддал газу, обернулся и погрозил полицейским кулаком, виляя при этом и качаясь, должно быть, под воздействием не одних только сил гравитации.
Коста узнал модель скутера. Алый «Пьяджо Веспа И-Ти-4», ретро-машина, стилизованная под 1960-е годы с целью придания ей облика оригинального изделия, словно материализовавшегося из черно-белого фильма про старый Рим времен Феллини и Росселини.
Его неуместное появление заставило замолчать всех: Фальконе и его похитителя, пораженных и злых полицейских, которые позволили ему сюда проникнуть.
Человек в черном наблюдал за приближением «веспы», потом ухватил Фальконе сзади за ворот пальто.
Коста оглянулся, оценивая ситуацию. Добрая дюжина полицейских, по крайней мере шесть машин — все на четырех колесах. Отличная ловушка для человека на своих двоих или на машине. Но с этой «веспой», стилизацией под 60-е годы…
Ник сделал шаг вперед и тут же обнаружил, что смотрит прямо в дуло револьвера.
— Не делай глупостей, — спокойно предупредил он.
Тут подал голос Фальконе. Повернул голову, насколько это было возможно в его положении, поглядел нападавшему прямо в глаза и произнес несколько слов — делаясь похожим на себя прежнего:
— Это Джорджио Браманте. Насколько мне известно, он в своей жизни сделал всего одну глупость. Я уж думал, что он до сих пор расплачивается за нее.
— Ты правильно думал. — «Черная шапка» с силой прижал дуло револьвера к виску Фальконе.
Рафаэла вновь завизжала. Рев мотора скутера приблизился. Коста взвесил свои шансы: почти никаких. Но это уже не имело значения. Следовало хотя бы попытаться.
И тут случилось нечто из ряда вон. Браманте наклонился совсем близко к уху Фальконе и что-то прошептал, ни на секунду не отводя взгляда от Косты и в любой момент готовый отразить нападение. Джорджио резко взмахнул рукой, и рукоять пистолета опустилась на голову Лео. Браманте выпустил пленника из захвата, инспектор упал, хватаясь за затылок.
До места наконец добралась «веспа», виляя по камням мостовой и замедляя ход. Пьяный за рулем вопил что-то маловразумительное, но явно матерное. Похититель великолепно все рассчитал: прежде чем Коста успел вмешаться, он прыгнул к скутеру, грозя револьвером пьяному ездоку, одним ударом сбросил идиота с седла, поднял упавший мотороллер с земли, оседлал его и поддал газу. Двигатель взвыл на высоких оборотах и, задрав переднее колесо, понесся вверх по улице.
Двое полицейских из «фиата» на перекрестке уже держали наготове пистолеты. Скутер вильнул вправо, стремясь объехать препятствие и нырнуть в сеть переулков, которые становились все уже и уже по мере приближения к центру квартала Монти, района, где машина не имела никаких шансов против человека в седле быстрого и юркого скутера.
— Не стрелять! — заорал Фальконе, рывком поднимаясь с земли, пошатываясь на дрожащих ногах. — Вокруг прохожих полно, черт побери!
Никто не станет спорить со старым инспектором, особенно когда он так орет. Полицейские опустили оружие.
Коста подошел и протянул руку. Фальконе встал, все еще разъяренный, и захромал — явно от боли — в сторону перекрестка, глядя вслед дымящему мотороллеру, пока тот не исчез за поворотом.